Катализ - Ант Скаландис

И вот, накопировав в экспериментальном угаре груду пальцев, рук, ног и начав уже хулиганить с другими частями тела, мы с Ленкой вдруг одновременно поняли, что ни у меня, ни у нее не хватит смелости залезть в сибр целиком. То есть, это мы сначала решили, что не хватит смелости, а потом до каждого из нас дошло, что совсем наоборот – хватит благоразумия не залезть. Но идея возникла, она уже жила в нас, и мы не знали, как быть. Нужно было продумать все возможные последствия: от появления в комнате какого-нибудь чудовищного зомби до перехода в пресловутый параллельный мир.

— Мне кажется, — сказала Ленка, — живого человека он не скопирует. Получится труп.

— Не думаю, — возразил я, — ведь руки-ноги выскакивают теплыми, и кровь из них хлыщет почем зря.

— Ну, тогда не скопируем разум, и получим свою копию в виде полного кретина.

— А вдруг экспонирующее поле смертельно для мозга, и трупом станет оригинал, а копия пойдет гулять по свету?

— А может быть, два трупа?

— А вдруг никаких копий и никаких трупов, и оригинал пропадет?

— Шутишь? Куда же он денется?

— Да куда угодно! Ты понимаешь, что мы ничего не сумеем предсказать? Что могут предсказать две мышки, попавшие в цех-автомат по производству сыра?!

— А что ты на меня кричишь?

— Не знаю, — сказал я. — Я не на тебя кричу. Просто…

— Что? Испугался что ли?

— Да нет…

— Слушай! — Ленка вдруг выдала еще одну очень толковую гипотезу. — А вдруг он запрограммирован не копировать людей?

— Кем? — спросил я. — Ведь я-то не программировал этого.

— Ну и дурак, — сказала Ленка простодушно.

Действительно дурак. За весь период долгих размышлений о синтезаторе Брусилова я ни разу не задался этим очевидным вопросом, и теперь не мог представить себе, какою логикой руководствовался в своем творчестве Апельсин. Но еще более нелепым было то, что ни мне, ни Ленке, ни в одну из наших замечательных голов не пришла простейшая мысль – провести эксперимент на животных. Конечно, эксперимент был бы не чистый, но все же…

В общем в тот вечер мы так и не попытались сделать себе двойников, а перед сном Ленка сказала:

— Знаешь, Виктор, а ведь мы туда все-таки залезем.

— Конечно, залезем, — я постарался сказать это как можно веселее, но весело не получилось.

— Никуда нам от этого не деться, — голос Ленки стал мрачным. — И, знаешь что? Уж помирать – так вместе.

— Абсолютно нелогично, — возразил я. — Даже если помирать. А во всех других случаях – так просто полный абсурд – лезть в сибр вдвоем. Нужен сторонний наблюдатель. Черт возьми! Да в конце концов, нужен просто оператор – кнопки нажимать. Не безрукую же копию делать.

— Тоже мне проблема! — возмутилась Ленка. — Я что, не смогу сделать устройство для дистанционного нажатия кнопок?

— Какое еще устройство?

— Да хотя бы вот такое.

Ленка схватила лист бумаги и стала быстро чиркать на нем фломастером. Этим дело не кончилось. Если Ленка заведется, ее уже не остановить. Она мигом впрягла меня в работу, и за каких-нибудь полтора часа мы сварганили систему, позволившую нажимать на кнопки, дергая за веревочку изнутри камеры, и в гивер снова посыпались окровавленные руки. Ленка деловито собрала их, вытерла тряпкой кровь и побросала все в воронку питания. Потом включила сибр и сказала строго, по-хозяйски, будто речь шла о стиральной машине:

— Вот это докрутится, и все, на сегодня хватит. Спать.

— Слушаюсь, мэм, — сказал я и, отхлебнув от чайника, пошел мыться.

А стоя под душем, я вдруг ужаснулся от мысли, что Ленка, оставшись одна, полезла там без меня в сибр, и выскочил из ванной, даже толком не вытеревшись. Но моя Малышка сидела спокойная и задумчивая в кресле перед сибром и потягивала что-то из стакана, как выяснилось, виноградный сок пополам с нашим «синтетическим» коньяком.

А потом мыться ушла она, и уже я сидел напротив черного, зловещего зева сибра, похожего на вход в мрачный подвал, и меня неудержимо тянуло туда, как некоторых больных тянет к краю обрыва или под колеса надвигающегося поезда. И я должен был прихлебывать из чайника, чтобы все-таки удержаться и не сделать рокового шага в черноту.

А потом из ванной пришла Ленка, и даже халата на ней не было, а кровать мы так и не убирали с прошлой ночи, и я только скинул на пол раскиданные по одеялу вещи и полотенце, намотанное вокруг бедер, и нам обоим было так здорово, что мы начисто забыли про все на свете сибры, оранжиты и зеромассы и уснули, не погасив света, в совершенно нелепой позе, описывать которую я бы воздержался.

