Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - Борис Нарциссов

ПИСЬМО САМОМУ СЕБЕ

(Нью-Йорк, 1983)

ПОЛЕТ1. ПлюсСветовой год – расстояние, которое свет проходит в один земной год.

А еще биллион световых –И всё так же темно и пусто.Где-то сбоку померк и притихЗатуманенный звездный сгусток.

Бесконечность: ее не понять –Так, как будто не сдвинулась с места.Вверх и вниз – как бездонная падь,И туман, как фата невесты.

По магнитным полям, как рябь,Паутиною ткутся волокна.Точно вспахана зыбкая зябьИ открылись какие-то окна.

Как река – но не плыть кораблямВ этих черных и гиблых затонах.Там по гибким магнитным полямХодят ангелы в белых хитонах.

2. Минус…Сатана и все аггелы его…

Вот всё выше, всё глубже, всемирнейВ бесконечный высокий провал…

– «А вот тут у нас живопырня! –Дежурный аггел сказал,Открывая вид на планету. –И другого названия нету!..»

Ну, раз нету, так нету, так нету…А потом добавляет растроганно:«Ишь, какое кровавое месиво –Как на кухне сырой бёф-Строганофф!»

Но пустое черно. Без дорог оно.И ни там его нет, и ни здесь его…

3. НульТяготение сжимает звезды до нуля до – черных ям.

Звезды кругом погасила…Тянет железная силаВ черный водоворот –В жадный раскрытый рот.

Точно упав с обрыва,Время свернулось криво:Было, сейчас – одно.Это – последнее дно.

Всё угасает разом:Даже желание, разум.– Ах, не скользи по краямЧерных зазвездных ям!

НА МОТИВЫ БЛОКА1. Город

Без конца, без конца мостовые –До утра будет этот кошмар…Смотрят мертвенно окна слепыеНа пустынный ночной тротуар.

С криком город уснувший молю яМне отдать, что я в нем потерял.Горло в жалобу сжато больную,Я продрог, я смертельно устал.

Ветер гонит меня исступленно.Я иду, задыхаюсь, бегу…И кричу фонарям я зеленым,Что я жить, что я жить не могу!

Но лишь хлещется ветер безумноО дома неживые в ответДа на камни зловеще-бесшумноПрипадает испуганный свет.

2. Двойник

В эту ночь над осеннею грязьюНизким пологом шли облака.В эту ночь, оборвав наши связи,Я убил своего двойника.

Он молил о пощаде и плакал,Я смеялся тихонько и ждал;И когда он качнулся во мраке,Я вонзил ему в сердце кинжал.

Закричав, он свалился на плитыИ прижал мою руку к губам,И я понял тогда, что убитыйБыл такой же, как я, – был я сам.

Но, на горло ему наступая,Я, свободный, жестокий, другой,Знал, что этой ценой покупаюДолгожданный холодный покой.

Я смеялся над нашей борьбою;Но когда я взошел на крыльцо,Я опять увидал за собоюИскаженное мукой лицо.

АМЕБАСпирогира – нитчатая водоросль. Увеличение – х 250.

Живая слизь ползет через нитиИзумрудного леса спирогир.Не видя, не слыша, химическим наитиемВыпускает отростки в свой микромир.

Малая капля зернистой слизи, ноГолод ее священно велик:Прозрачная инфузория до смерти зализана,И новую жертву лижет язык.

И так без отдыха, сна, и без смертиЕшь, чтобы жить, и живешь, чтобы есть,Умножая себя в дробильной жертвеИ неся нам бессмертья благую весть.

В мир беззащитный ползешь, многоногая,В мире растений первое «я».И вижу в тебе я далекое, многое –Человека и грозный закон бытия.

Мэри Юргенсон-ДеверньяКРАСНЫЙ ТЮЛЬПАН (Перевод с эстонского Б. Нарциссова)

Высокий, прямой,Красный, как пламя зари,С шелковым блеском своих лепестков,К солнцу он был обращен –Так, как сердце мое к любви.День так хорош был,Всё пело, блистало вокруг.

