Наследство хуже пули - Сергей Зверев

Глава 25

Бабушкин и Метлицкий встретились вечером этого же дня. Чтобы не давать повод начальству отзывать из отпуска, Роман отключил свой телефон и подключил другую трубку, номер которой теперь знал только ордынский следователь. И сейчас, ожидая Бабушкина в холле гостиницы «Новосибирск», майор сожалел о том, что нельзя вернуться в собственную квартиру и принять душ. Коллеги из РУБОПа, не найдя возможности связаться с ним по телефону, могли в любой момент приехать к нему домой. Любое серьезное происшествие в городе могло стать основанием для отзыва Метлицкого, и дать повод руководству снова вернуть себя в отдел майор не хотел. Разберутся без него – справедливо рассуждал он, так бывает всегда, когда начальник убывает в отпуск, но одно дело, когда начальника действительно не найти, он лежит на пляже в Судаке, и совсем другое, когда давит диван с газетой в руке по месту регистрации. Тут сам бог велел отвлечь шефа от скуки…

Бабушкин не звонил уже два часа, и Рома стал подумывать о том, не побеспокоить ли нового друга звонком. Еще днем они договаривались встретиться здесь, и не могло быть, чтобы пенсионер МВД позабыл о месте и времени.

Рома вынул трубку, посмотрел на нее, словно пытаясь в табло увидеть все, что происходит сейчас со следователем, но уже через минуту с удовольствием прекратил это занятие – в холл вошел, близоруко озираясь, Бабушкин.

– Я здесь, папа.

Бабушкин извинился за опоздание и тут же объяснил его причины. Из услышанного Метлицкий выяснил для себя кое-что необычное. Во-первых, Вайс не ослеп, как думалось первоначально, он даже не потерял и одного процента зрения. Другое дело, что лицо его теперь нуждалось в долгом лечении и заботливом уходе. После дозы обезболивающего он начал сносно разговаривать на английском, то есть, помимо фраз, напоминающих предсмертные, типа: «Найди Мартенсона», врать и изворачиваться. Так, выяснилось, что в домике Фомина трое из Америки оказались случайно. Путешествуя по российской глубинке, они вдруг захотели свежей рыбки. Так они оказались в домике старика. Тот согласился помочь, но в последний момент, когда уже почти можно было садиться за стол, в дом ворвался Мартынов, известный Вайсу как Мартенсон, и стал угрожать компании двумя пистолетами с глушителями. Потом он убил Уилки. Что стало с Томсоном, Вайс не знает, потому что Томсон вышел из дома за минуту до появления Мартенсона…

Понимая, что остановить «бред» больного не удастся, а скоро появится и следователь из прокуратуры, и переводчик, пятидесятилетний Бабушкин около минуты ходил по коридору и случайно оказался в кабинете главврача. Игорю Севастьяновичу Корниенко, представителю того простого русского населения, которому решительно наплевать на все вокруг, если у внука праздник в детском саду – хоть «Титаник» войди в Орду, не было дело и до американского пациента. Все указания он уже дал, осталось заполнить пару документов, и можно уходить на праздник. Все просьбы Бабушкина относительно того, что нужно выиграть время и направить Вайса в область (возможность два часа беспрепятственно беседовать с Вайсом), остались неуслышанными.

– Какой чудной костюмчик, – с досадой заговорил Бабушкин, заметив на кушетке перед исписывающим бумагу врачом отутюженный костюм медвежонка.

– В городе достали, – рыкнул, не отрываясь от писанины, Корниенко. – Здесь шаром покати… И не проси, Дмитрий, пусть прокуратура приезжает и сама разбирается. Мне хоть американец, хоть поляк – все едино. Лечение ему дают, а мне – уж извини – к внуку нужно. Пока приду, пока тот переоденется… У него роль медведя.

– Это я понял, что медведя, – пробормотал Бабушкин и, попрощавшись, вышел.

Удивленный тем, что надоедливый следователь ушел сразу, Корниенко с воодушевлением принялся дописывать документ.

Далее события в Ордынской клинической больнице разворачивались не совсем обычно для заведения данного статуса.

Вайс уже пришел в себя достаточно, для того чтобы заявить о консуле и адвокате, непременно из США, и теперь лежал и обдумывал, как в условиях языкового контакта тянуть время и разыгрывать смертельно больного человека. Зная от многих русских эмигрантов-уголовников о беспределе, царящем в системе следствия и правосудия, Фитцджеральд Вайс решил просто не понимать того, что ему говорят. Это был самый верный способ защитить себя от беспредела до прибытия адвоката, поскольку применять беспредел к человеку, который не понимает, что от него хотят, просто глупо.

