Сеанс мужского стриптиза - Елена Логунова

Я внимательно посмотрела на нее и вспомнила, что восточные философии приписывают третьему глазу сверхъестественные способности. Может, трехглазая тетка дело говорит? Версия была интересная, гневливая Надин и на меня произвела впечатление дамы, способной убить маникюршу за криво обрезанный ноготь.

– А убиралась Нинка как раз хорошо, она девка аккуратная была, – вступилась за покойницу бабка в облезлых кротах. – Всегда чистая, опрятная, по виду и не скажешь, что уборщица.

– И худая! – завистливо сказала от двери мясистая продавщица. – А ведь жрала не меньше моего! Всякий день набирала полную сумку продуктов, да все калорийное: сыр, колбаса, масло, сметана, полуфабрикаты всякие и обязательно шоколадка или пирожное! Каждый божий день шоколадка! Да если б я по батончику в день съедала, что бы со мной было, страшно подумать!

Я критично осмотрела страдающую деваху. Глядя на ее могучие выпуклости, можно было подумать, что она съедает по целому шоколадному торту на завтрак, обед и ужин.

– Я только борщ ем! – поймав мой взгляд, поспешила заявить продавщица.

– Трехлитровую кастрюлю за один присест, с булкой хлеба вприкуску! – прыснула вредная трехглазая тетка.

– У Нинки хороший обмен веществ был, – сплюнув подсолнечную шелуху, авторитетно сказала дотоле молчавшая третья баба.

Она внимательно слушала нашу беседу, но до сих пор не участвовала в ней, потому что рот был занят семечками.

– А что толку? Ну, красивая была, ну, здоровая! А померла в молодые годы! – нелогично заявила бабка в кротах, явно гордясь, что сама она молодые годы далеко пережила.

– Так ее ж убили! – напомнила продавщица, видимо, обидевшись за всех молодых, здоровых и красивых.

– Кто же ее убил? – ввинтила нужную реплику я.

– Да мало ли кто? – Трехглазая тетка потерла чакру и словно прозрела: – Народу чужого в деревне полно, и такие ж есть морды зверовидные – и-и-и! Взять хотя бы охранника у банкирского дома – это же чудище лесное, а не человек! Голова кастрюлей, подбородок кирпичом, руки, как у гориллы! Да такому кого-нибудь прибить – раз плюнуть!

– Точно! – убежденно кивнула бабка в плешивой шубе. – Вот, слушайте. Надумала я давеча сходить к этому самому банкирскому дому за газировкой – очень уж после соленого сала пить захотелось. Пришла я с баллоном, а этот самый охранник ка-ак налетел на меня! Топай, говорит, старая, отседова, это тебе не водопойный автомат, а банкомет! Ну, я и потопала от греха подальше. Думаю – не ровен час, этот самый банкомет мою же банку и метнет в меня, трехлитровую-то! Зашибет ведь насмерть!

– Это самое… Так Нинку, что ли, банкой убили? – всерьез заинтересовалась баба с семечками. – То-то Морозова болтала, что у покойницы вся голова была разбитая!

Я очумело переводила взгляд с одной деревенской сказочницы на другую. Чего только не удумают скучающие бабы! Это ж надо – банкомет, который наповал убивает мучимых жаждой женщин стеклотарой! Надо мамуле посоветовать сходить в народ, темные бурковские массы ей кучу новых кошмарных сюжетов подбросят.

– Можно заходить! – крикнула с порога продавщица. – Кому штучный товар, давайте вперед.

– Мне не штучный, мне развесной крупы надо, – недовольно проворчала хозяйка древних кротов.

– А мне пять кило сахара. Иди, девка, первой, – подтолкнула меня трехглазая тетка. – Тебе же вроде только хлеба надо?

– Только хлеба, – подтвердила я, проходя в магазин.

Все равно беседа с бабками-тетками получилась бестолковая, ничего полезного я от глупых женщин не узнала. Только то, что Нина Горчакова отличалась хорошим аппетитом, но при этом не толстела. Мне-то что с того? Я тоже ем за троих, не особенно изменяясь в объемах!

С двумя теплыми хлебными буханками под мышками я вышла из сельпо и двинулась к нашей даче, но на полпути присела передохнуть на лавочку в укромной нише у дома Ситниковых. По неистребимой детской привычке откусила уголок теплого хлебного кирпича, пожевала и вдруг услышала над головой гневный крик Надин:

– Что ты себе позволяешь?!

Я виновато глянула на надкушенный батон и перевернула его так, чтобы не было видно произведенного разрушения. Потом я сообразила, что крикливая мачеха Поля меня не видит и орет на кого-то другого.

– Извини, – сказал этот «кто-то другой». – Я, типа, беспокоюсь.

– Ты беспокоишься о пропавшем мальчишке? С чего бы это? – недоверчиво и подозрительно спросила Надин.