Но вечер пришелСо слезами, с обманом, со тьмою,И цветок в темноте закрылся,Одинокий, холодный и гордый.– Сомни, раздави егоВ пальцах жестоких, –Ты его не заставишь открыться.

Но утро придет,Будет утро с новой любовью,И тогда мой тюльпан откроется снова,И будет цвести он, и яркий, и страстный,Как пламя, как кровь, как заря.

И так до вечера – смерти –Отдаст он всё, что имеет:Красоту и пламя душиДо конца, до последнего вздоха,До увядших последних листьев.

Красный тюльпан,Сердце мое!

Мария ДеверньяДЕВУШКА С ПТИЦАМИ (Перевод с французского Б. Нарциссова)

Миндаль чуть раскосых глазИ смоль пол платком волос,И на платье – птиц летящих экстазНа фоне цветных полос.

Бежит по песку, и следы ее таютНа прибрежье у водных сверканий.И, от бега и ветра взлетая,Обезумели птицы на ткани.

На скалу, запыхавшись, взбежалаИ бросилась вниз в набегающий блеск,И птицы на платье ее не сдержали:Был крыльев последний отчаянный всплеск.

Так в пене исчезла. А птицыНа платье в зеленой волнеПытались еще выплывать, шевелиться,Как будто медузы на дне.

1981 РАННЯЯ ПТИЦА

Это – летнею ночью бессонница,Но всё околдовано сном.Даже ветер не хочет, не тронется,И небо – прозрачным стеклом.

Оно голубеет, но темное,С проколом острым звезды.И которую ночь, уж не помню я,Изнывают томно сады.

А утро шагами котевьимиПодползает, чтоб быть наяву.Но месяц, гнездясь за деревьями,Серебром сочится в листву.

И туман начинает дымиться,И, ветки крылом шевеля,Прозвенела уж ранняя птицаОсколками хрусталя.

ЖИЗНЬ

В огороде моем было тесно, но весело:Огуречная сила плетение свесилаИ кормила шмелей пустоцветами,А шмели изжужжались приветами.

Мотылек вытворял пред капустницейПируэты и всякие всякости,Предвещая червячные пакости,А она-то, в кокетстве искусница,

Мотыля приглашала на листья капустные –Для потомства в июле единственно вкусные.И морковки-свекровки со свеклами-ФекламиУпивались земными растворами теплыми,

А укроп распушил золотистые зонтикиИ листочки свои, разрезные и тонкие,Где лишь можно ему, меж ботвою просовывал.И не ведали все, что им жизнь уготовала:

То ли в суп, то ли в борщ, а не то во щи.И огромное доброе солнце-подсолнечникЯзыками блестящего желтого пламениРаспускалось по краю тихонечко с полночи,

Благосклонно взирая на малые овощиИ шурша им шершаво-широкими дланями.

ДАЧНЫЕ ПАРОВОЗЫ(Это стихотворение Посвящается Анне Сергеевне Бушман)(Es war einmal [5])ПОЕЗД РЕЛЬСИТ, СКРЕЖЕЩА: ЖЕ, ЧЕ, ША, ЩА!

Вот и шипом, и паром, и горьким дымком,И гудком начинается этот рассказец:Там, у станции дачной сухим вечеркомВ темноте подползал паровоз-двоеглазец.

Вылезали усталые, теплые дачники,Наслаждались прохладой, спешили домой,Паровозам подобно, курилы-табачникиПапиросой пыхтели в прохладе ночной.

А вот в полдень к скрещенью являлся курьерский,Громыхал и визжал на тугих тормозах,И гудок у него был и зычный, и зверский,А потом он скорбел, что «зачах, чах-чах-чах!»,

Из буфета несло аппетитным и жареным,Пассажирки же пахли дыханием роз.И от долгого бега горячий, распаренный,У перрона страдал от жары паровоз.

* * *

Навстречу нашему времени,В колеса бегущих годов,Я – слов приводные ремниНа быстрые шкивы мозгов!

Нелегкое дело, товарищ,Ломать одиночества крепь,Из сердца и сердца свариватьСтальную гремучую цепь.