Когда в палате появился седовласый следователь, ровесник Вайса, глава службы безопасности «Хэммет Старс» с явно глупым выражением лица стал по-английски благодарить вошедшего. Разыгрывать дурака было легко и приятно, особенно потому, что Бабушкина Вайс узнал сразу и прекрасно понимал, что он не адвокат.

Однако дальнейшие события убедили Вайса в том, что происходит что-то неладное. Вошедший присел на стул подле кровати больного и позвал кого-то по имени «Машья». На этот призыв откликнулась пожилая тетка лет шестидесяти, она-то и принесла в палату шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Сразу после этого она вышла и больше не показывалась.

Мужик никуда не торопился – это Вайс понял сразу. Он прицелился в потолок, стрельнул в него из шприца, положил прибор на стол, после чего… вынул из кармана плюшевую башку медведя и напялил себе на голову.

Вайс остолбенел и попытался позвать на помощь.

Ничего не вышло. Больница словно вымерла. А русский мужик с башкой медведя на голове стал говорить что-то, упоминая слова «Мартынов», «Мальков», «10 миллионов долларов» и «эвтаназия». Произнося последнее слово, он интимно помахивал шприцем, и весь вид его свидетельствовал о том, что ни консула, ни адвоката Вайс не дождется.

Глава центра безопасности «Хэммет Старс» с ужасом смотрел на пластмассовые медвежьи глаза во лбу вполне серьезного гостя и вспоминал то рассказы Томсона о русских копах-маньяках, то рассказы Уилки о зверствах русских врачей в тюрьмах-больницах. Когда наступил подходящий момент для инъекции, русский закурил и раздул огонек сигареты, и Вайс даже без переводчика догадался, что за отсутствием спирта и ваты дезинфицировать место укола ему будут огнем.

Вайс попытался позвать на помощь, но русский перехватил шприц как кинжал и прицелился в грудь пациента. И Вайс раздумал кричать. В нем жил ужас, и каждая клетка его тела гудела уже не от боли, а от дурного предчувствия. Решив, что лучший способ выиграть время – это разговор, Фитцджеральд Вайс начал говорить. Чтобы не заморачиваться паузами, которые обязательно возникнут, если фантазировать, он, прекрасно понимая, что его все равно не понимают, стал рассказывать правдивую историю его появления в России.

Когда он закончил, русский покивал… закатал рукав своей рубашки и сделал себе инъекцию. На столике нашлись и вата, и спирт, запах которого тотчас разлился по палате, напоминая Вайсу, что он, американец, в больнице и поступать с ним подобным образом ни в одной цивилизованной стране мира, страшащейся ядерного возмездия, не имеют права.

Оставшись в палате наедине с самим собой, Вайс почувствовал слабость и стал кричать. Через четверть часа к нему зашла та самая бабка, что приносила шприц. На этот раз она держала в руках судно.

– Пошла вон, корова! – взревел Вайс. – Зови сюда доктора! Доктора зови!!

– Doktor v detskom sadu, – произнесла странную фразу сестра. – Ego vnuk segodnya medved v «Kolobke».

– Какой факинг мед-ведь?! – взревел Вайс. – Мне нужна медпомощь! Какой колобок?! Зови доктора, кобыла, пока я тебе мозги не вправил!..

– Seychas, seychas, sladky, – отозвалась с понимающим лицом старуха, – ya Petrovnu kliknu, ona ukolit.

– Ху из зис Петровна, старая ведьма?! – вскипел Вайс. – Вот из зис «кликну»?!

Петровной оказалась молоденькая медсестра, похожая на Сондру, но с железным взглядом. Она пришла в палату с подносом и, несмотря на все протесты американского пациента, вонзила ему в ягодицу иглу. Через минуту гнев Вайса схлынул, через пять захотелось спать. И он обязательно заснул бы, но на пороге появился какой-то тип в форме с погонами, на которых красовались синие просветы, и произнес магическое слово «прокуратура». Его сопровождали двое в штатском, и один из них сообщил Вайсу, что он переводчик.

– Что он говорит? – наконец-то прервал свое молчание после долгой фразы больного следователь Новосибирской областной прокуратуры. Взгляд его был при этом обращен к переводчику.

– Он сказал, что его тут десять минут назад хотел убить милиционер, на голове которого была голова плюшевого медведя, – застеснявшись, сообщил переводчик. – Он хотел убить господина Вайса инъекцией из шприца, но потом сделал укол себе и ушел.

Через час был найден новый переводчик, после чего выяснилось, что первого следователь уволил совершенно напрасно. Коллега первого повторил все слово в слово, после чего прокурорский вздохнул и обратился к главврачу, который почему-то был мрачнее тучи, хотя оснований к тому вроде бы не было: