Русь без креста. Язычество – наш «золотой век» - Лев Прозоров

Именно так появились рабы.

Впоследствии в них стали превращаться и те, кто, взяв оружие в руки, пугался неизбежной доли воина, с воплем кидал его наземь, увидев над головою занесенный меч или секиру. Тем самым он показывал, что посвящение его было, так сказать, некачественным, недостаточным. Он просил его пощадить. Вдумайтесь, читатель: по-ща-дить. Замена «Щ»-«Ч» в славянских языках одна из самых естественных: нощь – ночь, дщерь – дочерь, пещера – печора. По-чадить. Чадом признать, ребенком. И становится такой бывший воин ребенком. Отроком. Паробком. Челядином. Холопом. Рабом. Псевдомаврикий Стратег пишет, что славяне не оставляют пленных навеки в рабстве, а по истечению времени предоставляют им, на выбор, или право жить, как равные, среди них, или возвращаться на родину. Я уверен, что речь шла не просто об «истечении времени», но об прохождении какого-то обряда, повторного посвящения – иное дело, что Псевдомаврикий не мог знать об этом, ибо писал, конечно, со слов вернувшихся на родину бывших пленников славян – а те не горели желанием рассказывать всем и каждому, что в плену совершали Языческие обряды. Инквизиции в Византии не существовало – но государственная церковь Восточного Рима и без нее обладала достаточным количеством возможностей испортить жизнь отступнику.

Рискуя навлечь на себя гнев феминисток, отмечу, просто для сведения, что первые упоминания о рабах на Руси, собственно, с завидным постоянством говорят о рабынях. Ибн Фадлан рассказывает о торговле русов рабынями. Упоминание о ключнице Ольги хазарке Малке, «робе» (женском аналоге холопа), почти на век старше первого упоминания собственно холопа. И даже первое упоминание о рабстве в берестяных новгородских грамотах связано опять же с рабыней-девушкой. Знаменитое «От Жизномира ко Микуле. Купил еси мне рабу в Плескове…». Вспоминается, что за убийство женщины любой касты и убийство шудры, по индийским законам, платили одинаковую виру. Поскольку приниженным положение женщины в индийском обществе стало довольно поздно, в результате контактов с мусульманами, а до того мы видим и правящих цариц, и воительниц, и даже женщин-полководцев, следует предполагать, что здесь сказалась обрядовая близость шудр и женщин, покровительствуемых одним и тем же Божеством – точнее, Богиней.

Итак, фольклор и письменные источники несут достаточно свидетельств того, что в древней Руси были и священные правители, и жрецы-волхвы, и организованные в касту воины, и общинники – производители материальных благ, и, наконец, рабы. А былины ясно определяют общество Руси как состоящее из «родов»-каст, между которыми происходило разделение труда, причем выходцы из каждого такого рода старались сочетаться браком с «коллегами». То есть основание для почитания Пяти Богов было. И нам остается лишь поподробнее познакомиться с каждым из тех, чьи кумиры поднялись в 980 году за оградой теремного двора киевских великих князей.

Глава 5

Пять Богов на Киевском холме

Боги мои, Боги Прави, черные да белые…

Перун, царь-небо. Хорс-Дажбог, небесный жрец. Стрибог-воитель. «Семарьгл» – Сенмурв или Ярило? Макошь-Матушка. Обновление Пятибожия Владимиром – причины и последствия.

Итак, начнем, естественно, с начала – с того, кто и возглавлял летописный перечень.

Перун

И хмелясь победным пиром,За лучом бросая луч,Бог Перун владеет миром,Ясен, грозен и могуч!

Перун (Перен, белорусе. Пярун, словацкое Паром и т. д.) – пожалуй, самое известное Божество славян – хотя бы по пушкинскому «покорный Перуну старик одному». Для многих именно с этих строк и начинается знакомство с миром древнеславянских Божеств. Перуна в основном минула даже вакханалия «критического метода» – кроме нескольких наиболее отмороженных норманнистов да профессора Корша, отыскавшего у албанцев (!) какого-то Перынди и радостно заявившего, что «о славянском происхождении имени Перуна теперь не может быть и речи». Но этих господ не поддержали даже их единомышленники из лагеря сторонников «критического метода». Коршу, например, Гальковский возразил, что совершенно непонятно, какими ветрами могло принести албанское Божество во главу русского Язычества.

Его же, судя по всему, упоминает и одно из самых первых сообщений о религии славян: «Эти племена, славяне и анты, считают, что один только Бог, творец (в некоторых переводах – кузнец[42]. – Л.П.) молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков, и совершают другие священные обряды». Так писал в VI столетии летописец повелителя Восточной Римской империи, Юстиниана Великого, Прокопий Кесарийский. Но само имя Громовержца много, много древней. Об этом говорит и балтский культ Перкунаса, и культ Пируа-громовика у хеттов, индоевропейского народа, побеждавшего фараонов Древнего Египта, и одно из имен Индры – Парьянья (иногда, впрочем, Перуна сопоставляют с другим ведическим Божеством – Варуной). Сюда же относится титан Гиперион из греческой мифологии. Титанов многие ученые считают Богами древнейшего населения Балкан – пеласгов, которых сменили в истории – и «победили» в мифах – эллинские Олимпийцы во главе с Зевсом (в славянском переводе античного романа «Александрия», посвященного жизни и подвигам Александра Македонского, имя Зевса переводится как раз как «Перун»).