А под утро мне привиделся сон.

Серый полуразрушенный дом с темными провалами окон без стекол и даже без рамы. Из оконного проема этаже этак на четвертом торчит широкая доска. Я вижу, как человек в одних плавках вбегает в дом и поднимается по лестнице. потом я перестаю его видеть, но знаю, что он продолжает подниматься. Наконец, он появляется в окне. В том самом, с доской и выходит на ее край. Доска пружинит. Человек поднимает руки, вытягивается на носках и, мягко оттолкнувшись, прыгает. В воздухе он группируется, делает полтора оборота и, выпрямившись, падает головой вниз на битый кирпич, пыльные доски с гвоздями и ржавые, изорванные листы кровельного железа. Откуда-то возникают двое в военной форме, подхватывают исковерканное тело и тащат его к большому сибру, стоящему неподалеку. Они закидывают труп в воронку питания, жмут на кнопки, и из гивера выскакивает новый, точно такой же человек в плавках. Забегает в дом, поднимается, прыгает. Все повторяется в жуткой последовательности. И я вдруг понимаю, что человек в плавках – это я, то есть копия с меня. И тогда меня замечают военные, а я замечаю, что на мне только плавки, и хочу удрать, но почему-то бегу к дому, и взбегаю по лестнице, и слышу внизу стук сапог, и свернуть совершенно некуда, и на четвертом этаже открыта только одна дверь, а за нею – длинный глухой петляющий коридор, и меня уже догоняют, а впереди только оконный проем и широкая доска, торчащая на улицу. Они выскакивают из-за поворота, и я в ужасе прыгаю. Доска подбрасывает, я лечу кувыркаясь, как попало, и падаю на кусок бетонной плиты, и торчащая из него арматура пронзает меня насквозь. Мне очень больно, но я еще жив. Лежу и боюсь шевельнуться. И тут подбегают они. Молча снимают с арматуры, волокут к сибру. Кричу: «Я живой! Куда вы?! Я живой!» Не слышат, тихо переговариваются между собой: «Куда нам такой ломаный?» — «Конечно, дешевле нового сделать». Меня поднимают, и я вижу, как, словно ртуть, блестит на дне воронки зеромасса. «Нет!!!» — кричу я и пытаюсь удержаться, но края гладкие, скругленные, и руки скользят, и я теряю равновесие, и просыпаюсь на полу.

Шведская семья

Как не велико сходство с образцом, какой бы совершенной ни была копия, двойник все-таки другой человек. Он способен мыслить и приобретать знания.

Нога затекла, а руки ныли от неудобной позы, в которой я спал. В боку кололо. Это была знакомая боль: такое бывало, когда я мало спал, плохо ел и много нервничал. Что-то подобное получилось и теперь. Я поднялся, хромая, и погасил свет. В комнате повис полумрак раннего утра. Ленка спала крепко, даже не слышала, как я упал. А мне теперь спать не хотелось, я боялся спать. И, присев на краешек дивана, я глядел на большое и темное в сумерках тело дремлющего сибра и Ленкины веревочки, слегка качавшиеся от сквозняка перед гигантской пастью экспокамеры. И я вдруг понял, что, как бы ни старался перехитрить сам себя, все равно мне предстоит, и предстоит со всей неизбежностью сотворить своего двойника. А значит, чем скорее, тем лучше. потому что это единственный способ получить ответ на мучающий меня вопрос. И ведь Ленка считает так же, она уже сказала об этом накануне. Но она боится, и это понятно. Но она боится, и это понятно. Я тоже боюсь. И все-таки я боюсь меньше. Потому что сам придумал сибр, сам задал ему программу. Так мог ли он уничтожить меня? Строго говоря, мог. Риск был. Но ведь и рисковать тоже мог и должен был только я.

Я встал и шагнул к сибру. Снял с воронки питания большой лист фанеры, которым мы прикрыли ее на всякий случай, прилепил на край конец длинного шланга, сделанного нами из многократно повторенных коротких резиновых и металлических трубок, и, сходив на кухню, включил воду. Если бы в качестве сырья я решил использовать воздух, его пришлось бы выкачать изо всей квартиры, поднялся бы жуткий шквал, а я был уже сыт по горло зрелищем падающих от этого вихря увесистых предметов. Вода набиралась ужасно медленно. Я стоял пригнувшись внутри камеры и думал о том, как много не предусмотрел в конструкции сибра. Короткий период восторгов кончился, начиналась пора трезвого анализа, мучительных сомнений и работы – титанической работы по освоению собственного легкомысленного творения. И еще я думал о Ленке. Она лежала в трех шагах от меня и крепко спала, а я стоял в хищной пасти сибра, скрюченный, нелепый, как знак вопроса в конце утвердительной фразы, и был готов к любому исходу, и чувствовал себя предателем. Но об этом нельзя было думать, и, как только по звуку льющейся воды я понял, что ее уже достаточно, я тут же дернул за веревку, а потом за вторую и за третью. И ничего не почувствовал.