Нам подскажет земля - Владимир Прядко

— Крейцер?! — не выдержал Байдалов.

— Он самый.

— Я же говорил, что его надо было давно арестовать! — воскликнул Рыбочкин.

— Всему свое время,— улыбнулся Рогов,— но тратить его попусту не следует. Так вот. Крейцер оставляет машину за забором, идет к сторожу, который его, как заместителя директора, знает и допустит к себе. Начнется долгий разговор, а в это время воры будут «действовать» и потом увезут украденное на автомашине Крейцера. На взгляд получится, что и «Победу» Крейцера украли. Значит, он не виновен, все шишки на сторожа...

— Надо устроить засаду, —подал голос Синицын.

— Верно! — подхватил Байдалов. — Мы их всех возьмем голенькими. Разрешите, товарищ полковник?

Рогов молча расхаживал по кабинету, ни на кого не глядя.

— Мы пойдем вчетвером,— продолжал развивать свой план Байдалов. — Я, Синицын, лейтенант Мальсагов, он вчера вернулся из отпуска, ну и Тимонин. Спрячемся прямо в складе.

— А по-моему, не нужно никакой засады,— вдруг сказал Тимонин. — Ни к чему...

— Поджилки трясутся? — съехидничал Синицын. — Это, брат, не речугу толкать перед салажатами. Тут кровью пахнет...

Борис и взглядом не удостоил его. Он повернулся к полковнику и убежденно заговорил:

— Не нужна засада. Получается, будто мы сами толкаем людей на преступление: идите, мол, а мы вас за руку схватим, чтоб легче потом в тюрьму посадить. Нельзя так поступать. Они же люди...

— Какие они люди? — опять подхватился Синицын. — Это шобла, ворюги, убийцы!..

— Да, люди,— упрямо повторил Борис,— и с ними стоит повозиться. Надо не дать нм возможности совершить преступление, поговорить с ними, остановить, тем более, что они ведь нам известны.

— Дело говорит Борис Михайлович,— поддержал Гаевой. — Над этим следует подумать.

— Что тут думать? — не отступал Синицын. — Попробуй уговорить этого самого Азиата.

— Мы его даже не знаем,— вставил Байдалов. — А тут накроем с поличным.

Рогов по-прежнему молчал, с явным удовольствием наблюдая за Тимониным. Потом вмешался:

— Нужно идти не от преступления к преступнику, а наоборот. Значит, надо знать тех неустойчивых, кто способен совершить преступление, уметь раскрывать их замыслы. В этом прав Тимонин. Легче человека посадить в тюрьму, если он виновен. Гораздо труднее — спасти его от ошибки, не дать ему споткнуться, помочь. Вот этим и займемся. Сейчас зайдете ко мне, Байдалов, составим план...

Все поднялись со своих мест, почувствовав, что разговор окончен. Полковник жестом остановил сотрудников.

— И еще, товарищи,— сказал он.— Мы будем брать с поличным Грека. Вместе с комсомольцами нагрянем на квартиру, когда там будет в разгаре «экзотический» бал. Может, нам повезет и мы захватим там Азиата. Сигналы, на которые беспрепятственно открываются двери, нам известны: два коротких, один длинный и еще два коротких звонка.

Глава 30

ЧЕЛОВЕКА НАДО СПАСАТЬ...

Тимонин зашел в свой кабинет, который отвели ему по распоряжению Рогова, и взялся за порученное дело. Оно заинтересовало его сразу, как только выяснилось, что речь идет о Вовосте. Теперь Борис знал: Вовостя — это воровская кличка Владимира Миронова. Это о нем вспоминал Синицын, ему обещал сделать меньший срок, если он возьмет больше краж. Непонятные тогда, в первый день, слова приобрели сейчас для Тимонина ясный смысл.

Миронов по профессии каменщик, женат, двое детей, ранее судим по статье 74, за хулиганство, отсидел один год в тюрьме. Теперь привлекается за участие в групповой краже. При аресте в его сундучке с инструментом сотрудники милиции нашли замотанные в комбинезон шесть золотых и двенадцать металлических часов и несколько тугих пачек сторублевок.

Преступление налицо. Миронов и не отказывался. Он сознался, что украл часы, но ни место кражи, ни своих сообщников не назвал. Во втором протоколе допроса, составленном Синицыным, уже значилось, что Миронов совершил три преступления: из промтоварного магазина по Первомайской улице украл часы, в универмаге против базара — шесть тюков шерстяных тканей и, наконец, от вокзала угнал частную автомашину «Волгу», которую через два дня обнаружили в Чернореченском лесу без мотора и колес. И в этом протоколе на каждой странице стояла подпись Миронова. Но опять — никаких подробностей и ни одного сообщника.

— Да-а,— вслух проговорил Тимонин, отрываясь от чтения бумаг,— есть над чем поломать голову...

