Мальчики из блокады (Рассказы и повесть) - Александр Крестинский

Я тыкал пальцем то в одно бледно-желтое лицо, то в другое и кричал: "Это мама! Это я! Это мама! Это я!" Меня уговаривали: "Не кричи". Мне подсовывали другую фотографию, на которой - уж точно! - были мы с мамой. Но сейчас меня это не интересовало. Разве я мог допустить такую несправедливость: когда все были живы и так задорно, так дружно смеялись чему-то за круглым столом, осененным гигантским фикусом, - когда все были живы - разве могли мы с мамой не быть?!

Я водил пальцем по фотографии и кричал: "Вот мама! А вот я!"

Потом фотография еще больше выцвела и допускала самые вольные толкования. Тогда я закрепил за двумя особенно полюбившимися мне туманными лицами вечную обязанность быть мной и мамой. Меня нисколько не смущало, что папа при этом оставался по-прежнему маленьким. Главное, все были живы. Все были вместе. И непрерывно веселились вокруг своего фикуса.

Но все это происходило в те далекие времена, когда я был совсем маленьким и верил в вечную жизнь.

БЕЛЫЙ ОГОНЬ НАД ПОЛЕМ

Их было трое - Кавалер и два солдата, которым приказали проводить его в соседнюю часть, чтоб он не заблудился и не попал в лапы врага. Был поздний вечер. Они шли ходами сообщения, низинками, тихо откликались на пароль, прятались за сугробами, за кустами, на открытых местах ползли по снегу.

Впереди шел землекоп. Он всю жизнь копал землю. Копал котлованы для фундаментов, колодцы, рвы, канавы, ямы, пруды, каналы, по которым бежала в пустынные земли вода. Землекоп был жилистый, ловкий, неутомимый.

Вторым шел наш Кавалер, а за ним поспевал пожилой солдат по прозвищу Астроном. Он и в самом деле был астроном, всю жизнь смотрел в небо, наблюдал звезды. Его обсерватория была тут же на холме у переднего края, разбитая и исковерканная вражескими снарядами.

Полчаса тому назад они вышли из душного блиндажа, где Кавалер играл им на флейте старинную рыцарскую балладу о Прекрасной Даме и лунных ночах, о непроходимых чащобах, за которыми прячется замок, где заточили красавицу. О рыцаре, который мчится, чтобы освободить ее, и много дней и ночей пробирается через леса и топи на своем коне. И ни воды у него, ни хлеба, ни проводника. Только меч, конь и верная любовь...

Сейчас они шли молча и думали, каждый о своем.

Астроном мечтал заново отстроить свою обсерваторию и установить в ней такой сильный телескоп, с помощью которого ему удастся наконец открыть новую звезду. Он прочел много старинных книг, сделал сотни необходимых вычислений и знал, в какой части неба искать свою звезду.

Землекоп мечтал побывать в том городе, у стен которого довелось ему сейчас воевать. Слыхал он от людей, что много в том городе чудес. Есть, говорили, там церковь на сорока каменных столбах, каждый из цельного гранита и выше самой высокой сосны. А как эти столбы везли и как на место ставили - о том даже самые лобастые догадаться не могут. Еще говорили, будто церковь эта такая тяжелая, что каждый год на полметра в землю уходит...

Кавалер мечтал об одном: чтобы Девочка и Матрос были живы, чтоб все они снова встретились и зажили той прекрасной, тревожной и радостной жизнью, которой жили до войны. Пускай снова уходит в плавание Матрос, пускай снова пропадает из дому Девочка, - он будет искать ее и находить, и пускай так будет снова, и снова, и снова, и так - без конца, потому что сказка от повторения становится только яснее, чище, совершеннее, как морские камушки от постоянных набегов волны.

Они шли, а справа от них, в туманной мгле, притаились вражеские траншеи. Слева же расстилалось голое, густо засеянное пулями, холодное поле, что грозило обрасти по весне железной травой, если весна на этот раз вовсе не обойдет землю своим приходом.

За полем, в сиренево-сизом тумане лежал город. Он был так велик, тяжел и высок, что и невидимый, затемненный, притягивал к себе людей, как притягивает магнит маленькие железные частицы. Люди не видели его, но спиной знали: он за ними.

Внезапно посреди поля возник свет. Он возник над самой землей. Белая точка появилась из тьмы и замерла, словно кто-то разом ее остановил. Источник света был непонятен, но глазам Кавалера становилось нестерпимо больно, когда он глядел в ту сторону. Ему казалось, что белое пятно вращается вокруг невидимой оси, подобно тому как вращались огненные колеса во время дворцовых фейерверков, которые он имел честь посещать в прежней своей жизни.

Но если фейерверк вызывал у него чувство безмолвного тихого восторга, то здесь... Здесь было иное. Кавалер различил некое дрожание воздуха вокруг, а вместе с ним и непрерывное звонкое жужжание, словно оса заблудилась меж рамами окна и слепо бьется в душном узком пространстве, не находя выхода, не сознавая отчаянности своего положения и обрекая себя на верную гибель самоубийственными ударами об оконное стекло...

