Казанова Великолепный - Филипп Соллерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять возникает на страницах записок Папа, но уже не тот. Не Бенедикт XIV, а Климент XIII, его преемник. Он принимает Казу и вручает ему орден Золотой Шпоры (Моцарт получил такой же), к тому времени эта награда стала совсем незначительной, но Каза ею страшно гордился. Папа заверяет шевалье де Сейнгальта в своем «особом расположении» и благосклонно его выслушивает: Джакомо хотел бы, чтоб ему позволили вернуться в Венецию. Он в то время и правда подумывает, не вернуться ли. И не жениться ли? Например, на крошке Мариучче? Нет, вот он покорил другую — Леонильду, а вскоре в Неаполе узнает, что она его дочь. Положительно, дети так и валятся на него со всех сторон, чем дальше, тем больше. Было трое, и вот еще один ребенок. Точнее, еще одна, и он, сам того не зная, совершает инцест.
Леонильда — дочь Лукреции, той самой, с которой мы встречались прежде. Прежняя страсть загорается в Джакомо с новой силой. Далее следует неизбежная сцена. Начинается она торжественным речитативом, мать обращается к дочери:
«Вот твой отец. Обними его, если же он был твоим любовником, забудь о своем преступлении».
И все трое застывают «со сладостной немой улыбкою».
(Тут впору пришлась бы какая-нибудь ария Моцарта, к примеру, из «Cosi fan tutte».)
Бывшая, все еще желанная любовница и ее дочь, а также и моя, с которой я только что переспал? В постель!
Леонильда с любопытством смотрит, как сходятся ее родители: «Вот, значит, как ты действовал восемнадцать лет тому назад, когда зачал меня!»
Нет, не совсем так. Чтобы «уберечь» Лукрецию, Джакомо ретируется.
«Леонильда, растроганная до глубины души, одной рукой милостиво касается распаленного лона матери, другой подносит чистый платок к влаготочивому отцовскому оружию».
Надо ж отыскать такое слово — «влаготочивое»!
Но это еще не все. Лукреция, возможно досадуя на такое обхождение, просит Казу начать все сначала и дойти до конца (до «крови»), чтобы сделать ей «еще одну Леонильду».
Уф, хорошенького понемножку! Передохнем.
Во время этого нового пребывания в Риме Каза, по его признанию, участвовал в «самом инфернальном из всех бесчинств», что позволило ему «лучше узнать самого себя». Ему пришлось со шпагой в руке защищаться от содомитских посягательств. Лишнее доказательство, что такие утехи ему не по нраву (что ж, нет в мире совершенства!). Когда он говорит о «педерастии», то имеет в виду совместную или взаимную мастурбацию. Любители этого занятия полагают, что в нем таится немало нераскрытых возможностей. Но сторонники другого образа действий, видимо, всегда мешают им своим буйством. Зато любовные сцены с двумя женщинами встречаются в записках очень часто, и если попытаться классифицировать вкусы Казы, то его придется признать, разумеется, не «лесбиянином», но любимцем лесбиянок. Немаловажный нюанс. Надо, конечно, подчеркнуть и периодически проявляющуюся тягу к трансвеститам, вполне в духе времени (опять-таки вспомним Моцарта). Вот, например, строки о некоем кастрате:
«Мода требовала, чтобы к нему приезжали и в него влюблялись, кто пренебрег бы этим, прослыл бы у немцев последним человеком».
Мужеложество в порядке вещей. Каза его не осуждает, но зорко оглядывает спальни (а не подземелья) Ватикана. Кастраты, как известно, в течение долгого времени выполняли в папских кругах музыкальные функции. Нынешнее блестящее возрождение музыки барокко дает представление об этом феномене.
Подведем итог: переодетые мужчинами хорошенькие девушки или пригожие, как девушки, кастраты. Прибавьте к этому «свеженьких милашек» лет двенадцати-восемнадцати — таково распределение главных ролей в опере Казановы. Чуть не забыл монашек, ныне почти невостребованный тип, и вообще любых красивых женщин.
По словам Лакана, все, кто любят женщин — независимо от собственного пола, — гетеросексуальны. Если так, то многих женщин таковыми не назовешь, как и многих считающих себя гетеросексуалами мужчин. Казанова значительно проясняет этот вопрос. Он рыцарь познания. И он это прекрасно понимал, иначе не стал бы утруждать себя такой обстоятельностью и точностью. Первым в истории метафизики он рассматривал свое тело как объект эксперимента. Метафизика немало удивлена — она не привыкла направлять свои взоры в эту сторону.
Одна из хитростей Казановы заключается в том, что он много говорит о безумии маркизы д’Юрфе, не рассказывая при этом, что именно он делал, когда, потакая ее сумасбродствам, надолго запирался с нею. Каббала, магические пирамиды, поклонение Духам планет — все это отнимало много времени, и, поскольку он ни на йоту не верил в эту белиберду, можно предположить, что ему было жутко скучно. Конечно, это был способ заработать на жизнь, поскольку одной карточной игры не хватало. Однако, как мне кажется, он еще и тренировал волю. Упражнялся в напускной серьезности, в запоминании и чтении наизусть, проходил своеобразную аскезу. То есть под видом алхимических штудий занимался своей личной алхимией. И эти упражнения немало способствовали его нынешней и будущей писательской славе.
Госпожа д’Юрфе начинает терять терпение. Где же обещанная операция, после которой она должна переродиться в мужском обличье? Увы, изворачивается Казанова, глава розенкрейцеров сейчас в Лиссабоне, в тюрьме, он в руках инквизиции. Я должен съездить в Аугсбург, на конгресс, который там скоро состоится, но мне нужны заемные письма и ценные вещицы для подарков, ну, всякие часы, табакерки, чтобы «задобрить невежд». Как-то, будучи проездом в Париже, Каза повел маркизу погулять в Булонский лес. А незадолго до того говорил ей, что где-то поблизости находится граф де Сен-Жермен, но она не поверила. И что же — вот он, на повороте аллеи. Мелькнул и скрылся. Госпожа д’Юрфе для проверки справляется у Шуазеля: все точно. Сен-Жермен всю ночь просидел у министра в кабинете, его посылают шпионить в Лондон. Выходит, эта полоумная, которая беседует с Духом Венеры Анаэлем, общается с людьми, стоящими на вершине власти. Секс, деньги, политика, шпионаж, ясновидение — кто дерзнет сказать, что времена изменились?
Германия обошлась с Казой дурно. Впрочем, будем справедливы:
«Я переживал критическое состояние, злосчастный мой гений с нарастающей силой увлекал меня от одного безрассудства к другому».
«Днями напролет я играл, проигрывал под честное слово, и обязательства уплатить долг на другой день тяготили меня все более».
Наказание не замедлило последовать: жестокая венерина болезнь, диета, ванны, ртутные растирания, операция, кровотечение. Дорога из Мюнхена в Аугсбург — крестный путь Джакомо Казановы. Но он чертовски живуч и немного времени спустя снова бодр и весел: «Едва здоровье мое поправилось, как я, позабыв о недавних невзгодах, снова пустился развлекаться».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});