Маленькие - Елена Некрасова

Ночью пролился дождь, Марья Ивановна ступила прямиком в лужу за калиткой — сама виновата, надо под ноги смотреть. Накинулась на Ивана, наговорила ему, хлопнула дверью… а у него был такой взволнованный вид… Мужчины плохие дипломаты: как правило, они слишком прямолинейны. И всё же не верится, эти страхи про убийство… скорее всего, Иван немного лукавит, преувеличивает опасность. Хочет, чтобы она поскорее согласилась на отъезд. Ну, придумал Гришка про заговор лилипутов, ну, ходят они по деревням. А народу чем не развлечение? Это ж как цирк бесплатный, да еще эти трюки с огнем… Ну, допустим, на нее в деревне косо смотрят, это понятно. Но чтобы так серьезно, опасность для жизни… что-то не верится… Может, хлеба взять? Возле магазина толпится народ — видать, не подвезли еще хлеб. Ой, как много их там… а вдруг гречку дают? Хотя занимать очередь бесполезно, всё равно теперь не достанется. Она вдруг поняла: это же митинг! Точно, Гришка что-то выкрикивает, вот черт… человек сорок, а то и больше собралось. Ладно, без хлебушка обойдемся. Стоп. Иван сказал, что с ним теперь Верка ходит, интересно… Верку эту несчастную она хорошо помнит, неужели и правда стала красавицей? Жаль, отсюда не видно, или подойти послушать? А что такого… да наплевать, что же, прятаться теперь и в магазин не ходить? Пусть попробуют сказать ей что-нибудь, пусть только попробуют…

Марья Ивановна делает гордую осанку — живот втянут, грудь колесом, — мама покойная так всегда говорила, а ноги явно не хотят идти к магазину, шажки такие мелкие получаются, нет, ты пойдешь… Странное ощущение — умом она не боится и настроена вполне воинственно. Если так далеко зашло, отпор дать она сумеет. Решение принято, Ивана она не оставит, а если бы и оставила, репутацию всё равно не вернешь. Сколько уже передумано на сей счет, а ноги… нет, не ноги! Марья Ивановна чувствует себя раздетой догола, именно так. Все вокруг одеты, а она направляется к магазину абсолютно голая, ничего с этим не поделаешь, хочется сбежать. Но если тушеваться и прятать глаза, то заклюют еще быстрее. У Григория дикция плохая, каша во рту. Не владеет он ораторским искусством. А рядом с ним девица, ну если это Верка-хромоножка, неужели она… просто не верится. Марью Ивановну накрывает чувство нереальности или какой-то другой реальности, в сущности, очень похожей, но с подвохом… всё стало зыбковато-дрожащим, зато краски! Небо слишком синее, снопы янтарного света плотно застряли в ивовых ветвях. Эта ива, почти накрывшая магазин своими ветвями, да и сам беленый домик магазина… А дали-то, дали… столько оттенков, какая четкость вдалеке! Всё выглядит как-то иначе, глобальнее, что ли, будто мир обрел наконец высокий смысл, которого так не хватает. И полукругом стоящие люди, что-то в этом исконное, тихо так стоят… будто не Гришку слушают, а самого Иисуса Христа. Острые блики режут глаза — надо же, потекли слезы. Марья Ивановна хочет сосредоточить внимание на том, что говорит Гришка, слова почему-то неразличимы, речь доносится как мелодичный, но невнятный речитатив, вот как в церквях бывает… а всё равно хорошо, тепло как-то стало на душе, прямо благодать. И денек удивительный…

Марья Ивановна забыла о своем страхе, вот так бы стояла, и стояла, и слушала… но что такое? Почему он кричит? Выкрикивает что-то громко и отрывисто, будто лает! И народ зашевелился, а Гришка бежит, ой, прямо на нее бежит… Господи, плюхнулся ей в ноги, да что же это такое…

— Матушка! Люди добрые! Царица земная! Вот радость-то какая… Правда! Она внутри! Я знаю, она там! Люди добрые! Светоносная матушка пророчица пришла к нам!