И вот, я – настойчивый зодчий,И тот, кто вздувает меха, –Инженер, и – потный рабочий,Молотобоец в кузне стиха, –

Я должен в словесном железеКовать, скрежетать и разжечь,Затем чтобы пламя поэзииПрорвало плавильную печь!

РИСУНОК САЛЬВАДОРА ДАЛИ

А на эту складскую платформу нельзя:Понаставлены часовые,Оттого что грызутся, по слизи скользя,Там бараньи желудки живые.

Так блестят – точно кто-то в воде полоскал…Раскидались и вяло раздрябли.Но с глазами, с зубами в белесый оскал,Синеватые – видно, озябли.

А свирепы: ползет и с коротким смешкомМорщит губы, весь слизью облизан.А другой – синеватым и плоским мешкомС парапета свисает, загрызай.

Он сомкнул на провалах глазницОпахала печальных ресниц.

ВЗБУЛДЫБУЙ

Грязевые пруды, как бельма,По долине то здесь, то там.И учуем тяжелую прель мы,Подходя к прибрежным кустам.

А придешь – большеногие птицыТут заманят тебя на песок.А песок-то – плывун, он струится,Засосёт у сизых осок.

Но случайного путника ловитИ в зловонный дурман берет,И в трясине могилу готовитТам же серый водоурод.

А живущий в глуби бездонной,Удоволен, из серных струй,Точно выбросив круглый буй,На белесые глади лагуны,Взбулькнув, вынырнет Взбулдыбуй.

КОШКА

Бархатным зверь припадает на лапы.Бархатный зверь – прыжком – мышь…Разум! Ты звезды, как кошка, цапаешь –Что жес тобой?– Ты дрожишь?

Космос, гиперболы, числа и боги –Всё тебе надо в мире схватить!Что же полос какой-то тревогиМучит тебя на пути?

Вот, наконец, решенье задачи,Образ, который мучил всегда:Мрак, и кто-то когтями схвачен, –В этом прошли года.

Есть за тобою охота, охотник.Знай: ты сам себе враг.Мягкой, кошачьей поступью ходитСпрятанный в свете мрак.

ЧТО БЫЛО НОЧЬЮ…пыльные музыри… «Отрицательный мир», Б.Н.

Он проснулся до трех и уж знал, что опасно,Но что надо по дому пойти посмотреть…И со сна он расслышал, что шепчут безгласноШкаф и стулья, что надо ему умереть.

Тишина оказалась тягуче-зловещей,Против воли его незаметно таща;Но, впотьмах совещаясь и скрипом треща,На него озверело набросились вещи.

Он от них в антимир, в зазеркалье, за доски,Но и там на него озверялись наброски.

ГРОБОСКОПЖил да был Иван Иваныч, Иногда крестился на ночь… Игорь Чиннов

Аггелята играли – крутилиСтробоскоп, а у них – «гробоскоп»:На вертушке-цилиндре картинки,А вертушка в коробке с окошком, –Поверни, запусти, а картинки и ходят.

Ну, так вот, аггелята в игрушкеУмирали Ивана Иваныча:Вот смешно – он сперва шевелился,А потом и совсем перестал.

Ну, игра так игра, а вот за ночьНеожиданно выкинул номерЭтот самый Иван-то Иваныч:В самом деле он взял да и помер.

ЛУННАЯ ПАМЯТЬГалине Грабовской

Облетают они, улетают…Это листья, а может быть – дни.И туманами в памяти тают, –Так вот мы остаемся одни.

Забываем, теряем, теряемМы дороги, года, имена…Вечерами над облачным краемНам безжизненно светит луна,

Одинокое солнце больноеОдиноких бессонных ночей.Пусть. Но в памяти лунной на дно яОпускаюсь, забытый, ничей.

ПОСЛЕДНЯЯ ЧЕТВЕРТЬПоследняя четверть – для неживых.

Месяц давно уж пошел на ущерб.Светит над лесом из облака серп.В ветках холодных безлистого лесаСветит упорно, неярко, белесо.

