Войны мафии - Лесли Уоллер

Чарли. Гарнет знала, что он рядом. Раздавался его голос – ровно, спокойно. Он был последней ниточкой между ней и небом. Голос бывал веселым или грустным, бодрым или подавленным. Чарли был всем ее миром.

Возвращение Чарли в обычную жизнь – другое дело. Первые две недели после взрыва он искренне радовался гестаповскому режиму ожогового отделения, непреодолимому для репортеров, стервятников с TV и его родственников. Сюда пускали только его, полицейских и пожарного инспектора. Чарли видел рапорт, в котором говорилось, что взрыв на кухне – обыкновенный несчастный случай. Почему они так решили – непонятно. Гарнет не могла ничего рассказать, а Чарли не присутствовал при взрыве.

Его возвращение к жизни? Разбитый нос и выбитый передний зуб, вот и все. И еще несколько порезов – осколками стекла. Все повязки с него сняли через неделю. И выглядел он не хуже, чем после небольшой потасовки.

В конце концов он понял, что задача полиции и пожарных проста, предельно проста: поскорей перевернуть страницу, обрезав все болтающиеся ниточки. Циничное наблюдение конечно, но после истории с газом Чарли немного переменился.

Он не мог думать ни о чем, кроме Гарнет, а также – был ли случайным взрыв? Если б она погибла, его мысли были бы поглощены печалью. Но теперь он мог надеяться – а это зыбкое, болезненное состояние. Поэтому он готов был держать страницу перед глазами сколько угодно долго, как бы ни торопились перелистнуть ее полицейские.

Итало дважды приезжал в больницу – потрясающе, при его ненависти к людным местам! Его не пустили, к счастью, но он оставил оба раза очень изысканные, дорогие букеты для Гарнет. Больше он не приезжал, но поток даров не иссякал – духи, цветы, шоколад, журналы... Джентльмен старой школы.

Сидя около Гарнет, Чарли неотрывно смотрел на ее неподвижное тело, выискивая малейшие признаки улучшения, чего-нибудь, способного поддержать его надежду. Но единственными проявлениями жизнедеятельности оставались дыхание и пульс. Не на что опереться. Ее дорогое лицо, проказливое личико эльфа, скрывала толстая повязка, без отверстий для глаз, с единственной сардонической щелью рта. Раз в день Чарли выставляли в коридор, пока бригада из трех сестер меняла повязки и накладывала мазь. Неуклюжая языческая имитация последнего причастия. Бесчисленные капельницы и датчики, провода, уходящие куда-то под повязки, давали пишу для нелепых, с налетом научной фантастики, кошмаров. Чарли был в восторге, когда из палаты вынесли кислородную подушку. Он был счастлив, когда от бинтов освободили ее правую руку и сказали, что заживление идет благополучно. И не мог дождаться, когда снимут гипс и шины с ее левой ноги и руки. О, это будет день великих надежд! Но когда?

Почему-то он был уверен, что большую часть времени Гарнет в сознании. Когда он держал ее правую, все еще неподвижную холодную руку, несколько раз кончики ее пальцев слабо нажимали на его ладонь.

Потом – огромный шаг вперед: она погладила его пальцы с трогательной слабостью новорожденной.

Понемногу Чарли начал вызывать раздражение у больничного персонала, у чопорных нянечек и докторов, говорящих с сильным иностранным акцентом, у суетливых санитарок, расходовавших на него скудные резервы своей влиятельности. Ему приносили не ту пищу, которую он заказал, пересаживали со стула на стул, выстраивая нелепые мизансцены с целью подчеркнуть свою значительность. Мелкие, грязные уловки. Как могли занимать кого-то проблемы самолюбия в этом мрачном концлагере? Вся атмосфера этого места была такова, чтобы подавлять дух, пока надежда не зачахнет и не умрет.

Чарли мечтал перевезти Гарнет в частную клинику «Ричланд», находившуюся в лесу, на севере Вестчестера. Это было богатейшее заведение, с самой современной аппаратурой и с персоналом, говорящим по-английски, как положено говорить на родном языке. Там его надежды расцвели бы. Там нашли бы способ вывести Гарнет из состояния смертельной пассивности, и началась бы новая жизнь. Но здесь было лучшее ожоговое отделение во всей стране, приходилось терпеть.

Однажды по недосмотру его забыли выгнать из палаты во время перевязки. То, что увидел Чарли, когда доктор и две медсестры разрезали бинты, было голой, сырой, влажной плотью. Потом все снова скрылось под повязкой, намазанной лечебным гелем.

Она моргнула?.. Волосы сгорели, брови и ресницы, конечно, тоже, но разве не шевельнулись ее веки?..

– Вы заметили, доктор?

Молодой венесуэлец бросил на него скучающий взгляд.

– Вы что-то сказали?

– Она моргнула.

– Правда? – Он отвернулся, обращаясь к медсестре, словно наблюдение Чарли не заслуживало доверия.