Ужас! Марья Ивановна не может двинуться с места, Гришка голосит и целует ей туфли, позор какой, все смотрят… вот сволочь! Издевается, корчит юродивого, и как его осадить? Как реагировать на такое? Если бы он ее просто оскорбил, она бы… А девка тоже встала на колени и шевелит губами, а глаза-то вылупила, глаза совсем бешеные! Вот клоуны, вот же паршивцы… а Гришка прямо как заведенный кричит свои глупости и брызжет слюной, надо бежать отсюда…

— Матерь мудрости! Спасительница людей! Голубоглазая! Свет наш из глубин! Благослови и дай припасть…

Марья Ивановна срывается с места, народ гогочет ей вслед. В ближайший переулок, за магазин.

За спиной еще слышны крики и смех, ничего глупее не придумаешь, уф… кажется, никто ее не преследует, можно отдышаться… Она продолжает идти вперед, теперь и до Нюры недалеко, почему бы не зайти? Почти месяц они не виделись, хотя, скорей всего, Нюра на работе… Перекошенное Гришкино лицо и дикие вопли, и лобызания ног… вспоминать противно… Вначале у нее возникло ощущение, что он спятил по-настоящему, потом поняла, что Гришка издевается над ней, и растерялась… хотя… не похоже это на клоунаду, игру на публику всегда можно отличить, а его трясло как лихорадочного, лицо дергалось, желваки ходили вверх-вниз. И туфли он ей обслюнявил, как собака… Все смеялись, а она видела рядом глаза навыкате, и это были глаза сумасшедшего. Кстати, что он вещал? Она стояла там довольно долго, но ничего не помнит. Помнит, что думала о природе, что хороший денек сегодня… странно, а ведь шла специально, чтобы послушать… Может, Гришка ее загипнотизировал? Надо будет у Ивана спросить, странно это всё…

— Эй, подружка! Ты чё это мимо проходишь?

Нюра кричит, вот те на… задумалась и проскочила.

У Марьи Ивановны всё валится из рук, настроение отвратительное, за окном сумерки, а на душе полный мрак. К Ивану решила не ходить, сказала, что хочет побыть сегодня одна. И что она собирается взять с собой? Книги не возьмешь, а больше нечего. Сплошь рухлядь. Был бы хоть антиквариат… но нет, хлам и старье, Иван, как всегда, прав. А что ей дорого как память? А ничего, если разобраться. Сельсовет выделил дом, раньше тут проживала некая Клавдия Ефимовна, которую родственники вывезли в Израиль, так что стены ей тоже не дороги… а со стен взирают классики литературы. Достоевский, кстати, совсем позеленел, выкинуть рука не поднимается. Куда ни ткни, нищета из каждой щели. Дедушкины медали надо отдать сестре, дедушку они не застали в живых, просто семейная реликвия. А, еще перекошенные настенные часы, дверца не открывается, механизм давно заржавел, к ним и прикоснуться-то страшно: тронь — и рассыплются. Разве что фотоальбом увезти на память… Есть еще целая сумка фотографий с учениками, на что они? Глупо. И несколько в черной бумаге — мама в гробу, траурный митинг в честь отчима — тоже сестре отдать можно. Тьфу ты… как будто она всерьез собралась уезжать! А если посмотреть на их отношения с Иваном здраво? Мало того что с виду он лилипут и сплетни им везде обеспечены — ну не верит Марья Ивановна, что в этой Швейцарии люди такие толерантные… Люди везде одинаковые, хотя, возможно, она и ошибается… Но если бы только лилипут! Он человек совсем другого устройства, он ат, а не человек… Даже если его соплеменники земляне и хромосом у них такое же количество, всё равно совсем иная раса. Иван говорил, что происхождение атов не выяснено. И вообще они зеленые! А вдруг Иван дома ходит зеленый, как те человечки из снов? Решит, что жену можно не стесняться… этого она точно не выдержит!

