Горбатый медведь. Книга 2 - Евгений Пермяк

Пройдя версты полторы-две по лесу, Сонечка вдруг сказала шепотом:

— Я верю тебе, Мавруша… Но я теперь не я, а они. Поклянись, что ты не изменишь своему слову.

— Клянусь! Я клянусь, Сонечка! — громко сказал Маврик и поднял руку.

— Нет, мой маленький потерянный жених, ты поклянись, как в детстве. Тут нет меча, но есть кинжал, похожий на меч.

Сонечка вынула откуда-то из-за подкладки своего жакетика нож, похожий на уменьшенный морской кортик. Она, держа его за лезвие, протянула Маврику рукоять, чтобы он положил на нее руку. И Маврик, сделав это, стал произносить все еще не забытые забавные слова детской присяги на мече:

— «Меч, меч, тебе голову сечь тому, кто клятву нарушит, на море, на суше, на земле, и под землей, на воде, и под водой, и всюду, и везде, даже во сне».

— Теперь целуй, — потребовала Соня, — как тогда.

Маврикий, ничуть не стесняясь мальчишечьего ритуала, поцеловал уменьшенный кортик, а потом Соню.

— Это тоже клятва.

— Да. И самая главная.

Затем они спустились в густые заросли оврага, и вскоре Соня трижды просвистела по-снегириному. Все мильвенские мальчишки и девчонки умеют подражать свисту зимующей здесь птицы. Послышался ответный свист, и сразу же появились Ильюша и Санчик. Они молча поздоровались с Мавриком, протянув ему руки. Илья начал первым:

— Поговорим.

— Поговорим, — ответил Маврик.

— Сядем. Тут сухо. Соня, не уходи, — попросил Санчик. — От тебя нам скрывать нечего.

— Мавр, я не хочу спрашивать тебя, что случилось с тобой. Я не хочу выяснять то, чего нельзя выяснить просто так, на ходу, — сказал Ильюша.

— Да, Иль, лучше не говорить об этом, потому что я и сам себе теперь не могу ответить на очень многое.

— На этом и закроем первый вопрос, — повторил Илья знакомое выражение Терентия Николаевича Лосева и утеплил этим начавшийся разговор. — Ты, конечно, знаешь, во что превратили гимназию, где мы учились, место, на котором стоял дом твоего деда, в котором ты родился. Ты знаешь, что там сидят люди, которых мы все любили, любим и не можем разлюбить.

Ильюша принялся перечислять. Маврикий слышал известные имена сидевших там и молчал. Когда же Ильюшей были названы имена Елены Емельяновны Тихомировой, Варвары Емельяновны Матушкиной, Женечки Денисовой, ныне Кулеминой, жены Павла Кулемина, учителя рисования Аркадия Викентьевича Грачева — Маврикию стало душно.

— Остановись, Иль, — сказал он. — Я не знал этого.

— Ты многого не знаешь, Мавр, — сказал Санчик, — но скоро узнаешь.

Дав отдышаться Толлину, Илья принялся называть новые знакомые имена.

— Каждому из них мы чем-то обязаны, Мавр. И ни одного из них, Мавр, мы не можем назвать плохим человеком. И ты не можешь не желать им добра, какие бы политические убеждения ни были у тебя теперь.

— Да, Иль, да… Я никого из них не могу назвать плохим, какие бы политические убеждения ни были у них. Я за свободу политических убеждений. Я против, когда преследуют за то, что человек иначе думает. И если бы я мог что-то сделать для них, я бы… Я бы, наверно, ни перед чем не остановился. И ты бы. Иль, и ты бы, Санчик, и ты, Соня, увидели бы, что я никому не хочу зла…

— Мы верим этому. Мы знаем тебя. Мавр, — за всех сказал Ильюша Киршбаум. — Но можно ли не хотеть зла тем, кто приносит зло, кто живет и дышит этим злом. Можно ли?

— Нет. Зло не прощается никому. Зло за зло.

— Если б ты это понял не на одну минуту, — сказал Санчик, — а хотя бы неделю был убежден в этом. Тогда бы тебя благодарили многие…

— За что?

Санчик не ответил, зато Иль уклончиво сказал:

— Человек может сделать все.

— Всякий ли? — опустив голову, спросил Маврик.

— Всякий. И даже такой, которому не под силу стрелять из винтовки, может оказаться сильнее и больше многих пустоголовых силачей. Мускулы — превосходство быка, но не человека, — повторил Ильюша любимое Мавриком изречение.

— Тогда говорите, что вы хотите? Зачем-то Сонечка же привела меня сюда к вам.

— Мы хотим от тебя гораздо меньше, чем ты можешь сделать, умный и добрый человек.