Гиперион, кстати, отец солнечного Гелиоса, а сам Зевс – отец Светозарного Аполлона, что придает дополнительный вес моему предположению, что отец «Солнца-царя» Даждьбога Сварог – это тот же Перун, только под другим именем. Культ Перуна уходит корнями в доисторические глубины, и не зря его символами и святынями считали находившиеся кое-где после бурных дождей и гроз кремневые стрелки[43] и каменные топоры. Почитание этих топорков – как и почитание самого Громовержца – дожило местами до XX века. Именно это, кстати, позволяет понять, почему оружием Громовержца считались и топор, и молот, и палица – именно к каменному топору, оружию скорее дробящему, чем рубящему, все три эти определения подходят в равной степени. В Белоруссии Перуна также «вооружали» луком со стрелами и даже… кремневым мушкетом, что, безусловно, является позднейшей легендой. Однако, как мы видим, почитание Громовержца продолжалось большую часть истории человечества – от кремневых стрел и топоров до кремневых ружей!

Кроме тезок, у Перуна были и носившие другие имена подобия-близнецы в пантеонах индоевропейских народов. Это Зевс эллинов, Юпитер римлян, Таранис кельтов-галлов, Веретрагна иранцев, Доннар германцев, Тунор англосаксов и Тор скандинавов. В их культах очень много общего. Доннар, Тор, Таранис на языках народов, почитавших этих Богов (или все же вернее сказать – этого Бога?) обозначало гром. По-русски гром назывался перуном еще во времена Алексея Михайловича. По-белорусски, по-польски, по-словацки имя Бога переводится как гром, молния. Так что и эти Боги – тезки русского Громовержца. Почитание Громовержца оставило след в названии местностей и личных именах по всему славянскому миру. В Истрии, Далмации, Боснии распространено название «Перунов връх» – връх на сербохорватском – гора (а горой там называют лес). В Сербии есть долина Перин, гора Перуни и село Перуня. В Болгарии гора Перушица («Перушице» назван древний Бог в одной из Новгородских летописей). В Болгарии, кроме того, существует предание о некоем попе, пытавшемся с крестом в руках изгнать Громовержца с его капища. Перун в ответ открыл и низверг на надоедливого иерея горное озеро, которое теперь и называется Поповым. В Болгарии распространены личные имена Перун, Парун (мужские), Перуна, Перуница, Перуника (женские). В Македонии Перуница и Перун употреблялись как имена людей. А у сербов и хорват Перунико – мужское имя (на Руси тоже, кстати, известен казак Перунко[44]). В Польше есть Перунова гора, Перунка, Перунов мост, селения Перунце, Перунувек.

Именно в честь Перуна, судя по всему, совершал в болгарском городе Доростоле торжественные жертвоприношения великий князь русский, Святослав Игоревич, по сообщению византийца Льва Диакона. Дело в том, что обряды эти происходили 20 июля 971 года, а именно этот день в традиции русского «народного православия» стал днем празднования Громовика Ильи. Наверно, иудео-христианское имя «пророка» стоит взять в кавычки, ибо и представления о нем его почитателей из русской деревни, и само его почитание имели очень мало общего с христианскими. Русскому крестьянину не было ровно никакого дела до древнего иудея, фанатика культа ревнивого племенного божка, убивавшего собственных соплеменников за почитание чужих кумиров. Иной мужичок из какого-нибудь Ильинского прихода еще бы и обиделся смертно, намекни ему кто, что «Илья-пророк» был евреем. В его сознании «Илья» был рослым богатырем, в колеснице или на белом коне несущимся по небесам и разящим стрелами нечисть – а то и нечестивых или попросту непочтительных к нему (в частности, пашущих или косящих сено в его день) людей. При этом, как и положено Языческому Божеству, «Илья» мог покарать не только самого святотатца, но и его общину (в древности, конечно, род), во избежание чего еще в начале XX века на мужика, вышедшего пахать в день Громовника, накидывались разом все односельчане, били, отнимали сбрую – и пропивали ее в честь «Ильи». В день Громовержца русские православные мужички почитали грозного «святого» не столько свечечкой и смиренной молитвой, сколько пиром, к которому, как и их предки во времена Юстиниана, закалывали откормленного в складчину всей деревней «ильинского» быка, на худой конец – барана. Потом следовала буйная пляска – «попляшу святому Илье!». Христианских вероучителей подобное «смешение стилей» не радовало.