Королева Марго - Андре Кастело

Когда в тот же день, 6 сентября, в пятом часу вечера, Маргарита предстала перед братом, она чуть не лишилась чувств. «Меня стал бить такой озноб, — рассказывает она, — такая дрожь прошла по всему телу, что стоило большого труда это скрыты». А Генрих заверил, что счастлив ее видеть и обнять. Как будто все позабыто.

Вся следующая жизнь нового суверена будет омрачена трагическим событием, которое произойдет 30 октября 1574 года: принцесса де Конде разрешилась мертворожденным ребенком и скончалась несколько часов спустя. Никто не осмелился сообщить об этом Генриху III, и траурное сообщение замешали в стопку писем, которые доставлялись ему по утрам. Прочитав фатальную новость, он целую минуту, как оглушенный, не мог произнести ни слова и, став мертвенно бледным, упал в обморок. Засуетились врачи… Им потребовалось долгих четверть часа, чтобы привести короля в чувство. Придя в себя, он испустил страшный вопль, стал биться головой о стены, «стеная, царапал себя». Решив затем придать официальный характер своему горю, Генрих оделся во все черное и заказал десятки траурных одежд. Даже на его туфлях появились черепа. Много раз на дню он уединялся в часовне и часто посещал монастыри и церкви.

Какой контраст отныне являет нашим глазам жизнь двора Валуа! Легкомысленные развлечения, тон на которых задавал разодетый женщиной король, с серьгами в ушах, перемежались серьезными и драматическими событиями, в ходе которых всеми осмеянный и никем не понятый Генрих III сумел сохранить и передал наваррцу свое королевство могущественным и единым.

Генрих III и в самом деле — настоящая находка для историков. В зависимости от их настроений, вкусов, любви к парадоксам, политических убеждений, склонности шокировать прошлым либо восстанавливать утраченную истину они могут, основываясь на одних документах и оставляя без внимания другие, набросать сколько угодно совершенно правдивых или, по крайней мере, правдоподобных портретов последнего Валуа.[22]

Нужно признать, что беспристрастный историк часто бывает озадачен, пытаясь сопоставить свидетельства эпохи. Один из хронистов представляет нам Генриха как «влюбчивого вояку», другой настаивает на версии «кроткого короля», уподобляя его «юноше, всецело поглощенном женщинами», третий рисует портрет «неукротимого и мужественного солдата». Это человек, писал посол Испании королю Филиппу II, «истощенный близостью со слишком большим числом женщин». Но это же и государь, «приятный в беседе, любитель книг». И, наконец, — тут мы приближаемся к наиболее распространенному и наименее льстивому портрету — Генрих III после смерти принцессы де Конде: надушенный франт в неизменных перчатках, засыпающий со своими собачками посреди океана подушек: комичный король во взъерошенном плюмаже, сверкающий десятками перстней!

Но этот игрок в бильбоке[23] умел также, и на этот счет не может быть никаких сомнений, в нужный момент становиться государственным деятелем и, страдая, с грустью наблюдать раздор в своем королевстве, получившийся в результате бесконечной религиозной войны.

Прежде чем уехать из Лиона, двор отправился в Авиньон. Во вторник, 16 ноября 1574 года широкая баржа, на которой плыли король и королева Наваррские, потерпела крушение на Роне, у Пон-Сент-Эспри. Генрих и Маргарита остались невредимы, но от тридцати пяти до сорока человек, плывших вместе с ними, утонули. Рассказывая об этом событии, Пьер де л'Этуаль уделяет гораздо больше внимания пропаже изумительной мебели Маргариты, нежели тем несчастным, которым не удалось спастись.

11 февраля 1575 года Маргарита присутствовала на короновании Генриха III в Реймском соборе. Церемония, согласно обычаю, продолжалась долгих пять часов. А спустя два дня король женился на очаровательной крошке Луизе де Водемон, которую, уезжая в Польшу, приметил в Нанси и которая не знала теперь, как и выразить ему свою признательность. В самом деле, наинеприметнейшая во французской истории королева всю свою жизнь пребывала в столбняке от упавшей на ее голову короны Франции. В день свадьбы Генрих сам наряжал свою жену, разглаживал складки ее одежды, причесывал, накладывал на лицо макияж. Он снова и снова все начинал сначала и делал это так тщательно, что мессу пришлось перенести на более позднее время… За это парижане прозвали своего короля «укладчиком воротничков и завитушек королевы».

Глава VIII

«Я НЕ ХОЧУ НИЧЕГО ДРУГОГО, КРОМЕ ВАС»

Неисправимая Маргарита на короткое время стала любовницей весельчака и дуэлянта по имени Сен-Люк. Но как только в Реймсе, на коронации Генриха III, она заметила могучего и обворожительного Луи де Клермона Бюсси д'Амбуаза, она опять влюбилась до самозабвения. Он также увлекся этой молодой, но уже легендарной женщиной и старательно слагал в ее честь трогательные стихи:

Мои глаза не видят, если устремлены не на вас,Мое сердце не бьется, если ваша красотаЕго не согревает.Я не хочу ничего другого, кроме вас,Моя жизнь — как темная ночь,Если в ней нет света вашей любви.

Этого высокомерного бретера, по любому поводу выхватывавшего шпагу, причисляли к знаменитым «миньонам» Генриха III, тем самым, коих Маргарита называла поклонниками «грязного блуда», ибо сама она вполне вписывалась в рамки морали: в те времена любвеобильность не считалась развратом и даже не воспринималась как порок. А кровосмесительство было грехом молодости…

Итальянские дипломаты при дворе прозвали миньонов, которые, как и фаворитки, посыпали свои волосы голубой, фиолетовой или розовой пудрой, особым словечком: favoritii. Были ли они на самом деле возлюбленными короля или герцога — ведь за Алансоном их ходило по пятам ничуть не меньше, чем за королем? До какой черты доходила их противоестественная любовь? И к кому же в действительности, Франсуа или Генриху, относятся строки Филиппа Депорта:

Уж не женщина ль он, сей кудрявый миньон?Для него вы — «сердечко», для вас «душечка» — он.

Где кончается реальность и начинается легенда? Кем считать хронистов того времени — историками или памфлетистами? Нельзя упустить из виду и столь немаловажное обстоятельство, что обвинения против Генриха III и его миньонов, использовавшиеся в политических целях, почти целиком исходили от сторонников Гиза или «лигистов». Однако бесспорно одно: эти надушенные, напомаженные господа отлично владели шпагой и не дрогнув пускали в ход кинжал. Многие из этих модных молодых людей, которые никогда не надевали дважды одну и ту же рубашку, «считая, что выстиранное белье им уже не по размеру», были отъявленные драчуны, бравировавшие презрением к чужой — да и к собственной — жизни, когда от них требовалось встать стеной за своего короля или князя.