Три аксиомы - Зыков Иван Максимович

Сам Г. Ф. Морозов в какой-то мере дал повод для превратных толкований. Его классический труд «Учение о лесе» носит несколько односторонний характер. Автор привел сотни примеров плохого влияния человека и не указал ни одного случая хорошего, хотя в его время работало немало умелых лесоводов.

Конечно, лес есть растительное сообщество, но отношения в нем далеко не идеальны. Человек своим вмешательством может их исправить. Поэтому человеческое воздействие не только допустимо, но иногда просто необходимо.

В первобытной, никогда никем не рубленной тайге древесные трупы валятся на землю, лес захламляется массой валежника. В мертвых стволах разводятся усачи-дровосеки. Омерзительно жирные личинки величиной с мизинец питаются древесиной, а взрослые жуки — черные, с громадными усищами, умеющие хорошо летать — обгрызают хвою с молодняков, чем наносят урон восстановлению лесов.

Да не одни усачи. Есть множество видов всякой другой нечисти. В Сибири размножение паразитов, казалось бы, должно сдерживаться суровым климатом: личинкам приходится зимовать при пятидесятиградусных морозах. Да вот, переносят и плодятся в неимоверном числе. Сибирский хвоегрызущий шелкопряд выедает миллионы гектаров тайги. Только в последние годы наука нашла способы борьбы с шелкопрядом: надо опылять тайгу с самолетов не ядохимикатами, а препаратами, содержащими болезнетворные для шелкопряда бактерии и вирусы. Пусть гусеницы дохнут и заражают друг друга.

Ядохимикаты убивают все живое. Бактериальные препараты губят только гусениц и совершенно безвредны для других обитателей тайги.

И еще пожары. Эвенкийский лесничий П. Я. Пресняков голову кладет на отсечение, что они могут начинаться от удара молнии. Я возражаю: загорание возможно, но гроза сопровождается ливнем, и тогда пожару конец.

— Все так говорят, и в книгах пишут, а я пожары после гроз видал собственными глазами, — не соглашается лесничий. — Будем считать, что в ваших европейских местах они не бывают, а в наших сибирских бывают. Ваши места находятся под действием атлантических циклонов, у вас ливни; мы живем в центре материка, у нас скупые дождики.

Совместные действия паразитов и пожаров наносит лесам страшнейший урон. Особенно жаль такую драгоценную древесную породу, как кедр. Топор в кедровниках не взял тысячной доли того, что сгубили червяк да огонь.

Чем дальше лес от человека, тем он хуже, тем более издырявлен всякого рода пустырями и изъянами. За Уралом леса менее сохранны, чем в европейской части, а особенно плохи за Байкалом.

В наших густонаселенных центральных областях (за исключением Костромской) гари и погибшие от болезней древостои составляют только 0,1 процента всей лесной площади этих областей; в менее людной Костромской области — 0,4 процента; на Европейском Севере — 1,4 процента; в глухой тайге Восточной Сибири — 8,8 процента, на Дальнем Востоке — 9,7 процента.

А если взять все прорехи, зияющие в зеленой шубе никогда никем не рубленной тайги (не всегда даже доищешься до причины их возникновения), то их в Восточной Сибири насчитывается 82 миллиона гектаров, то есть 20 процентов всей лесной площади, а на Дальнем Востоке — 40 миллионов гектаров, 25 процентов.

Вот какая «гармония» царит в лесах, карты которых составляют аэрофотосъемкой с самолетов, а ногами в тех местах люди по земле не хаживали.

При такой «гармонии» из 910 миллионов гектаров лесной площади СССР покрыто лесом 738 миллионов гектаров, а 172 миллиона пустуют.

Не знаю, дорогой читатель, в каком доме вы живете. Возможно, в каком-нибудь крупнопанельном и сборнобетонном. Но оглядите свою комнату — дерева в ней увидите больше, чем всякого другого материала: пол, двери, косяки, оконные рамы, столы, стулья, шкафы — все это сделано из натурального дерева. Да есть еще мною мелких других предметов из переработанной древесины, потерявшей свой натуральный вид. Вот, например, «шелковая» рубашка, что облегает ваши плечи, изготовлена из еловых щепок; ваш элегантный костюм — из тех же щепок с маленькой примесью бараньих волос.

