MCM - Алессандро Надзари

— Нет, не должны, в этом ты права. Но заставляет задуматься: а каково наше действительное поле выбора и его последствий?

9

У Михаила Евграфова заканчивались варианты. Вернее, проступал всё тот же инвариант: та встреча полмесяца назад была случайной, с какой стороны ни возьмись за систему уравнений. Новый приступ отчаяния дробил строй матрицы и принимался жонглировать мозаикой её членов, а Михаил тому не противился, поскольку в калейдоскопе надеялся увидеть новые связи и новое прочтение, к какому бы цирку они ни приводили. Итак, он вновь принялся перебирать план действий, изложенный Дмитрию Ивановичу, — да, Михаил продолжал ему следовать, поскольку ничего так и не смог придумать вне того.

По первому пункту не выяснилось ничего интересного и особенного. На самом деле, это хорошая новость, ведь, стало быть, весь штат воздушного экспедиционного корпуса подобран из людей верных. Но, соответственно, она же отбрасывала и самые простые объяснения и мотивы. Конечно, нашлись мелкие дисциплинарные нарушения, однако таковые сродни накапливающейся на подвижных деталях машин смазке, загустевающей и налипающей тёмным, липким, всячески противным слоем, который достаточно лишь время от времени протирать и наводить лоск. Михаил лишь искренне сожалел, что пострадала конфиденциальность переписки членов экипажей со своими семьями — но того требовали в ставке. Чрезмерно откровенничающим любителям эпистолярного жанра весьма деликатно, как по военным маркам, напомнили — без намёка на то, что причиной послужили вскрытые письма, — о чём писать можно и одобряется, а что должно ложиться максимум на стол начальства в виде рапортов.

Больше курьёзов и анекдотов, отчасти относящихся к предыдущему пункту, собрал Михаил, при проведении проверки оборудования. Достаточно упомянуть, скажем, что несколько унтер-офицеров в увольнительной ходили на скачки — как они сами заверили, однако было понятно, что и прочими азартными играми не брезговали, — и делали между собой ставки, материально выражавшиеся ограниченными количественно, но крайне нужными запчастями — всё для блага своей команды. Лейтенант Евграфов был милостив, так что теперь они играют лишь на внеочередные ордера, выхлопотанные своим поведением. Или вот наземный персонал поспорил, сколь сильным унижениям подвергнутся полевые группы, укрывающиеся за ширмами: плевки, брошенные окурки, соседство с крысами, французские песни в исполнении безголосых сторожей всю ночь напролёт, не выветриваемые с формы женские ароматы парфюма из химического отдела — что ж, этой «опасности» подвергался с месяц назад и Михаил, — как видно, полёт фантазии не особенно дотягивал до высот, приличествующих воздушному флоту. Можно упомянуть и подтвердившееся обвинение одного из интендантов: некий экипаж под командованием лейтенанта, который не будет удостоен упоминанием ввиду сути поступка, каким-то образом порвал выданную ширму и разбил колбу на аппарате — вероятно, одно было следствием другого, — а затем в мальчишеской манере подсунул их другому, улучив на земле несколько минут, когда склад остался совершенно без присмотра, а тот самый экипаж также завершил свою смену; да вот незадача — закодированные инвентарные номера выдали факт подмены. Помимо подобной ерунды и сделанных организационных выводов и предписаний при учёте не было выявлено действительно серьёзных нарушений.

А вот дальше стройности не хватало. Пункты с третьего по пятый в том самом калейдоскопе горели тысячей искр и совершенно слепили. Достаточно будет сказать, что в прессе встречались положительные отзывы и критика совершенно ожидаемые и в какой-то мере даже скучные, а то и приторные — возможно, что часть из них всё-таки была заказана российским правительством. Да, даже критика, поскольку при сколько-нибудь вдумчивом чтении становится понятной коммерческая подоплёка, допустим, такого пассажа, если опускать вкусовщину описания интерьера и маршрута:

«Ваш покорный слуга одним из первых среди своих коллег смело ступил на борт воздушного судна, чтобы точно удостовериться, не окажется ли дирижабль всего лишь очередным мыльным пузырём, лопнувшим от острого пера французского журналиста? <…> И стоит признать — нам и русским, — тот факт, что Павильон русских окраин и флот дирижаблей вносят слишком значительные коррективы в планы устроителей Выставки и представляют развлечение, шокирующее самоуверенностью и бесцеремонным отрывом даже от наиболее передовых бытовых технологий и даже способное не то, что составить конкуренцию, но разорить, лишить посетителей такие чудеса прогрессивной мысли, как „Синеораму“. К чему имитация полёта на воздушном шаре, записанная на плёнку, когда, видите ли, можно реально подняться к облакам? Даже от киноплёнки захватывает дух, а это приключение — и вовсе удел отважных, которым экипаж готов всячески посодействовать, помня о мерах безопасности. <…> И напоследок должен сообщить, что устроители „Синеорамы“ заверяют, будто через несколько недель, когда прибудут новые плёнки, зрители увидят и далёкие страны, а прямо сейчас, как и всегда, могут насладиться традициями Надара, которым аттракцион стремится наследовать. Русским предстоит проникнуться духом этого города».

