Эвелина и ее друзья - Гайто Газданов

- Мексика была после Америки, - сказал он. - Но там, в Нью-Йорке, я настоял на выяснении этого дела и с нее были сняты все подозрения. Ей не грозит больше никакое преследование. Но я замечаю, что мой рассказ выходит очень сбивчивым.

- Если хочешь, начнем сначала. После того как она уехала с твоей виллы возле Канн и ты вернулся в Париж и давал объявления в газетах, что случилось? Как произошла новая встреча? Артур мне говорил об этом, но очень коротко. По его словам, это не ты ее нашел, а она пришла к тебе.

- Ты знаешь, - сказал Мервиль, - я не буду описывать тебе состояния, в котором я находился. И когда я спрашивал себя в тысячный раз, что произойдет, если я опять ее увижу, к концу дня - горничная ушла, я был один в квартире - раздался звонок. Я отворил дверь и увидел Лу. Она сделала шаг вперед и упала без чувств. Я положил ее на диван, потом приподнял ее голову и заставил ее выпить виски. Она пришла в себя. Я сел рядом с ней, и она сказала:

- Я буду говорить по-английски, хорошо? Я так устала, что мне трудно говорить по-французски.

Тогда я понял, что у нее действительно не оставалось сил.

- Ты помнишь, - сказал я, - я тебя как-то спросил, знает ли она по-английски, и ты мне сказал, что она говорит как англичанка. Когда я слышал ее разговор с туристом в Каннах, у меня не было никаких сомнений, что она американка.

- Я в этом тоже тотчас же убедился, - сказал Мервиль. - Она начала с того, что ее приход ко мне - это нечто вроде капитуляции, первой в ее жизни.

Мервиль повторил по-английски ее слова, и в них была несомненная выразительность и сила.

- Я никогда не думала, что это может со мной случиться, - Мервиль продолжал повторять ее слова, - у меня всегда была воля быть сильнее обстоятельств и сильнее тех, с кем я имела дело. Никто никогда не мог меня согнуть и подчинить себе. Но после встречи с тобой все изменилось. У меня больше нет ни сил, ни желания сопротивляться.

Мервиль ее спросил:

- Сопротивляться чему?

Она посмотрела на него и ответила:

- Тебе и моему чувству.

- А зачем этому сопротивляться? - спросил Мервиль. - Разве в этом есть необходимость?

- Зачем? - сказала она с удивлением. - Чтобы чувствовать себя свободной, чтобы принадлежать самой себе, а не кому-то другому.

- Одно не исключает другого, - сказал Мервиль. Тогда она спросила:

- Ты знаешь, кто я такая? Ты знаешь, почему я говорю с тобой по-английски? Ты знаешь, почему я уехала из Канн? И почему я не хотела лететь с тобой в Нью-Йорк?

- Знаю, - сказал Мервиль. Она повторила:

- Ты знаешь, кто я такая?

- Тебя зовут Луиза Дэвидсон, - сказал Мервиль. - Ты родилась в Нью-Йорке, и тебя разыскивает американская полиция, потому что думает, что ты убила Боба Миллера, который был человеком с уголовным прошлым и твоим любовником. Поэтому ты отказалась сопровождать меня в Нью-Йорк, сказав, что ты не переносишь путешествий в аэроплане.

Мервиль сказал это совершенно спокойным голосом.

- И, зная все это, ты хотел, чтобы я вернулась к тебе?

- Какое значение имеет твое прошлое?

- Но ты не знаешь моего прошлого, - сказала она. - Откуда тебе известно, как меня зовут, и откуда ты узнал, что меня разыскивает американская полиция?

- Это очень просто, - сказал Мервиль. И он рассказал ей, как ко мне приходил полицейский инспектор на Ривьере, как потом я встретился с его американским коллегой, о чем они меня спрашивали, что они говорили и как я, в свою очередь, передал все это ему, Мервилю.

- Что он тебе сказал об этом? Что ты связался с преступницей?

- Нет, этого он не говорил. Но то, что ты американка, он знал до этого.

- Каким образом?

- Он слышал, как ты в Каннах разговаривала с американским туристом.

- И он об этом сказал тем, кто его допрашивал?

- Нет.

- Ты в этом уверен?

- Совершенно. Он сказал другое, когда говорил с французским инспектором. Тот его спросил - если вы когда-нибудь узнаете, где находится Лу Дэвидсон, я надеюсь, что вы нам об этом сообщите? Он ответил, что на это рассчитывать не следует и что если он что-либо узнает, то ставить об этом в известность полицию он не намерен.

- Это меня удивляет, - сказала она. - Он всегда относился ко мне враждебно, и когда я встречала его взгляд, мне казалось, что он меня готов подвергнуть полицейскому допросу. У него глаза судебного следователя, и он никому не верит. Я всегда его остерегалась.

- Ты его не знаешь, - сказал Мервиль. - Он мой старый друг, и я ему могу верить как самому себе.

