MCM - Алессандро Надзари

— Рад, что получился взаимовыгодный обмен. Обязательно, прошу вас, поделитесь своими соображениями на следующем собрании офицерского клуба. Но не соблаговолите ли оказать ещё одну услугу?

— Если вам нужны подопытные для воздушного поезда, то члены моей команды в вашем распоряжении.

— Ох, полноте, Михаил Дмитриевич! Я хотел бы задержаться ещё на час-другой, а вы, кажется, уже уходите. Не вернёте ли ключ от Х-лаборатории, а точнее всю связку ключей от отделения, дежурному от моего имени? Соли, оксид и чистый металл, что я брал, уже вернул, да только отчего-то думал, будто понадобятся ещё, потому не сдал ключ сразу. Не хотелось бы с утра пораньше трепать нервы лаборантам.

— Конечно. Всего хорошего.

— Признателен. Доброго дня.

Итак, у Михаила появился заветный ключ, но времени оставалось уже буквально на пару попыток. Нужно было решить, как проводить облучение: выбрать напряжение и силу тока, выдержку и проекцию съёмки. «Нет, всё-таки вместо змея лучше придумать некую рельсово-подвесную систему для аппарата с Х-лучами», — как-то между мыслями дал оценку услышанному, но не стал развивать мысль и думать об общей необходимости такого приспособления, хотя… — «А если заменить излучающее оборудование на кинематографический аппарат, то можно будет оперативно находить прорехи». Это предложение тоже нуждалось в критике, но думать об этом он не хотел совершенно. У него на руках была настоящая загадка.

Он уже вставил ключ в впадину, когда на краю зрительной области вновь возник не то тёмный силуэт, не то его ощущение — мерзкое, неприятное неконтролируемостью. Конечно, он обернулся, но коридор был пуст. Оставалась возможность, что это был кто-то из работников, шедший на своё место, но что-то забывший и вынужденный вернуться, откуда шёл, однако и такой вариант нельзя назвать удовлетворительным. Он решил запереть за собой дверь: если кто-то из младших научных сотрудников попробует её открыть, то тем лишь предупредит Михаила и будет вынужден вернуться к дежурному, появится пара минут, чтобы скрыться и представить дело так, будто Михаил намеревался исполнить просьбу товарища, однако по дороге о чём-то крепко задумался и застрял в одном из не запираемых помещений. Но если первым изволит прийти заведующий, то тогда предстоят более длительные и неприятные объяснения.

Михаил подготовил стол, вставил кассету и подал питание на стационарный Х-аппарат, затем прошёл в другой конец комнаты, щёлкнул выключателем на стене, отодвинул плотную шторку подле него и вошёл в тускло освещённую красной лампочкой каморку, в которой больше полагаясь на ощупь, чем на зрение подготовил проявочные реактивы и ванночки. Завершив с приготовлениями, он вынул из-за пазухи укрываемый доселе наруч, вновь осмотрел, в который раз подивившись тонкости — как пропорций, так и исполнения — и, вздохнув, выставил рукоятки рёнтгенографического устройства на «щадящий» режим. Много времени процесс не занял, так что уже через четверть часа — максимум двадцать минут он разглядывал снимок. Фотодиссоциация бромида серебра протекла верно, но жертва его была во многом напрасной. Да, вот у маленького хронометра видны изумительно крохотные плоские шестерни и пружины, но сама конструкция была до того обыденной и даже простой, а вместе с тем и безотказной, что слегка удивила и разочаровала Михаила. Да, вот стрелка того, что он ранее принял за размагниченный компас, здесь смотреть не на что. Разве что представал любопытным её материал, судя по тусклости отпечатка состоявший из неметаллов — возможно даже, что некоего органического соединения; это объясняло проблемы с потенциальными магнитными свойствами, но также и указывало на иное её назначение. И — да, вот область обоих зеркалец, оставшаяся тёмным пятном. Ожидаемо. Что он вообще надеялся за ними найти? Какие неожиданные, скрытые от невооружённого глаза особенности их структуры он надеялся обнаружить?

По-хорошему, стоило бы провести добротный химический, а не рёнтгенографический анализ — и Михаил с нажимом потёр шею и скулу, болезненно осознав, что жил две с лишним недели в ненужном ожидании: в химлабораторию-то он мог уже несколько раз сходить, благо что имел допуск, и по требованию мог обосновать частный визит туда необходимостью выполнения сравнительно простых первичных спектро— и колориметрических опытов по собранным — то есть соскоблённым, сколотым, а то и остриженным — материалам либо же чем-то подобным.