Отлично, публика этого и жаждала. Откровенно негативные отзывы, разумеется, также встречались, однако ничто из этого не тянуло на продолжительный материал-расследование — особенно по мотивам шпионажа и способов его осуществления.

В целом же Михаил отметил какой-то летний спад журналистской активности. На фоне всех изданий приятно выделялось, а потому представляло интерес, лишь одно — «République ІІІ». Под игриво-иронизирующим названием объединились представители скептического отношения к происходившему. Умеренно-левые, бывшие в меру республиканцами, в меру социалистами, в меру фритредерами — и всем тем же самым, но уже с подстановкой «недостаточно». В частности привлекла Михаила — вплоть до приобретения полной коллекции номеров — серия развёрнутых репортажей о юношеской преступности в дальних северных округах города, притом лишённая осуждающего и назидательного либо же подзуживающего и поощряющего тона. Нет, некто за простой подписью «Анри» оставил мораль ради понимания. Мудро. И свежо — на фоне того воняющего птичьим рынком галдящего базара, что обычно разводят в прессе по различным провокативным поводам. Автор оставлял выбор за читателем. Он даже не старался прописать различные точки зрения и акцентировать их сообразно ситуации, для него равны были все. Порой он даже слишком подробно и неприкрыто рассказывал о событиях явно криминального характера, от возможных юридических последствий которых участников спасали псевдонимы — да, опять же, как у молодчиков, так и у фликов — и наверняка склеенные вместе эпизоды, не меняющие сути дел, однако не позволяющие чётко идентифицировать описанную историю с полицейскими записями.

Что до последних двух пунктов, то, пожалуй, их следовало отнести к декларативным, а не к эмпирическим и выполнимым. Ну вот какую провокацию мог устроить Михаил? Да так, чтобы сработала по строго определённому вектору? Или же наоборот — нужно что-то максимально расплывчатое, но и впрямь яркое? Что же, подкинуть в одну из газет анонимной донос о том, будто бы экспонаты не находятся в безопасности, и их срисовывают только так? Или лучше сразу в Генеральный комиссариат? Но что это даст? За всё это время больше стычек не было, — а ребята смотрели во все глаза и слушали во все уши. Какова вероятность, что эта, хм, провокатриса откликнется? И захочет ли встретиться? Как в принципе ей адресовать послание?

А четвёртый пункт? Он ровно о том же. Как помыслить о мотивации, неведомой ни логически, ни по обстоятельствам? Система уравнений была бы не против дополниться не известными ранее переменными, но сама их натура оставалась в тени — подобной той, что породила встречу. Может, это и вправду была случайность, и то было свидание не с ним? Нет, не то поведение, не та подготовка, не о том вся она. Может, агент немцев или ещё чей-то из Тройственного союза, а то и мнимых союзников? Спугнули — операция свёрнута. Но что у неё было бы, кроме слов? Не мог же кто-то продвинуться в фотографической аппаратуре настолько, чтобы её было спрятать на бегу, выбросить в миг обнаружения и оставить, будучи уверенным, что её ни за что не опознают как таковую? Нет-нет, Михаил облазил и брюхом вычистил там каждый угол, каждую балку — ничего. Так и невроз выхлопотать себе можно, если его уже нет — со всеми этими снами и силуэтами в области периферического зрения. Нет, его воображение никак не могло подняться ярусом выше.

Всё, что у него было — та безделушка. Для него — безделушка. Хуже было то, что за две недели он так и не смог осуществить задуманное. Не успел и сейчас: подчинённые, ни на минуту не покидавшие его и не дававшие злоупотребить служебным положением — о да, он вновь притащил эту штуку с собой, — уже упаковывали оборудование, распределяли кассеты по кофрам и сворачивали ширмы. И это был официально первый и неофициально последний после «строгого выговора» спуск в павильоны, так что теперь надеяться было практически не на что. Нужно было как-то без посторонних глаз воспользоваться X-лабораторией на «Александре ІІ Освободителе». А ведь он не мог этого сделать, даже когда был на его борту с инспекцией по второму пункту. Впрочем, он не переживал: очередное раскладывание по полочкам и встряхивание с них пыли успокаивали и позволили часам рутины пролететь быстрее.