Я тоже с интересом ждала ответа на этот вопрос. В самом деле, с чего бы ненормально мускулистому двойнику Делона беспокоиться о Поле? Он не произвел на меня впечатления человека, способного нежно привязаться к беспомощному созданию!

– Так я о тебе беспокоюсь! – объяснил Анатоль. – Что люди скажут, если узнают, что пацан сбежал из дома? Скажут, мачеха довела!

– Надо немедленно найти поганца! – Надин направила свой гнев на другой объект.

Я порадовалась, что Поль сейчас не дома, а у нас на даче. Там на него никто не наорет и не станет обзывать поганцем. Хотя папуля, наверное, был прав, когда собирался поговорить с мачехой Поля и добиться, чтобы она разрешила мальчику у нас погостить. Так было бы лучше для всех. Надо напомнить, чтобы он позвонил Надин.

Я уже встала с лавочки и собиралась продолжить путь, когда вновь услышала громкие голоса – на этот раз не в комнате с балконом, а за стеной, во дворе.

– Не может быть, чтобы вы все ничего не знали и не видели! Полный дом дармоедов, и все слепые и глухие?! – кричала Надин.

Верная своему обыкновению, она орала на прислугу.

– Я вчера вечером кусты подстригал, – робко сказал надтреснутый старческий голос.

«Садовник», – подумала я. Выходит, он вовсе не немой, как решила мамуля.

– Мальчик гулял во дворе, – продолжал тот. – Я видел, как он перебегал теннисный корт.

– С ракеткой? – быстро и грозно спросил Анатоль.

– Нет, не с ракеткой! – Испуганный садовник понизил голос, и я с трудом разобрала последние слова: – С рюкзаком.

– Идиот! – взревела Надин. – В теннис не играют с рюкзаками! Мальчишка бежал к забору, а ты не понял!

– Спокойно, детка! – рявкнул Анатоль таким тоном, каким уместнее было бы сказать: «Заткнись, дура!»

Это помогло, дура-детка заткнулась, все остальные тоже. То есть, может быть, разговор и имел продолжение, но он велся на пониженных тонах, и до меня уже не доносилось ни звука.

– Скандал в благородном семействе! – не без злорадства пробормотала я, удаляясь от барского дома.

Я прошагала по деревенской улице до конца, зашла в приветственно скрипнувшую калитку и с заискивающей улыбкой пропела:

– Ку-ку, а вот и я!

– Ты тоже ку-ку? – уточнил мрачный Зяма, поигрывая лопатой вблизи по-прежнему разворошенного туалетного холма. – Вот и я тоже на грани помешательства!

– Что-нибудь случилось? – встревожилась я. – Я имею в виду: случилось еще что-нибудь?

– Смеловский звонил. Дико извинялся! – с сарказмом сказал Зяма. – У наших великих телевизионщиков случился аппаратный сбой, что-то с камерой стряслось, так что сцену с восстанием Черного Барина надо переснимать. Максим и Саша приедут после обеда.

– А у нас уже нет вампирского плаща! – расстроилась я.

– А у нас много чего нет! Вампирский плащик – тю-тю, могильный холмик порушен, да еще по прогнозу ночью будет дождь, так что и полной луны мы сегодня скорее всего не дождемся, – с горечью сказал Зяма.

– Что ж вы не закопали яму-то? – осторожно спросила я, справедливо опасаясь, что в ответ на этот вопрос братишка снова обругает меня саботажницей-уклонисткой и, может быть, даже метнет свой шанцевый инструмент.

– Кто это – вы? – он проявил невиданную кротость и не попытался меня покалечить, ограничился упрекающим взглядом.

– А где все? – спросила я, озираясь.

Двор был пуст, один Зяма торчал в огороде, как подсолнух.

– Мамуля в доме, взяла ноутбук и пишет очередную страшилку. Последние приключения ее очень вдохновили! Пашка шныряет в лопухах, охотится на ящериц, достойных участвовать в брачных играх динозавров. А папуля в город подался.

– На заработки? – не удержалась я.

– Нет, за машиной, – унылый Зяма был непробиваем для насмешек. – Пока тебя не было, звонил Плошкин, сказал, что наш «Форд» увезли одним рейсом с лесным «Москвичом», чтобы не бросать машину на ночном шоссе без присмотра. Папа вызвал такси и поехал забирать нашу старую лошадку.

Зяма пригорюнился, только что слезу не пустил. Я не поняла, что именно повергло братца в мировую скорбь. Решила, что у него сезонная депрессия, обострившаяся по причине недоедания, и заботливо предложила:

– Хочешь хлебушка? Еще теплый.

– Ничего я не хочу! – капризно, как Трубадурочка из мультика про бременских музыкантов, заявил Зяма.

После чего выдернул у меня из-под мышки помятую буханку и отломил от нее немалый кус.