Он закурил и задумался. Если подходить формально, то Миронова-Вовостю можно уже судить, он сознался в совершенных преступлениях, а что не выдает своих дружков, так это понятно: воровская традиция. Однако странно, что он не дает ни одной подробности. Да и кражи какие-то разные — часы, ткани и автомобиль. Очень странно. Кто же он такой, этот Вовостя? Как он работает? С кем дружит, чем интересуется, как живет? Наконец, его надо увидеть, поговорить. Борис был уверен, что если вызвать Вовостю, хорошенько расспросить его о семье, напомнить ему о жене, детях, которых он, конечно, любит, произнести патриотическую речь о долге советского человека, преступник покается и откровенно расскажет, как все произошло. Сделать это необходимо сейчас же.

Борис взялся за телефон, набрал номер начальника отдела.

— Слушаю. Рогов,— послышалось в трубке.

— Товарищ полковник, я могу вызвать этого Миронова, то есть Вовостю?

— Правильно, Борис, Миронова. Вызывайте, под стеклом у вас записан номер телефона КПЗ. Я все распоряжения отдал.

— Спасибо. — Тимонин положил трубку, секунду подождал, потом набрал нужный номер. — Дежурный? Это говорит Тимонин. Приведите ко мне в девяносто четвертую комнату арестованного Миронова. Да-да. Вовостю.

Ждать ему пришлось недолго. Вскоре в коридоре послышались тяжелые шаги, и в комнату два милиционера ввели заросшего щетиной человека в брезентовой куртке, вымазанной известью. У него бледное, худое лицо, лихорадочно поблескивающие злые глаза. Он вошел и сразу, без спросу, сел на стул, пододвинув его на середину комнаты.

Тимонин кивнул милиционерам, и те вышли в коридор. Он пристально посмотрел на угрюмого Миронова и, сдерживая внутреннее волнение, начал свой первый в жизни допрос преступника.

— Вы садитесь ближе, Владимир Ефимович,— мягко сказал он.

Слова были произнесены с хрипотцой в голосе, как после долгого бега. Арестованный взглянул из-под нависших бровей, хмыкнул, зло прищурился:

— Новенький? Чего ты хочешь от меня, скажи? Папиросочку дашь? О долге советского гражданина напомнишь? Брось! Я — воробей стреляный, меня на мякине не проведешь. Разговора у нас с тобой не получится, хоть ты и новый опер. Мне достаточно надоел ваш толстый боров Синицын! А что тебе надо? И у тебя кражухи висят? Да? Нужно взять? Валяй, все равно сидеть — виноват или не виноват. Так лучше сидеть спокойно, чем слушать анекдоты о честной жизни. Давай твои кражи, рассказывай, как было дело. Только уговор: без «мокрухи», понял? «Жмуриков» держите у себя. Я не хочу иметь дело с оружием. Первая статья указа — и баста! На ней сойдемся!.. А ты мне лирику не закатывай, чихать я хотел на твое вежливенькое обращение!.. Думаешь, не знаю, зачем ты свои колодочки на пиджак нацепил? Хочешь, чтобы я уважать тебя начал за твои ордена и медали?. Дудки! Все это — цацки. У меня самого-их — хоть пруд пруди. А толку?..

Тимонин опешил от такого словесного натиска, с минуту молчал, наливаясь кровью, потом грохнул ладонью по столу:

— Как ты смеешь, сукин сын! — вскипел он. — На этих цацках кровь моих боевых друзей, миллионов погибших советских людей!

— Во-во! У вас, мильтонов, одна мерка: попал человек в милицию, значит — вор, бандит, сукин сын, на него можно орать, стучать кулаком, даже матом запустить.

Борис встал, придавил дрожащей рукой окурок в пепельнице, глухо проговорил:

— Извините меня, пожалуйста...

Он подошел к двери, открыл ее и сказал милиционерам:

— Уведите арестованного...

Вовостя опять посмотрел на незнакомого оперработника, теперь уже с откровенным любопытством, усмехнулся. Тимонин заметил, что улыбка у него получилась добродушная, без злости.

«Не выдержал, идиот! — ругал себя Борис, расхаживая по кабинету. — На первом допросе сорвался. А дальше?» Он распахнул окно. В комнату ворвался горячий сухой ветер, зашелестел бумагами.

Да, разговора не получилось. С чего же теперь начинать? Отказаться от Вовости, как это сделал Синицын? Борис с гневом отбросил эту мысль, родившуюся, наверное, под впечатлением утреннего разговора у Байдалова. Нет, он не откажется. Он начнет сначала. Но как?.,

Трудная работа... В армии легче. Там хорошие, честные парни — солдаты. Постой, постой! А ведь Вовостя тоже был солдатом, да еще и фронтовиком, ведь не зря же он упоминал о своих орденах. Надо сейчас же проверить...