В гору - Анна Оттовна Саксе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так бывает, когда у человека нет твердых взглядов на жизнь, — сказал офицер. — В круговороте событий он не видит главного. Бояться большевиков может только их убежденный враг или человек, который не слышал о наших целях и не понимает их.
— Трудно очистить голову людей от мусора, которым их начиняли в течение десятилетий, — заметила Эльза, вспомнив свои школьные годы. — Школа, литература, церковь всячески старались притупить сознание, чтобы человек не научился думать.
— Вы советский или партийный работник? — спросил кто-то.
— Комсомольский, — ответила Эльза.
— Тогда вам будет легче работать, — улыбнулся офицер. — В мозги молодежи этот мусор не так въелся.
— Людей старшего поколения тоже нельзя мерить всех на один аршин, — энергично ответила Эльза, вспомнив рассказ Озола о жителях волости. — В партизанах ведь были люди самых разных возрастов. А те, которые не боролись открыто, по большей части вели себя так, что народу за них не стыдно. А работу с молодежью я себе представляю вовсе не такой легкой. Старшее поколение еще может сравнивать с прошлым, а молодежь — нет.
— А времена ульмановского фашизма? — спросил офицер.
— Для несозревших умов именно оно и было самым вредным, — улыбнулась Эльза. — Коммунисты были загнаны в глубокое подполье, встречи с ними были случайными и рискованными. Латышская так называемая классическая литература настраивала молодого гражданина на замкнутость и молчание, современная же все больше воспевала прелести деревенской жизни в кулацкой усадьбе.
— Ну, а такие факты, как безработица и тому подобное? — перебили Эльзу вопросом.
— В данном случае людей убеждали, что это лишь индивидуальное несчастье того или иного человека, — сказала Эльза, подумав. — Ведь проповедовали же, что при наличии предприимчивости и толковой головы, каждый пастушонок может стать миллионером. Трудности испытывали десятки тысяч, но лишь сотни разбирались в настоящих причинах. Правда не доходила до всех. Ей просто затыкали рот.
— Скажите, а как вы узнали правду? — спросил кто-то. — Вы тоже работали в подполье?
— Нет, — ответила Эльза и покраснела. — Правду я узнала в вашей стране.
— Вы в эти годы были там? — заговорил усатый сосед. — А теперь, стало быть, вернулись домой. Семья-то в целости?
Эльза снова покраснела. Как признаться, что муж, молодой, здоровый человек, служил оккупантам? В это мгновение она почувствовала, как сильно ненавидит Артура, презрения одного было мало. Трус и тряпка — и ему она посвятила свои лучшие чувства, первую любовь!
— У меня здесь нет семьи, — холодно ответила она. — Когда-то был муж. Но он остался жить с немцами. В эти годы, когда приходилось видеть так много страданий, так много убитых и искалеченных людей, я часто думала: смогла бы я подать руку кому-нибудь из оккупантов? Мне казалось — нет, казалось, что моя жизнь будет слишком короткой, чтобы все это забыть. И когда я, приехав сюда, узнала, что мой муж сидел за одним столом с оккупантами и шуцманами, пил вместе с ними, то почувствовала, что не смогу подать ему руки даже как обыкновенному знакомому.
— Вы очень горячая, — сказал сидевший напротив офицер. — Мне нравятся такие люди! Не люблю вялых, заржавелых, равнодушных. Любить так любить, а если презирать, то так, чтобы врагу от одного взгляда твоего страшно становилось.
Уже замелькали знакомые места родной волости Эльзы. С интересом она смотрела на ближайшие к дороге дома, пытаясь угадать, остались ли хозяева или уехали с немцами. Какой-то чужой показалась родная сторона, природа изуродована, поля заросли сорняками, дома стояли оголенные — вместо яблонь вокруг них чернели пни, заборы обвалились, цветочные клумбы запущены или вытоптаны. У нее дрогнуло сердце: «Что с тобой сделали, любимая, родная сторонка!»
На большаке она увидела молоденькую, одетую в легкое платье девушку. Энергичная и задорная походка показалась знакомой. Машина быстро нагнала девушку, и Эльза успела посмотреть ей в лицо. Мирдза! Мирдза Озол! Перед войной она была еще школьницей, а теперь выросла в стройную, красивую девушку. Эльза помахала рукой, и Мирдза ответила ей тем же.
— Это ваша знакомая? — спросил один из офицеров. — Подвезем ее немного. — Он велел остановить машину и помог Мирдзе перелезть через борт. Усач пересел подальше, уступив девушке место. Большие голубые глаза ее приветливо улыбались.
— Знакомьте нас, Эльза Петровна, — раздалось сразу несколько голосов.
— Зовут ее Мирдза, — сказала Эльза, — а это…
— А мы — большевики! — перебили ее. — Ну и страшно же вам, Мирдза, а?
Мирдза громко засмеялась. Она понимала по-русски, но говорить стеснялась, боясь ошибок. Поэтому она сказала Эльзе по-латышски:
— Тогда мне своего отца тоже надо было бы бояться.
Эльза перевела ответ — и эти слова сразу сблизили девушку и военных.
Упоминание об отце напомнило Эльзе о переданной «посылочке». Она вынула из кармана одну конфетку и подала Мирдзе, сказав:
— Чтобы не забыть, отдам сразу. Это тебе посылает отец. Наверное, ты у него хорошая дочь.
Бойцы смеялись над смущением и детской радостью девушки, спрятавшей конфету в карман.
— Вряд ли это понравится ей, — поддразнил кто-то, — немецкие офицеры, наверное, угощали шоколадом.
— Плевала я на их шоколад! — возмущенно воскликнула Мирдза.
— Вот молодец, девушка! — засмеялся один из офицеров и положил ей на колени конфету. Теперь со всех сторон к Мирдзе тянулись руки, предлагавшие шоколад, печенье, а усатый солдат вытащил из кармана кусок сахара. Мирдза покраснела. Ей было так хорошо среди этих простых, сердечных людей. Они вели себя с ней, с чужой девушкой, как с товарищем, человеком, младшей сестрой, хотя она с ними и говорить-то как следует не умела.
Машина приближалась к местечку. Эльза жадно смотрела на знакомые, близкие пейзажи. Вот кладбище. Обычно в эту пору года под березками расстилался ковер белых цветов. Теперь березы повалены вдоль и поперек, могилы изрезаны траншеями, кресты разбросаны, памятники опрокинуты.
«Найду ли я еще могилу матери или отца!» — Эльза помрачнела.
