Улица Сапожников - Дойвбер Левин

— Нам, баба, тебя спросить… — начал Иоганн.

Ирмэ незаметно мигнул ему: молчи, все дело портишь. Иоганн понял и умолк.

— Вот, — сказал Ирмэ. — А ты — бандиты.

— Так я ж не знала, — виновато проговорила старуха.

— Оно и верно, — сказал Ирмэ. — Время такое, что всякого боишься. Ты сама откудова? Из Малого Кобылья, что ли?

— Не. Тутошние. Хуторяпе мы.

— Чего это вы в овине-то сидите? Погорели?

Старуха поднесла к глазам кулак и заплакала. Плакала тихо, без голоса.

— Спалили хутор-то.

— Бандиты?

— Они, чтоб им подохнуть. Разграбили нас дочиста. А хутор-то спалили.

— Да-а, — Ирмэ сочувственно вздохнул. — Чего это они тебя так?

— Сын у меня в красноармейцах, его вот отец. — Старуха показала на мальчишку. — Соседи-то и донесли. Явились это они вчера пьяные. «Большевики! Советская шкура!» Все пограбили. Невестку шашкой вдарили. А хутор спалили.

Старуха сопела и всхлипывала.

— Где ж она, невестка-то? — спросил Ирмэ.

— Тут она. Вона.

Старуха ткнула пальцем в угол. Действительно, в углу на куче соломы лежало что-то, покрытое тулупом. Иоганн подошел и приподнял тулуп.

— О, — сказал он, — ее в больницу надо.

— Кому ж ее везти-то? — сказала старуха. — Старик-то вишь какой. Не в уме он. А я и сама-то хворая. Ты ее, милой, не тронь. Пускай спит. Может, полегчает ей.

— А где они, бандиты? — спросил Ирмэ. — Далече, не знаешь?

— У самого Кобылья, — сказала старуха, — коло лесу, где в германску войну австрияки жили.

Ирмэ встал.

— Вот что, бабка, — сказал он, — ты нам покажи, как пройти к лесу. А то без провожатого нам никак не можно не дойти.

— Деревней иди, — сказала старуха. — прямо-прямо и упрешься.

— Не годится нам деревней. Показала б, а?

— Андрюшка, — позвала старуха.

Мальчик, не подымаясь с места, лениво отозвался:

— Чего?

— Проводи их, Андрюшка, до лесу, — сказала старуха.

Мальчик отложил полено и, шмыгнув носом, встал. Старик, — он было прикорнул, прислонясь к внуку, — проснулся и заворчал.

— Ушел турка-то? — проскрипел он.

— Уходим, дед. — сказал Ирмэ. — Прощай.

— Иди с богом, — недружелюбно проворчал старик. — Иди уж, иди.

Женщина в углу заворочалась, застонала.

— Ее в больницу надо, — сказал Иоганн.

— Не тронь ее, милой, — попросила старуха. — Пускай спит.

— Васюта, а, Васюта, — сказал старте.

— Чего? — сказала старуха.

— Ты ему — скажи, турке-то, чтоб уходил, — сердито проворчал старик. — Чуешь? Он кобылку сведет, турка-то.

Мальчик нахлобучил большую мохнатую шапку, надел полушубок, туго затянулся ремнем, взял зачем-то кнут.

— Айда, что ль, — сказал он лениво и степенно, как взрослый мужик.

Хаче посмотрел на него и рассмеялся.

— Вот так поводырь, — сказал он. — С таким-то хоть куда.

Старик отворял дверь и бормотал что-то. Что — не понять, не то «вот гусь-то какой, хосподи, хосподи», не то «не пускай такого, поди, поди».

— Прощай, бабка! — уже за дверью крикнул Ирмэ.

— Прощай, милой, — сказала старуха. — Заходи.

Глава третья

Бандиты

Пока они сидели в овине, тьма сгустилась, отвердела — хоть топором руби. Или со свету так казалось. Поднялся ветер, нагнал тучи; звезд — и тех не стало. Но Андрюшка шагал бойко. Ему, видимо, тут были знакомы каждая кочка, каждый пенек. От времени до времени приостановится, подаст голос — не потерялся ли кто.

— Э-эй!

— Э-ге! — хором отвечали Ирмэ, Хаче и Иоганн.

Они шли гуськом, держась друг за друга, как слепцы.

— Все тут?

— Все.

И Андрюшка шагал дальше. Он, должно быть, презирал их слегка: большие, а плетутся, что ребята малые. Он не заговаривал с ними. Он был молчалив и важен и только кнутом свистел, что в свистульку. Степенный мужик. Хуторянин.

— Далеко еще? — спросил Хаче.

Андрюшка сделал вид, что не понял.

— Что далеко?

— До лесу-то далеко?

— Как дойдем — так и будем.

— Сурьезный ты, дядя, — сказал Хаче.

— Чего?

— Сурьезный ты, говорю, дядя.

— Ладно, — проворчал Андрюшка. — Помалкивай.

Скоро, однако, он сам заговорил.

— Вы какие будете? — спросил он. — Разведчики, что ль?

— Ого! — удивился Ирмэ. — Ты, дорогой товарищ, откуда слово-то такое знаешь — «разведчики»?

