Мальчики из блокады (Рассказы и повесть) - Александр Крестинский

К а в а л е р. Это я дезертир?

К у в ш и н. А то кто же.

К а в а л е р. Будьте вы прокляты!

Яростно хлопает дверьми, лавка содрогается, вылетает стекло из окна, на котором стоят Кувшин с Графином. Графин падает с окна и разбивается. "Гибну!" - кричит Графин, но его уже никто не слышит.

К а в а л е р. Я буду искать! Я еще вернусь! Запомните!

Метель смыкается за его спиной.

К у в ш и н. Ненавижу! Вашего брата ненавижу! Тонкая материя, прозрачный как стеклышко, а поглядишь - той же дрянью налит. Благородный! Вот он, ваш благородный, Ка-ва-лер! С виду - ох, ах, не подступись, а у самого штаны в заплатах, чулки без пяток, штиблеты каши просят. Голь перекатная, а туда же - гордится! Чем гордится?.. Презираю! Голоштанных презираю. Перчатку штопаную норовит в нос сунуть, шпажонку елочную в бок тычет... Дай срок, кончится треклятая зима, найду себе подходящую Кувшиню - рылом чтоб вышла, шея что дышло... Дело заведу, квасом, пивом торговать начну, дом построю, у речки, на горке, чтоб лесок рядом...

Из-за угла, крадучись, словно кот, появляется Кондитер.

К о н д и т е р. Размечтался? На речку захотел? Службу забыл? Вот я вас! Где Графин?

К у в ш и н. Да тут стоит, куда ему деваться... Ой, где ж он? Смотри-ка, разбился, стеклотара несчастная! Кавалерка его пихнул, не иначе!

К о н д и т е р. Туда ему и дорога. Одним дармоедом меньше.

К у в ш и н. Точно. Давно пора. Все в благородные метил, вот ему и влепил благородный-то...

Кувшин хихикает.

К о н д и т е р. Где Кавалер?

К у в ш и н. В хате хулиганил, башмак второй нашел, грозился всяко, побежал девку искать...

К о н д и т е р. Этого ушехлопа я вокруг пальца сто раз обведу. Дело - на ветер, следы метель заметет, а я себе местечко теплое присмотрел. Шутить не привык, еще медалью наградят. Вот увидишь.

К у в ш и н. А я-то как же, хозяин?

К о н д и т е р. Куда я, туда и ты.

К у в ш и н. Вот это по-нашенски!

Метель усиливается. Ветер налетает со всех сторон сразу, раскачивает кондитерскую лавку, отрывает ее от земли и, закрутив штопором, уносит. В белой мгле исчезают Кондитер и Кувшин.

СЛЕДОВ ЧЕЛОВЕКА НЕ ОБНАРУЖЕНО

Обстрел начался рано. Снаряды ложились рядом с нашим домом. "Ирода окаянная!" - выругалась тетя Маша, оделась и ушла. Зато тотчас пришел Васька, который в тихую погоду дежурил вместо нее у ворот. Васька сказал:

- Наш корабль в вилку берут, сволочи.

Иногда снаряды пробивали лед на реке. Тогда мы слышали шум падающей воды и стозвонный грохот льда.

- Очередь в убежище загнали, - ворчал Васька, - теперя хлеба долго не получим...

Наш корабль молчал. Он словно притаился.

- Если попадут, - сказал Васька, - я к мамке бегу, понял...

Когда он это сказал, я почему-то начал считать про себя. Я считал не останавливаясь, торопливо, задавая себе от взрыва до взрыва равные десятки, страшно волнуясь и боясь не поспеть в счете. Васька глядел в окошко, но что он там мог видеть - непонятно. Окошко поросло густым слоем розового снега. Розового оттого, что с улицы пробивалось солнце.

Я все считал.

Потом что-то раскололось снаружи. Солнце било мне прямо в глаза, и ничто ему не мешало. Холод охватил лицо. Запахло дымом.

- Пихай подушку! - кричал Васька. - На!

Я схватил подушку, стал запихивать ее в окно. Осколки стекол, оставшиеся в раме, с треском рвали наволочку.

Я вышел во двор следом за Васькой и увидел снег в черных крапинах. Поднял голову - окно на третьем этаже светилось, точно жерло раскаленной печи. Это была квартира профессора Иванова-Плакучего. Квартира, в которой жил Белый Полушубок. На дворе стояли люди в брезентовых робах и рукавицах. Из-под брезентовых же капюшонов виднелись темно-красные обветренные лица, а один стоял с откинутым капюшоном, и на ушанке у него сверкала золотая "капуста".

- Сам-то дома был? - спросил этот человек.

- С полчаса как пришел вроде, - ответила тетя Маша.

Из парадной вышел моряк. Его лицо было мне знакомо.

- Ну что, Домотканов?

- Детально все сгорело, товарищ лейтенант.

- Детально... Ну что-то хоть осталось?

- Прах, товарищ лейтенант.

- Зола, вы хотите сказать?

- Так точно, прах, - упрямо повторил Домотканов.

Я его узнал. Это был моряк, который привел Верку на корабль, когда у нее украли карточки.