Эмоции схлынули, и он вспомнил, что причиной тому были не только его бестолковая организация памяти и общая морока мая, по инерции передавшаяся и началу июня, но и едва не позабытое желание не повредить устройство извлечением из него кусочков для исследования. Михаил почему-то был уверен, что между наручем и его обладательницей сохранялась некоего рода связь, которую он не хотел или даже не смел нарушить, и которая могла обернуться возвращением хозяйки с целью рекламации. Пустое ожидание, угодливое четвёртому пункту.

Пустое! Евграфов, лейтенант военного флота, успел осознать, что теряет над собой контроль, накатило цунами злости, и не смог воспрепятствовать себе же. В порыве детективного гнева выкрутил он ручки Х-установки на максимальные значения, швырнул на стол недоступное его уму приспособление, всей грузностью тела опёрся на придвинутый к краю венский стул, сжав его спинку хваткой побелевших пальцев, придвинулся лицом к Х-трубке, уставился на неё, стиснув зубы, и по-бычьи задышал — колба запотела не то от пара из ноздрей, не от стыда, укрывая содержимое… И что-то начало происходить. Сначала Михаил отмахнулся тем, что это уже его трясёт от ярости, но стоило ему оторвать взгляд от электровакуумного прибора и кинуть взор на стол, как он увидел, что зеркала ведут себя совсем не как зеркала — слой металла под слоем стекла. Нет. Они то вздувались, то плавились, то шли трещинами, то закипали, а в итоге окончательно вздыбились и провалились куда-то на метры в глубь себя, в подпространство, не сочленяющееся с пространством комнаты и дирижабля, не бывшее его продолжением и частью — и схлопнулись с яркой вспышкой, сменившейся тёмным сгустком, какое-то время парившим в воздухе.

«Только бы не ртутные пары!» — отчего-то первым пришло Михаилу в голову, которую он рефлекторно прикрыл руками. Второй мыслью было отключение Х-аппарата от электропитания. Сгусток бесследно растворился. «Да какие же элементы таблицы многоуважаемого Менделеева располагают к такому?» — был третьей отрывочной мыслью вопрос. Не было вообще никаких следов взрыва: ни прямых — осколков и капель, ни косвенных — вмятин и пятен на лабораторных предметах. Лишь само многострадальное, томившееся в незнакомых руках устройство будто состарилось и было разбито. Хронометр встал, «компас» раскрошился, о зеркальцах напоминал лишь отличавшийся по цвету контур. Надо было быстро избавиться от улик: в проявочной удалить следы своего пребывания и в основном помещении всё составить, как было до прихода. Сделав всё буквально за пять минут, он схватил убитое устройство, способное отныне быть лишь извращённым украшением, подкрался к двери, послушал коридор и выскочил прочь, не забыв и о ключе, но не помнил, на правильное ли количество оборотов запер, и было ли вообще таковое. Тем не менее, оправившись, как ни в чём ни бывало согласно уговору сдал связку дежурному на чужую фамилию и, сохраняя внешнее спокойствие, направился к себе в каюту.

Только сейчас он позволил мурашкам промять его кожу, поту — сойти конденсатом, а лёгким — дать полный ход. Вдох и выход, вход и выдох. Отдышавшись, в расстроенных чувствах и с холодом в душе он вырыл на заснеженном набросками, чертежами, схемами и книгами столе ямку и похоронил в ней устройство с почтением, достойным кельтов и северных народов. Надгробную речь он не мог произнести. Просто грустно смотрел на символ оборвавшейся связи и своего безрассудства. Если бы сейчас на периферии зрения вновь возник силуэт, провозвещающий помутнение рассудка, он бы не удостоил его ни крупицей внимания. Покров лица и рук горел вслед за тонущим в утреннем огне солнца курганом стола, а печь иллюминатора всё больше накаляла каюту с каждой прибавкой градуса азимута, однако нутро Михаила пробирал озноб. Ему было не до убогих пародий на кённинги, он не мог удостоить погибшее устройство достойной скальдической поэзией — он не мог ничего.

— «Я» да «я», «J’accuse»[27] Эмиля Золя! — доносилось приближающееся из-за стены и завершившееся учтивым стуком в дверь.

— Входите, — без офицерской твёрдости подал признаки жизни лейтенант Евграфов.

Пропитанное неполнотой утраты пространство каюты наполнилось свободно державшимися в его присутствии Авксентием Победоносцевым и Никанором Деспиным — быстро сработавшимися мичманами, бывшими в подчинении Евграфова. Подающие надежду выходцы из одного рода войск, обладатели взаимодополняющего образования — в одну команду их определили ровно по этим причинам, но совместимость команды оказалась куда выше ожидаемого.