— Кобыла говорила, — буркнул Андрюшка.

— А еще она тебе что говорила? — поинтересовался Ирмэ.

— Еще говорила, чтоб с дураками не трепал.

— Попало, рыжий? — засмеялся Хаче. — С ним знай как. Он мужик сердитый. Правда, Андрюшка?

— Правда, — сказал Андрюшка. — Дураков не люблю.

— Сколько тебе годов-то, хозяин? — спросил Хаче.

— Одиннадцать будет, — сказал Андрюшка.

— А то, может, не будет? — пошутил Хаче.

Андрюшке шутка не понравилась. Он обиделся и не ответил. Он сердито хлестал шутом по траве и ворчал: «Как дам — так взвоешь!»

— Ты это кому? — сказал Хаче.

— Тебе! — грубо ответил Андрюшка. Хотя было ясно, что говорилось это вовсе не Хаче, а кому-то другому, невидимому в темноте.

— А за что? — сказал Хаче.

Андрюшка приостановился, подождал, пока подошли все.

— А за конягу, — сумрачно и тихо проговорил он. — В прошлом году нам советска власть дала Антона-хуторянина конягу. А Антон сказал: «Мне советска власть не указ. Заплатите вы мне, воры, за конягу. Попомните конягу-то». Он и донес, хвороба.

— Кому донес? — сказал Ирмэ. — Бандитам?

— А то тебе?

— Ты в исполком пиши, — сказал Иоганн, — его в тюрьму посадят.

— Пиши, пиши, — проворчал Андрюшка. — Много попишешь, как хутор спалили. Неграмотный я, — помолчав, вдруг сказал он.

— Почему в школу не ходил? — сказал Иоганн. — Ты бы писать умел.

— На лях мне твое писание, — сказал Андрюшка. — Сбрую за него дадут, что ль?

— Брось, Андрюшка, — сказал Ирмэ. — Каждый должен уметь писать. Надо. Понимаешь?

— Кому надо, а кому не надо, — сказал Андрюшка. — Ты сам-то кто? Писарь?

— Нет, — сказал Ирмэ. — Я кузнец, коваль. А писать знаю.

— И читать знаешь?

— И читать знаю.

— Ну-ка, прочти-ка, что он там пишет. — Андрюшка достал из-за пазухи лоскуток бумаги.

При слабом свете зажигалки Ирмэ разобрал первые два слова, написанные кривыми крупными буквами: «Родителю нашему…» Дальше все стерлось, слилось в сплошное серое пятно.

— Давно оно у тебя? — возвращая Андрюшке письмо, спросил Ирмэ.

Андрюшка аккуратно сложил бумажку в четвертушку и сунул ее за пазуху.

— На Пасху получили. От батьки, с фронту, — пояснил он.

— Кто-нибудь прочитал?

— Поп прочитал. Сказал — батька жив и кланяется. С Деникиным, сказал, воюет.

— Кто такой Деникин, знаешь? — спросил Хаче.

— Известное дело, — сказал Андрюшка, — генерал.

Ирмэ прислушался: навстречу, все усиливаясь, шел гул. В этом гуле были и свист, и хрип, и стук, и стон, и вой, и плач. «К лесу подходим, — понял Ирмэ. — Лес шумит».

Андрюшка остановился.

— Тут, — тихо сказал он. — Пришли.

— Бандиты-то где же? — топотом спросил Ирмэ.

— Вона.

Андрюшка показал куда-то в темноту.

— Видишь — огни?

Верно, на опушке леса, там, где раньше стоят барак военнопленных, — барак прошлым летом мужики разобрали на дрова, — светились огни костров — три, четыре огня, не очень ярких. Костры, видать, потухали, а топлива никто больше не подкладывал. То ли лень было бандитам рубить сучья, то ли — спали.

— Итти ближе, — сказал Иоганн, — так не видно.

— Их мало тут, — сказал Андрюшка, — Они ноне в Кобылье гуляют.

— Кто-нибудь же есть, раз огни, — сказал Хаче. — Пошли. А ты, Апдрюшка, греби до хаты.

Они не шли — перебегали, скрючившись в три погибели, держа винтовки навесу. С разбегу плюхнулись в овраг. Приподнялись, отряхнулись, осторожно выглянули. Вокруг костров ходили люди — длинные и короткие тени скакали с места на место. За кострами черной глыбой стоял лес.

— А верно, — сказал Ирмэ, — их тут немного.

— Так они ж в Кобылье гуляют, — сказал Андрюшка.

— Это еще что? — сказал Хаче. — Ты, хозяин, чего здесь? Марш домой!

— Погоди, — не спеша сказал Андрюшка, — погляжу маленько и пойду.

— Нечего тут, — сказал Хаче, — проваливай.

Андрюшка только плотнее прижался к земляному боку оврага.

— А тебе что? — сказал он. — Денег стоит?

Иоганн открыл подсумок и вынул бинокль. Бинокль был старенький, тот самый, который когда-то торговал у него Ирмэ. Он подвинтил какие-то колесики, приладил бинокль к глазам и принялся сосредоточенно смотреть на бандитов. Иногда, но отнимая от глаз бинокля, он коротко говорил:

— Пьют! Винтовки в один вяжут. Играет на гармошке.