- Между вами нет ничего общего.

- Как ты можешь об этом судить? Ты слишком мало знаешь и о нем и обо мне. И доказательство того, что ты мало знаешь даже меня, это то, что тебя удивляет мое безразличие к твоему прошлому.

- Я чувствую себя совершенно растерянной, - сказала она. - До сих пор я всегда знала, как надо действовать и что надо думать о том, что происходит. Теперь от всего этого ничего не осталось. Я себя потеряла. Единственное, что у меня есть на свете, это ты.

- Это был очень долгий разговор, вернее монолог, - сказал Мервиль. Она мне рассказала всю свою жизнь. И я должен тебе сказать, что всякая другая женщина на ее месте давно бы погибла, я думаю, у нее не хватило бы сил со всем этим справиться и уйти в конце концов из этого мира, который был для нее неприемлемым.

- Она тебе сказала, что ушла из дому, когда ей было пятнадцать лет?

- Не было пятнадцати, - сказал Мервиль.

- Она сразу попала в уголовную среду и оставалась в ней до последнего времени. И ее постоянное пребывание там, - тебе не кажется, что это может быть не только случайность? Американец мне сказал, что Лу прекрасно знает технику защиты, что она очень хорошо умеет обращаться с огнестрельным оружием и что человеку, который, скажем, захотел бы заставить ее делать то, что ей не нравится, пришлось бы очень скоро отказаться от этой мысли и дорого за это заплатить. Он мне привел пример этого - единственный, который он знал. Человек, о котором шла речь, оказался в госпитале, откуда он вышел инвалидом. Я не сомневаюсь, что он, может быть, лучшего не заслуживал, но согласись, что иметь дело с такой женщиной довольно опасно. Она тебе об этом эпизоде не говорила?

- Я этот эпизод знаю, - сказал Мервиль. - Кроме того, она стреляет без промаха, она работала в цирке, она все видит, все замечает, застигнуть ее врасплох почти невозможно, и она умеет найти выход из любого положения.

- Что она тебе сказала о том, как она ушла из дому?

- Когда ей было четырнадцать с половиной лет, она познакомилась на улице с человеком, который ей очень понравился, - что она могла понимать в этом возрасте? И вот однажды вечером он просто увез ее из Нью-Йорка и они поселились в Калифорнии. Это был единственный человек в ее жизни, о котором она сохранила благодарное воспоминание. Она до конца не знала, чем он занимался. У них никто не бывал - и она только потом, значительно позже, поняла, что он охранял ее от среды, в которой он жил. Он часто говорил ей: Когда меня не будет... или: - Когда мы расстанемся, не забывай одного: не верь никому. Он это повторял много раз. Что она скоро заметила, это что он никогда не расставался с револьвером.

Мервиль покачал головой.

- Он был ее учителем, если хочешь. Он ей излагал свою несложную философию: никому верить нельзя, мир построен на зависти, ненависти и страхе перед силой. И надо жить так, чтобы быть готовым к тому, что завтра, может быть, тебя не станет, как на войне. Он учил ее, как надо защищаться, если на тебя нападают, и надо сказать, что она оказалась очень способной ученицей. В прошлом этого человека, как она узнала потом, было несколько убийств и были годы тюрьмы. Однажды вечером раздался звонок в их квартире, он отворил дверь и увидел двух полицейских. Лу выбежала в переднюю, когда услышала два выстрела. Он ранил одного полицейского в плечо, но второй сразу открыл огонь, и первая же пуля оказалась смертельной. Он лежал на полу в крови, и когда Лу опустилась на колени перед ним, он успел сказать два слова, всего два: "Не забывай".

- Не забывай! - повторил Мервиль. - И этого она не забыла. Ты понимаешь? Все-таки его последняя мысль была о ней. Не забывай. Не забывай, что жизнь беспощадна. Не забывай, что никому нельзя верить. Не забывай, что смерть ждет тебя на каждом шагу. И, может быть, последнее, не забывай меня так-то настоящее и человеческое в этом мире отчаянной борьбы, исход ко горой рано или поздно предрешен: "Когда меня не будет". И вот тогда, стоя на коленях перед его телом, не понимая, что перед ней уже только труп, она кричала: не умирай!

Губы Мервиля дернулись.

- Так кончилась ее первая любовь. Что можно сказать после этого?

- Ты знаешь, - сказал я, - мне кажется, что в этих нескольких месяцах ее существования, которые кончились так внезапно и так трагически, уже заключено то, что определило всю ее жизнь, вплоть до встречи с тобой. Прежде всего это предостережение. Если б она забыла о нем, она, я думаю, так же как и ты, погибла бы. Ее спасло то, что после этого она всегда была настороже. И еще одно, самое главное. До тебя он был, вероятно, единственным человеком, которому она верила, которого не надо было остерегаться, который ее действительно любил и которого она любила.