- Странно, очень странно, - сказал Астроном, - неужели новая звезда... Так низко над горизонтом?..

- Это не звезда, - откликнулся землекоп, - костерок тлеет на поле, или хибару какую снарядом подожгло...

- Нет, нет, это звезда, - убежденно сказал Астроном, - я чувствую. А вы как думаете? - спросил он Кавалера.

"Я думаю, я думаю, я боюсь думать..." - подумал Кавалер. Он старался не глядеть в ту сторону, потому что ему становилось все тревожнее, и тяжелые предчувствия охватывали его, когда он думал про Девочку и Матроса.

- И все-таки я хочу знать ваше мнение, - снова сказал Астроном.

- Я думаю, это... пуля, - сказал Кавалер, пересилив себя; так не хотелось ему произносить слово "пуля", как будто, произнесенное, оно становилось явью.

- Пуля?! Да вы что? Нет, вы неисправимый фантазер!.. - И Астроном даже отвернулся, возмущенный.

Кавалер стоял и не отрываясь глядел в ту сторону, откуда шел беспокойный свет. Он напрягал зрение, как будто пытался увидеть что-то невидимое сейчас, напрягал все свои силы, словно хотел заставить этот свет исчезнуть, и тот, казалось, уже поддавался, вот-вот совсем пропадет, но тут же оживал, вновь вспыхивал сильно и жадно, лишая Кавалера надежды.

Тогда он встряхнулся и мысленно выругал себя за промедление. Он зорко поглядел в сторону, откуда шел свет, и прикинул, сколько времени понадобится, чтобы дойти туда. Прикидка была самая грубая и неточная - в темноте определить расстояние почти невозможно. "Ну, примерно, - сказал он себе, - да по глубокому снегу... Потом там могут быть овраги... Ах, какая глупость! Разве это имеет значение!.. Там, в поле, смертельная опасность, а я..." И Кавалер шагнул с узкой тропы в глубокий нехоженый снег.

- Куда вы? - вскинулся Астроном.

- Стой! - крикнул землекоп. - Стой, дурья голова!

Кавалер не слушал. Он продолжал идти прямо на свет, с трудом вытаскивая ноги из вязкого снега.

Землекоп догнал его и схватил за руку.

- Куда? - спросил, задыхаясь от тяжелого бега.

Кавалер ничего не ответил, только кивнул в сторону огня.

- Да ты... Да ты понимаешь, дурья башка?.. Тут заминировано все кругом, аж... - И землекоп очертил рукой широкий круг.

Кавалер опустил голову. Прошло несколько долгих секунд.

- Кажись, погасло... - неуверенно сказал землекоп.

Кавалер очнулся. Белое поле тянулось в бесконечную даль и где-то в неочерченной мгле сливалось с черным небом. Свет над полем погас. Слышен был шорох снега, косо летящего над землей. Кавалер снял шапку и долго стоял, закрыв глаза. Снег падал на его волосы и не таял.

"Блажной", - глядя на него, подумал землекоп, но шапку снял тоже.

"Прощай, - сказал про себя Кавалер, - прощай..."

В городе ударила пушка.

БАЗАР

Единственный в городе базар копошился на месте выжженного крытого рынка, чей обугленный скелет показывал из-под снега то одну, то другую свою кость. Базар извивался меж грязных, источенных желтыми воронками сугробов.

Нелепо топорщилось на веревке шелковое нижнее белье. Звенело на ветру, как стеклянное.

Яростно-бойкие женщины с подглазными опухолями во все лицо толкали Кавалера и молча предлагали ему из-под полы мутные подозрительные бутыли.

Мальчик в отцовском пальто до пят держал в руках белую блузку с украинской вышивкой по вороту. На щеках и на лбу у него были пятна копоти, что еще сильней подчеркивало бледность и худобу лица.

- Мамина? - спросил Кавалер, показывая на блузку. - Мама жива?

Мальчик кивнул дважды.

- Сохрани это, - сказал Кавалер. - За табак больше хлеба дадут.

Он достал из кармана шинели пачку махорки. Курить так и не научился. Отдал мальчику. Не оглядываясь, пошел по базару.

...Тетка в пяти разноцветных муфтах - две на руках, две на ногах, пятая, как папаха, на голове - торговала кофейными зернами. Было их у нее на вышитой гладью салфеточке - двенадцать.

Старик в детской шубке, протертой до белизны, расставлял на снегу старинные фотографии в резных металлических рамках. Он склонялся над ними, кутая ноги в полосатое шерстяное одеяло, и печально, ни к кому не обращаясь, твердил: "Имел честь сидеть на руках государыни-императрицы... меняю на хлеб... Доверительная беседа с инфантой... меняю на хлеб..."