— А что же? Говорите! Я не умею ждать…

— Тогда скажи нам так же прямо, как ты говорил когда-то. Скажи, хотел ли бы ты, чтобы все эти хорошие люди, просто хорошие люди, были на свободе? Ведь ты же сказал, что среди них нет плохих.

— Как я могу не хотеть, чтобы они были на свободе?!

— Тогда освободи!

— Мне не до шуток, Иль!

— А я и не шучу. Ни один человек в Мильве… Ни один человек не может спасти их. Только ты.

— Это правда?!

— Правда. Только ты… И это не так трудно, если не торопиться…

— Клянусь, сделаю, что могу!

— Тогда слушай. Мавр… Но помни, что ты клялся, и знай, что ждет тебя за предательство, хотя бы и вынужденное.

Теперь они вчетвером уселись в тесный кружок, и Киршбаум неторопливо и негромко стал излагать план освобождения арестованных из камер. Маврик, как никогда, терпеливо и внимательно выслушал все, не перебивая Илью. А когда он кончил, Толлин сказал:

— Это мне кажется не таким трудным, только кто предупредит их?

— Мавр! Пусть каждый заботится о своем. Соня наш связной. И всякий наш связной, кто скажет тебе условное слово «Аппендикс».

— «Аппендикс»? Зачем же такое гадкое слово?

— Ты его никогда не забудешь. До свидания. Мавр. Вы вернетесь в Мильву с полными корзинами. Санчик, где грибы?

Иль и Маврик наполнили отборными груздями корзины. Маврик, теряя только что внушенную Ильюшей власть над собой, торопился в Мильву, как будто он придет и по мановению волшебной палочки арестованные окажутся на свободе.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Через телеграфные донесения Павла Кулемина, бежавшего из Мильвы, стало известно в Москве об эсеровском мятеже, а позднее об аресте мильвенских большевиков и приехавших из Москвы Валерия Тихомирова и Елены Матушкиной.

В тревожный 1918 год, когда каждое боевое подразделение было на учете, не представлялось возможным послать в далекую Мильву и малые воинские части на подавление мятежа. Мильва и другие заводы, где эсеры праздновали недолгое торжество, были тогда не самыми опасными и большими очагами контрреволюции.

В Москве нашли, что поездка в Мильву Прохорова-Бархатова будет настоящей помощью воинским частям молодого военачальника Павла Кулемина. И Прохоров выехал.

Ему, переходившему государственные границы, не составило труда перейти фронт. Труднее было найти пристанище. Явок больше не было. Мильвенский актив партии в тюрьме. Явиться в чью-либо семью безрассудно.

Прохоров, проболтавшись день на толкучке, меняя мыло на масло, узнал, что управляющий заводом Турчанино-Турчаковский не очень верит в вахтеровскую авантюру. Он только делает вид, что находится в тесном контакте с командующим МРГ.

Зная управляющего Турчаковского как человека хитрого и умного, заботящегося о своей шкуре, Иван Макарович решил побывать у него и получить наиболее полную и верную информацию по всем интересующим его вопросам.

Явившись к Турчаковскому не совсем обычным способом — через окно, выходящее в сад, Прохоров сказал:

— Не извольте беспокоиться, Андрей Константинович. Мы теперь, как никогда, нужны друг другу. Вы мне помогаете сегодня, а завтра я вам. Здравствуйте!

И Турчаковский ответил:

— Здравствуйте, Иван Макарович. Какими судьбами и зачем?

Прохоров улыбнулся.

— Судьбами все теми же — нелегальными, а вот зачем — догадайтесь сами.

Прохоров надеялся на лучшее, но трудно было предполагать, что начнется такая удивительно непринужденная беседа. Турчаковский между прочим спросил;

— Вы, конечно, нуждаетесь в убежище?

— Да нет. Я менее смел и более осмотрителен, чем это кажется.

— Не обижайте меня. У нас иногда ночует один из ваших…

— Кто?

— Прокатчик Самовольников.

— Как объяснить, Андрей Константинович, ваше такое, ну, что ли, покровительство?

— Объясните, Иван Макарович, как вам хочется. Самовольников человек дела. И если он сказал мне: «Добро даже врагу не забывают. Спрячьте меня», — я знаю, что такие, как он, даром слов не бросают. А теперь вы. Да я в бывшей людской переночую, а вас к Матильде Ивановне в спальню упрячу… Ха-ха…

— Неужели вы не шутите, Андрей Константинович?

— Да какие же шутки, батенька мой, когда кругом такой цинизм, и я на фоне этих господ выгляжу очень умеренным пошляком. Снимайте шляпу. Не угодно ли отужинать отбивными а-ля кобыле. С говядиной плохо, — пояснил он самым деловым образом. — И по единой самогоне де-натюре.

— С удовольствием, Андрей Константинович. Если бы вы знали, как я измотался в дороге.