В душу мне лезет настойчивый свет.Он говорит мне: «Не надо» и «Нет!».Месяц ущербный – для тех, кто оттудаХочет возврата телесного чуда.

Сонную душу сосет, как вампир,Месяц и тянет в ущербленный мир.Холодны страшные глуби пространства.Время окончено. Есть – постоянство.

СКУЧНЫЕ СТИХИТо ночь, то день. На черно-белых Полях борьба – за ходом ход… «Шахматы», Б.Н.

Из уже приотворенной двериХолодит, холодит сквозняком,И от этого легче потериИ не страшно следить за песком –

За песком утекающих дней…Дни становятся всё холодней,И длиннее бессонные ночи,И зазвездные сроки короче.

Да, потери оставили метки,Но игру дотянул я свою:На доске только серые клетки –Значит, сыграно с жизнью вничью.

Очень долог был пройденный путь:Вот и надо теперь отдохнуть,Оттого что одно лишь осталось –Точно камень тяжелый – усталость.

КОТАще забуду та, Иерусалиме, Забвенна буди десница моя… Псалом 137

Кота обидели: в коробкуВпихнув, забрали в страшный дом.И ходит кот вдоль стен, и робкоОн бьет обиженным хвостом.

И он с тоской в углы мяучит,С надеждой лезет под кровать,И непщеваньем он мя учитЗабвенное не забывать.

И вот во мне две строчки будитЕго хвостатая тоска:«Когда душа тебя забудет,Забвенна будь моя рука…»

Уездный городок, Россия…Берет за сердце без хвостаЖелезной хваткой ностальгияМеня, двуногого кота.

ЯНТАРЬ(На мотивы А. Раннита)

Ветер и волны взметнулись, вскричали…Это во мне угасали печали.

Нету в груди моей больше теснений,Знаю, что скоро расслышу я пенье.

Ветер кричит, возглашает во здравие,Камешки катит по жесткому гравию.

Дико бросает на берег он пену…Ах, посмотри! Опустись на колено:

Золотом светят янтарные зерна,Подняты ветром из пропасти черной.

Вот и во мне всколыхнул он глубины.Точно ударял крылом он орлиным.

Хлещет до боли в лицо мне порывом.Так и стою я с молитвой надрывной:

Выплесни,дай мне со дна многопенноМузыку слов янтарем драгоценным!

Вот,совершилось! Но я не страдаю:Божья волна! В твою ночь я впадаю!

РАЗГОВОР О ПОТЕРЕДолжно быть, плохо я стихи писал И вас неправедно просил у Бога. Н. Гумилев

Потеря: это означает – нет,Что больше нет, что всё исчезло…– И только звук, и только след,Живущий в памяти облезлой.

Да, о тебе известий нет:Я думаю, что умерла ты.И лучше так. Шестнадцать лет.Влюбленность детская когда-то.

Ну да – тебя я потерял –По «независящим причинам».Когда идет девятый вал,Естественно терять всё чинно.

Причин всегда бывает много,Но если докопать до дна,То всех действительней одна:«Неправедно просить у Бога».

Вот тенор в опере поет:«Пусть неудачник плачет…»Я сделал как-то глупый ход,Но это ничего не значит.

Безвыигрышных лотерейПорядок неизменно вечен:Тяни билетик поскорей, –И проигрыш нам обеспечен.

Мой проигрыш не так уж плох.Моя небывшая подруга:Мы были бы – ох, видит Бог, –Увы, несчастьем друг для друга!

Во время наших кратких встречДве наших воли фехтовали;Твоя – негибкая, как меч,Моя – флоретта гибкой стали.

И все-таки… Мы все-такиВ плену своих совсем ненужныхЖеланий, – да, мы простаки,Вернуть «вчера» хотим натужно.

– К чему набор неловких строфИ все вот эти рассужденья?Достаточно плохих стиховНасочинял на этот денья…

А вот к чему: приходит ночь,И с ней жестокость сновидений:Тебя нашел: «Уедем прочь!»Молчишь в ответ… Мы по ступеням

Идем к каким-то поездам.Ты вот сейчас за этой дверью.И нет тебя. И по утрам –В стократ отчаянье потери.