Для ваших нужд, но невидимо для вас изо дня в день расходуется множество древесины. Вы ездите по железным дорогам, а чтобы дороги могли работать, раз в десять лет меняются все шпалы от Калининграда до Владивостока и от Мурманска до Кушки. А сколько досок тратится на бочки и ящики, чтобы привезти нужные вам товары!

Особенно много леса поедают писатели. Их можно сравнить с шелкопрядами и таежными пожарами. Напишет даровитый мастер художественного слова полное собрание сочинений весом на полпуда, начнут его печатать подписным изданием большим тиражом на бумаге первого номера — ну и гони на это дело тысячу вагонов еловых бревен, стриги в лесу плешь на несколько квадратных километров!

Не сочтите это упреком. Я к тому говорю, что древесина — нужнейший и незаменимый материал; никакая отрасль человеческой деятельности не может без нее обойтись, даже такая возвышенная, как литература.

Следует при этом отметить, что писатели, призывающие бросить топор, оказываются в пикантном положении: чтобы напечатать это призыв, людям приходится браться за топоры.

Многие обыватели рассуждают так: «Вообще-то говоря, рубки — дело греховное, да ведь нужда заставляет, нельзя обойтись без древесины: строиться надо, мебель нужна. Потому и приходится скрепя сердце идти на варварское уничтожение. А как только будут найдены какие-либо заменители древесины, тогда можно будет рубки прекратить, а леса пусть шелестят листочками и стоят для красоты природы».

Тут явное недоразумение.

Вспоминается такая аналогия. Лев Толстой был, как известно, вегетарианцем; не ел мяса, и по моральным соображениям не допускал убоя скота. Но он любил пить кофе со сливками. Молочные продукты вегетарианцам не возбраняются. И вот Толстой со своим другом Чертковым пытался решить вопрос, как получить от коров одно молоко, без мяса, и чтобы коров не убивать. И никак это не получается. Дело в том, что коровы должны рожать телят, иначе молока не будет. Половина телят — бычки; молока от них не дождешься. Старые коровы тоже перестают давать молоко. Если держать этот безмолочный и, следовательно, бесполезный скот, сколько же понадобится сена! В нашем климате, при наших долгих зимах нам это не по силам. Станете вы есть мясо или не станете — все равно надо убивать. Поэтому в использовании мяса заключается хозяйственная целесообразность. Молока без мяса не бывает.

Так же вот и в лесу. Там тоже листья не бывают без стволов. Если мы по вегетарианским соображениям откажемся от использования древесины, найдем заменители и станем делать столы и кресла из пластмасс, это не избавит нас от необходимости срубать деревья и вывозить их из леса, чтобы они не гнили, не разводили заразы. Хоть на выброс, а срубать придется. Поэтому в использовании древесины тоже заключается хозяйственная целесообразность, подсказанная нам самой природой.

В Советском Союзе есть 88 миллионов гектаров особенно ценных древостоев, выполняющих важную защитную роль. Это полезащитные, водоохранные, почвозащитные, курортные леса, зеленые зоны городов. Они предназначены для самого тщательного хранения. В этих лесах имеется 9 миллиардов кубометров древесины. Таким богатством не располагают все страны Европы, взятые вместе, но без СССР. Но у нас одно время решили этим богатством пренебречь. Считалось, что для добывания бревен и досок у нас есть много других лесов, а защитные приносят пользу своим существованием; не древесина их нам нужна, а сами они, живые, с зелеными листьями и хвоинками, освежающими воздух. Их решили хранить без рубок. Да ничего путного не получилось.

Воронежский обком в послевоенные годы просил разрешения срубить и лесах своей области полтораста тысяч кубометров для строительства в колхозах, ему тогда отказали, а в 1958 году волей-неволей пришлось срубить 580 тысяч кубометров погибших деревьев, чтобы спасти остальной лес от заразы. Удалось выбрать годной для дела древесины только 240 тысяч кубометров, остальное оказалось дуплистыми стволами, трухой, гнилушками, хворостом.