– Не заметила, – ответила медсестра-иранка.

Медицинская бригада исчезла, не удостоив его больше ни словом. Чарли подошел к кровати, и его сердце подпрыгнуло от радости: Гарнет получила новый облик, более человеческий. Повязки стали тоньше, и теперь она уже не напоминала ни средневекового рыцаря, закованного в латы, ни хоккейного вратаря. И – о чудо! – в новых повязках были ослепительно прекрасные отверстия для глаз!

– Гарнет, я видел, как у тебя шевельнулись веки. Я знаю, что ты это сделала! – Его голос был глухим, как у человека, произносящего вслух свою самую потаенную мечту. Чарли не сводил глаз с ее новой маски. Ей запретили шевелить головой и разговаривать. Но слышала ли она это?

Между двумя пластами повязок видно было только ее правую руку. Левая часть тела Гарнет приняла на себя ударную волну. Чарли со вздохом отвел глаза от маски и посмотрел на открытые пальцы правой руки. Гарнет приподняла и опустила два пальца, еще раз повторила этот жест – жалкое, почти незаметное движение, но его значение было огромным!

– Да! – завопил Чарли. – Ты говоришь – да. Ты вернулась... Ты со мной.

В комнате отдыха для пациентов все были в пижамах и халатах, только Чарли, наполовину посторонний, – в слаксах цвета хаки и теннисном свитере.

– У тебя запущенный вид, – констатировала Уинфилд. – Знаешь, Эйлин до сих пор полностью деморализована, хотя уже столько времени прошло.

– Жаль, что она одна. Кажется, ты тоже оказалась на линии огня.

– Это гены Риччи. К тому же Эйлин сейчас беременная, это, естественно, ограничивает свободу выбора. Не очень приятно в таком состоянии наскакивать на человека, который может перестрелять всех вокруг тебя.

Чарли нахмурился.

– Чудовищная история.

– Что чудовищно – так это что Винс ухитрился одним ударом уничтожить главного свидетеля обвинения и запугать Эйлин! – Уинфилд замолчала и заставила себя устранить раздражение с лица. – Мы как раз собирались включить в процесс других проституток Риччи, которым было сказано, что они здоровы. Уже сейчас мы можем выйти с десятком свидетелей, получится грандиозный процесс, процесс века. Но Эйлин не может решиться на последний шаг.

– Который состоит?..

Уинфилд замолчала и послала Чарли смущенную полуулыбку.

– Лучше тебе этого не знать. Ты и так под прицелом.

– Уинфилд, это был несчастный случай.

– Которая из коробок с шоколадными помадками от Чио Итало заставила тебя переменить свое мнение?

Болезненная гримаса на лице отца вызвала у нее угрызения совести. Она попыталась загладить свой промах шуткой:

– Для меня, впитавшей скепсис, сидя на отцовском колене, твоя доверчивость подозрительна.

Чарли подмигнул ей.

– Настоящий профессор не упустит возможности поделиться мудростью. – Он пожал плечами. – Наверно, я никогда не был настоящим профессором. Я совершенно не хитрый. Ты другое дело. Ты потрясающе хитрая особа.

– При чем здесь хитрость? – не выдержала Уинфилд. – Один парень из окружной прокуратуры показал мне полицейский рапорт о взрыве – не доказано даже, что Гарнет вообще успела зажечь духовку. А взрыв самым удачным образом ликвидировал все свидетельства неисправности. Совершенно липовый рапорт. Почему ты смирился с этим?

– Потому что... – Чарли краешком глаза следил за ней, пытаясь определить, какое впечатление производят на дочь его слова, – потому что, когда ты доживешь до моих лет, ты тоже устанешь бороться, натыкаясь раз за разом на стену... Твои умозаключения – это изящная игра мысли. А я до сих пор не в состоянии поверить, что Чио способен с такой убийственной яростью расправиться со своими родными. И еще потому, дорогая моя, упоминающая о своих генах при каждом удобном случае, что, если бы Чио нанял специалистов, мы с Гарнет оба были бы сейчас в шести футах под землей.

– У тебя было время заниматься разделом «Ричланд»?

– Нет. Я все время жду каких-нибудь признаков, что Гарнет поправляется. И сегодня кое-что произошло! Давай я расскажу тебе...

– Позволь сначала мне кое-что рассказать тебе. Организация, в которой наш Чио – большая шишка, очень редко выносит смертные приговоры. За века они убедились, что угроза смерти гораздо действенней, чем сама смерть. Не говори мне, что Чио хотел закопать тебя на шесть футов в землю. Ты в точности, в точности, там, где он и хотел, – вы оба. – Ее голос стал резким, лицо, обычно не выражавшее сильных чувств, пылало от ярости, но Уинфилд быстро справилась с собой и через минуту взглянула на отца с безмятежностью мадонны, вырезанной из слоновой кости.