МУЗЫКАКонцерт

Над оркестром – пущенной в ход машиной,Блестящей и смазанной хорошо, –Одичав, метался маэстро, одержимыйЧьей-то страшной и хладной душой.

Над оркестром, бесформенный и текучий,Колыхался композитор-вампир,В дирижера вселялся и скрипки мучил,Предвкушая обильный и сладкий пир.

Судорогой рук и скачками темповТоропил прорыва упругий бурун,Рыча сквозь медные горла инструментовГолосовыми связками струн.

И когда наконец упырь-композитор,Расширив несуществующие глаза,За столб пограничный, за черный пюпитрНевидимым облаком вылился в зал

И сердце сидящего в кресле потрогалГобоя нежной губой,Уступом взбежал до затылка восторгаХолодный и страшный прибой.

ANDANTE CANTABILEДва голоса

здесь –Ты мне не можешь отвечать.Что пользы в этом позднем разговоре?Наложена тяжелая печатьНа дверь к тебе, и двери – на запоре.

там –В лунном и синем потокеГолос мой ищет тебя.Где ты, бездумно-жестокий? –– Всё я простила, любя…

здесь –Я здесь с обломанной душой,Как листья, дни последние роняю.Закроют скоро мне мой счет большой,Но горький счет к тебе я сохраняю.

там –Милый! Разорваны списки,Все уплатились долги!О мой далекий и близкий,Больше себе ты не лги!

МОИМ УЧИТЕЛЯМ СЕРЕЬРЯНОГО ВЕКА1. ОрхидеяИ, тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его. Н. Гумилев

Я когда-то был кошкой, большой и пятнистой,С золотыми топазами чуть прищуренных глаз.Как змея, я скользил между шепчущих листьевИ с удавом древесным я сражался не раз.

В том лесу, где я жил, рос цветок ядовитый.И ему поклонялись дикари той страны,Потому что он страшен был, с пастью открытой.Из которой сочились капли яда — слюны.После влажного полдня томилось всё, млея.И,в растеньях ползучих свернувшись в клубок,Я был точно цветок этой злой орхидея,В черно-бархатных пятнах золотистый цветок.

Я такой ж теперь, осторожный и хищный,И чужой посреди мне враждебных людей.Но душа обреченно опять ее ищет –Орхидею-пантеру среди орхидей.

2Слухом невольно ловлю Лепет зеркального лона. К. Бальмонт

Кто-то таинственный в беломНачал певучий рассказ:«В сумрак ты смотришь несмелоВзглядом невидящих глаз.

Нежно струится дрожаньеТонких невидимых струн.На пол легли от геранейТени неведомых рун.

Выйди и встань обнаженной,Сдайся томлению грез:Слышишь – целую влюбленноЛунное золото кос».

Месяц прозрачный и белыйПристально смотрит и ждет.В сумраке спальни несмелоКто-то навстречу идет.

3Ты оденешь меня в серебро. И, когда я умру… А. Блок

«В этот яростный сон наявуОпрокинусь я мертвым лицом…»– Но ведь это обман, что живу:Я смотрюсь в зеркала мертвецом.

Вот, когда-то подругу любил…Но любовь не нужна мертвецу.Снежный холод концами зубилПодбирается к сердцу, к лицу.

Над снегами морщинистый шар:Багровеет небесный Пьерро.Вот и всё: холодящий угар,И насквозь в волосах серебро.

4Рассыпался чертог из янтаря… И. Бунин

«Рассыпался чертог из янтаря…»С берез летят последние дукаты.Закат тускнеет, медленно горя,Стволы чернеют в золоте заката.