- Прах, прах, - передразнил его лейтенант, - а человек?

- Следов человека не обнаружено! - доложил Домотканов.

Белый Полушубок исчез. Был он в квартире или нет - никто точно не знал. Его не разыскивали, по нем не плакали. Кто же он был? Не в моем воображении, а в жизни? Не знаю. И никогда уже не узнаю.

Лестница усеяна тончайшими черными лепестками. Я поднял один - на нем выпукло проступали буквы. Буквы не сгорели. Сгорели книги. Остались буквы-сироты. И шорох под ногами.

С площадки мы сразу увидели всю внутренность квартиры, потому что дверь сгорела. Домотканов был прав: там вообще ничего не осталось - уголья и прах. Словом, ничего. Уголья жарко светились. Не осталось и кусочка удивительной старинной мебели, где один только буфет был точно сказочный город: с колоннадами, площадками, переходами, лесенками, глухими дворами, таинственными подворотнями, вознесенными к небу - потолку - остроконечными башнями...

А кресла, похожие на добрых старых дядюшек, что рады-радешеньки подержать тебя на коленях, - где они?.. А зеркало, в которое могли бы смотреться великаны... Я видел голые, закопченные стены и опавшие около них кучи тускнеющих углей. Куча побольше - буфет. Куча поменьше - комод... Повсюду высились и затаенно блистали горки углей. Посреди квартиры вздымалась пирамида пепла.

- Эй! - закричал Васька. - Чего это? Смотри!

Легкий пепел опал сам собой, и под ним обнаружился кувшин - поливной, глиняный, совершенно невредимый. Его лакированные маслянистые бока, словно живые, отражали игру огня. Несмотря на ровный жар, что струился из квартиры, мне стало знобко.

- Эвон, стоит! - с восхищением сказал Васька.

- Разрешите взять, товарищ лейтенант? В кубрике сгодится.

- Отставить, Домотканов! Из-за паршивого кувшина жизнью рисковать. Приступайте к ликвидации последствий артобстрела.

- Есть приступать, - скучно сказал Домотканов.

Тут я увидел, что все, кто прежде был на дворе, сгрудились теперь на площадке и протягивают иззябшие руки к жару, который волнами накатывал из пустого зева сгоревшей квартиры. И мы с Васькой тоже тянули руки к теплу...

- Стоит, зараза, - с досадой сказал Домотканов и, подождав, пока лейтенант спустится вниз, шагнул за порог.

- Назад! - крикнула тетя Маша. На это только ее и хватило.

Домотканов смущенно улыбнулся, махнул рукой и, сразу став необычно строгим, сказал стоявшему рядом матросу:

- Приступить к ликвидации, Лобанов. И чтоб детально!

ЛЕГЕНДА О МУЗЫКАНТАХ

Они жили здесь, в нашем городе, в старинном многоэтажном доме. Я не стану называть улицу, где стоял дом, потому что, когда я рассказываю эту легенду старым ленинградцам, блокадникам, каждый из них говорит: "Я помню, они жили на нашей улице..." - и приводит такие доказательства, которым нельзя не верить. Поэтому я не стану называть улицу, да это и не важно. Они жили в нашем городе, эти музыканты, - вот что главное.

Никто толком не знал, как они здесь появились и откуда пришли. То ли остатки военного оркестра, то ли артисты филармонии, не успевшие эвакуироваться.

Рассказывали, что один из них, высокий флейтист в старой, опаленной шинели (кто-то видел у него шпагу на поясе, но другие отрицают это), собрал к себе умиравших от голода и холода товарищей-музыкантов.

Старый особняк, окна с затейливыми фронтонами, крест-накрест заклеенные бумагой, из окон торчат трубы буржуек. Забитые окна первого этажа. Бойницы, амбразуры, мешки с песком, дзот на углу. Дом-крепость. Дом музыкантов.

Они играли каждый день, несмотря на бомбежки, голод и стужу. Никто не помнит точно, сколько их было. Кто говорит - пять, кто - шесть. Большинство, однако, сходятся на том, что музыкантов было четверо: трубач, флейтист, кларнетист и скрипач.

По утрам музыканты выходили из дому, обмотанные поверх шинелей чем-то теплым, и шли по узкой тропке, протоптанной в снегу, затылок в затылок, осторожно...

Так же, гуськом, возвращались они обратно. Последним всегда шел флейтист - он следил, чтоб никто не отставал и не упал в снег.

Люди из окрестных домов, чем бы ни занимались - работали, топили свои печурки, просто лежали без сил, - каждый день ждали, когда из высокого старого дома зазвучит музыка. Сначала музыканты будут пробовать свои инструменты - тихо, медленно, робко. Потом флейтист поведет мелодию, словно подымаясь в гору и увлекая за собой товарищей. И вот уже зазвучит труба, а там и кларнет, и, наконец, нежная скрипка вступит, и люди в окрестных домах воспрянут и, может быть, поверят, что все еще впереди, что стоит только собраться с силами, перетерпеть...

Первой умолкла скрипка. Несколько дней люди ждали ее, но она молчала. Потом видели, как музыканты увезли на саночках маленькое тело скрипача.