Марья Ивановна кутается в шаль, какая сырость! Три месяца простояла жара, а стоило покапать дождичку, сразу запахло плесенью. Все вещи пахнут, особенно одежда. Шкафы забиты, тоже по принципу «жалко выкинуть», хоть на тряпки сгодится. А только на тряпки и годится, ничего не осталось приличного… Раньше она шила, покупала в Мирославле ткани или перекраивала старое, но швейная машинка сломалась, а в Каменке чинить некому. Раньше бы Гришку попросила — золотые руки, когда трезвый… Теперь к нему не подступишься, птица важная…

Она перебирает наряды — скоро первое сентября, придется надевать вечное малиновое платье. Хм, попался мешочек с мамиными комбинациями и ночными сорочками, она и забыла о нем. Всё хлопковое, натуральное, и расцветки необычные, сейчас таких не найдешь… Идея! Можно разрезать несколько сорочек и сшить широкий лоскутный шарф, можно с бахромой даже… Без машинки полдня уйдет, зато будет обновка. Да уж, шикарные наряды, в Мирославле стыдно показаться, не то что в Швейцарии…

И не стоило к Нюре заходить, такой неприятный осадок… В Каменке только две приятельницы, с Милой больше тем для разговора, но она всегда плохо себя чувствует, а Нюра вообще… спросила, зачем она связалась с лилипутом и как, интересно, он ее удовлетворяет по-женски, с идиотскими шутками-прибаутками… А после разоткровенничалась насчет своего Кости — мол, мужик он хозяйственный, но слова ему не скажи, с Нюркой не советуется, решил разводить соболей вместо кроликов — говорит, что они неприхотливы, — а им нужны специальные домики, и витамины, и много чего, и всё это Нюра должна узнавать и сама этим заниматься. И требует, чтобы Нюра уволилась с работы, а у нее кафе — единственная отдушина, и вообще — дружки к нему стали ездить все в наколках, что-то они явно замышляют… и всё в таком духе. И сильно она теперь о Гришке жалеет, потому что Гришка такой видный стал мужик, и уважаемый, и детям ведь родной, и сериалы они раньше вместе обсуждали, и всё у них было сообща… Марья Ивановна спросила — что ж ты не боролась за своего Гришку, если он такой хороший? Выкинули мужика на улицу, он мог вообще погибнуть, в канавах валялся. А зимой как? Ты об этом думала? Костик то-сё купил, Костик каменный забор поставил и новую веранду, а теперь Гришку назад захотела… Нюра только молча вздыхала с грустным видом. А когда Марья Ивановна спросила, знает ли она, что ее Гришка митинги по деревням устраивает, рассказывает всю эту чушь про лилипутов-антихристов, Нюра только зевнула — да какая разница, что он придумывает, тебя это сильно волнует? Тут Марья Ивановна не выдержала. Сказала, что такие придумки фашизмом попахивают, но Нюру, кроме мужиков, ничего не волнует, даже собственные дети, Люба в институт поступила, а ее Катя в баре будет прислуживать, и Коля к учебнику не прикасается… много чего сказала напоследок. Но Нюрка непробиваема: она даже не обиделась, только удивилась. Ты чего, Маш, так разоралась? Я, что ли, виновата, что они учиться не хотят? Сама знаешь, какие сейчас детки пошли, а у Катерины с трех лет одни мальчики в голове, какой институт? И на хрен тот институт, у тебя институт, а сколько ты получаешь? И вообще… я ж не знала, что у вас с этим лилипутом всё серьезно, ну извини, ты же толком не рассказывала… Ну и живите с ним на здоровье, чё так нервничать? А людям всё равно рты не заткнешь, сами потом успокоятся, когда языки начешут. Я только не представляю, Маш, как ты в школе теперь будешь…