Но скоро ночь: колючий проблеск звездИ сине-черного Ничто отрава.И угасает, величав и прост,Закат – последние минуты славы.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я в наш дом возвратился совсем уж ночью:Дом был пуст и незаперт – покинут(Был за городом где-то: большие участки).Иногда только в нем где-то в комнатах дальнихПоявлялся отец мой (давно уж покойный).Он был очень, и тоже как я, озабочен:Между нашим и домом соседаНа свободном участке вулкан вдруг прорвался,Небольшой, но дошел до вторых этажей.Все, конечно, боялись, что треснет земляИ весь пригород лавой зальется,И поэтому всё было пусто.Только кот полосатый остался,Почему-то со страхом меня избегая,И, что хуже всего, сам не мог разобрать я,Что живой или мертвый хожу сам в потемках.

ДВОЙНИКИПамяти Сергея Михайловича Третьякова и Бориса Анатольевича Нарциссова

Видали ль вы портретных двойников?– Не идентичных близнецов обычных,А совершенно посторонних, разных лет?Я встретил раз таких, – и никакой ошибки:Один – студент; мы вместе были в Тарту.Другого – встретил на войне случайно.

Так говорится, что у идентичныхСудьба, болезни, смерть – все те же.А как у этих, – у «вторых изданий»?Я думаю, что там судьба сложнее.

Попробую в стихах здесь рассказатьПро собственных – увы! ушедшихНе двойников, а уж скорее тройку.

Конец двадцатых. Сонный Дерпт,Академический эстонский Тарту.А там поэты: Цех Поэтов,И все в очках, и все – Борисы.Один – весьма потом известный Вильде(Расстрелян немцами в Париже);И неизвестный Тагго-Новосадов(Замучен после в ГПУ);И ваш покорный – чудом уцелевший.И ментор старший наш:Борис Васильич Правдин,Доцент, поэт, эстет и шахматист.Писал стихи:«Мой пояс стоит два таланта серебра.Я дочь верховного иерофанта Аммона-Ра…»Был в дружбе с Северянином, и ЛарионовПроездом у него гостил:Потом оригинал «МужчиныС усами» на стене висел.Абстрактная картина – из цветных кусочков.«Усы – вот тут!» – и Ларионов трубкойВ два маленьких кусочка ткнул,А цвета – что-то вроде шоколада.

Так вот, в числе своих других знакомыхБорис Васильич Третьякова знал,Точней: в гимназии учился с ним.И все мне говорил он, что СережуЯ точно повторял и голосом, и видом, –Двойник, лет на пятнадцать запоздавший!Сергей Михайлыч! Старший мой двойник!– «Рычи, Китай!» – и прочая агитка…Вы были на неправой стороне.Вы послужили злу, а злоВсё тем же платит – тоже злом.Что думали вы в час последний,Когда вели вас на расстрел?Какие мыслеграммы слали?

А через много, много лет,Уже совсем за океаном,(Вторым по счету для меня),Мне мастер шахмат Браиловский говорил:– «Давненько с вами, Анатольич, не видались:Вот с Гатчины в семнадцатом году!А как же – вместе юнкерами были,И вы не очень изменились!Ведь вас зовут Борис Нарциссов?..»

Ну, да, зовут. Ну, да, и Анатольич.Ну, да, и юнкером я был,Но только в Таллинне, в казармах ТоньдиИ этак лет пятнадцать позже.Опять двойник: кузен двунадесятый.Что стало с ним? Не вовремя наделОн золото погон заветных:Последние минуты пред атакой,Иль самосуд, иль Бела Кун в Крыму…Я думаю – недолго был я с двойниками,Я, – как-то чудом уцелевший.

А как же с общею судьбою –Как верят – идентичных близнецов?Как будто тройники такиеСлучайны и не связаны ничем…А отчего во снах бывал я обреченным?А отчего стихи мои такие?– Не вы ли, двойники, мне вести слалиСвоим томлением предсмертным?И я за вас впитал паучий ужасПрекрасной, но жестокой жизни?

Я пробовал шутить: не получалось.«Ну вот, пишите о любви» –Мне как-то барышня сказала.Ответил ей неловко я:

«Любовь с поэзией в союзеМне, видимо, не суждена:Моей приличествует музеКладбище, ужас и луна».

Спросить бы двойников: уж не они лиМне мыслеграммы шлют?..

НОВЕЛЛЫ