Собрание сочинений - Джером Сэлинджер

В общем, двинул я к Д.Б. - тихо, как не знаю что, и включил лампу на столе. Фиби такая даже не проснулась. Когда свет загорелся и всяко-разно, я вроде как чутка на нее посмотрел. Лежит там, спит, морденция где-то с краю подушки. И рот раскрыла. Умора. Возьмите взрослых — паршиво они выглядят, когда спят и пасти у них раззявлены, а вот малявки ни фига. Нормально малявки смотрятся. Всю подушку даже обслюнявить могут, а все равно нормально.

Я походил по комнате, очень тихо и всяко-разно, поглядел на всякую фигню. Для разнообразия мне было зашибись. Воспаления легких уже никакого и в помине. Нормально мне было для разнообразия. У Фиби эта одежда на стуле сложена возле кровати. Фиби очень аккуратная для малявки. В смысле — барахло свое не разбрасывает, как другие. Не халда. У нее пиджачок от этого рыжего костюма, который штруня ей в Канаде купила, висел на спинке. А блузка и прочая фигня — на сиденье сложены. Обувка и носочки на полу, прямо под стулом, рядом друг с дружкой. Обувки этой я раньше не видел. Новая. Такие темно-коричневые мокасины, вроде той пары, что у меня, и с костюмчиком роскошно смотрятся, который ей штруня в Канаде купила. Штруня ее нехило одевает. По-честному. У нее зашибись вкус к некоторым штукам. Ни фига не может коньки только покупать или еще чего-то, а с одеждой все очень неслабо. В смысле, на Фиби всегда какое-нибудь платьице бывает, от которого сдохнуть просто можно. Возьмите большинство малявок, даже если у них предки нехило грошей зашибают, — так они какую-нибудь жуть носят. Вы б видели эту Фиби в костюмчике, что ей штруня в Канаде купила. Без балды.

Я сел за этот стол Д.Б. и поглядел, что там. В основном Фибина хренотень, школьная и всяко-разно. Главным образом учебники. Тот, что сверху, назывался «Арифметика — это весело!» Я как бы открыл на первой странице и глянул. Вот чего у Фиби на ней было:

Фиби Уэзерфилд Колфилд 4Б-1

Я чуть не сдох. У нее среднее имя Джозефин, ёксель-моксель, никакое не Уэзерфилд. Только ей оно не в жилу. Всякий раз, когда мы с ней встречаемся, у нее новое среднее имя.

Под арифметикой лежала география, а под географией — упражнения по английскому. С упражнениями у нее все очень неслабо. У нее со всеми предметами неслабо, но с английским вообще нехило. А под упражнениями лежала куча тетрадок. У нее их тыщ пять где-то. Ни у одной малявки столько тетрадок нет. Я открыл верхнюю и глянул на первую страницу. На ней было:

Бернис встретимся на переменке мне тебе нужно

сказать что-то очень очень важное.

Больше там ничего не было. На следующей было вот чего:

Почему на юго востоке Аляски так много кансерных фабрик?

Потому что там так много лосося Почему там ценные леса? потому что подходит климат.

Что наше правительство сделало чтобы жизнь эскимосов аляски была легче? посмотреть на завтра!!!

Фиби Уэзерфилд Колфилд Фиби Уэзерфилд Колфилд Фиби Уэзерфилд Колфилд Фиби У. Колфилд Фиби Уэзерфилд Колфилд, эск.

Передай пожалуйста Ширли!!!!

Ширли ты говорила что стрилец но ты просто телец принеси коньки когда придешь ко мне домой

Я сел там на стол Д. Б. и прочел всю тетрадку. Это недолго, и я такую фигню могу читать — тетрадки какой-нибудь малявки, Фиби или еще чьи, — и днем, и ночью. От их тетрадок сдохнуть можно. Потом я сигу закурил — это у меня была последняя. В тот день я, наверно, пачки три выкурил. А потом я Фиби наконец разбудил. В смысле, я ж не мог сидеть на столе до конца жизни, а кроме того, боялся, что вдруг ни с того ни с сего налетят штрики, а мне хотелось по крайней мере с ней поздороваться, пока не ворвались. Потому и разбудил.

Она легко просыпается. В смысле, на нее не надо ни орать, ничего. Только сесть на кровать и сказать: «Просыпайся, Фиб», — и бац, она уже проснулась.

— Холден! — сразу же говорит. Облапила меня руками за шею и всяко-разно. Очень мамсится. В смысле — для малявки вполне себе нежная такая. Иногда даже слишком. Я вроде как ее чмокнул, а она говорит: — Ты када приехал? — Рада мне, как не знаю что. Сразу видать.

— Не так громко. Только что. Ты вообще как?

— Я отлично. Ты получил мое письмо? Я написала на пяти листах тебе…

— Ага — не так громко. Спасибо.

Она мне это письмо написала. Только я на него ответить не успел. Сплошняком про ту постановку, где она в школе играла. Сказала, чтоб я никаких свиданок, ничего на пятницу не назначал, а пришел смотреть.

— Как постановка? — спрашиваю. — Как, говоришь, называется?

— «Рождественский спектакль для американцев». Он паршивый, только я там Бенедикт Арнолд.[40] У меня практически самая большая роль, — говорит. Ух как она уже вся проснулась. Она очень колобродится, когда такую фигню рассказывает. — Начинается, когда я умираю. Перед Рождеством приходит этот дух и спрашивает, стыдно ли мне и все такое. Ну, в общем. За то, что страну предал и все такое. Ты придешь смотреть? — Она уже на кровати так и подскочила и всяко-разно. — Вот про это я тебе и написала. Придешь?

— Само собой, приду. Ну еще б не пришел.

— А папа не может. Ему в Калифорнию надо лететь, — говорит. Ух как она уже вся такая проснулась. Ей, чтоб проснуться, секунды две надо. Она сидела — ну как бы на коленях — на кровати и держала меня, нафиг, за руку. — Слушай. А мама сказала, ты дома будешь в среду, — говорит. — Сказала, что в среду.

— Я раньше выехал. Не так громко. Разбудишь всех.

— А сколько времени? Они домой поздно будут, мама говорила. Они поехали на прием в Норуок, в Коннектикут, — говорит такая Фиби. — Угадай, что я сегодня днем делала? Какое кино видала? Угадай!

— Не знаю… Слушай. Они не сказали, когда…

— «Врача», — Фиби такая говорит. — Это специальное кино показывали в Фонде Листера. Только один день показывали, и это сегодня. Про этого доктора в Кентукки и все такое — он еще затыкает одеялом лицо этой девочке, которая калека и не может ходить. А потом его в тюрьму сажают и все такое. Отличное кино просто.

— Послушай секундочку. Они не сказали, когда…

— Он ее жалеет, доктор этот. Потому и лицо ей затыкает и все такое, чтоб она задохнулась. А его потом сажают в тюрьму на пожизненное заключение, но эта девочка, которой он лицо заткнул, приходит его навестить все время и говорит ему спасибо за то, что он сделал. Он из милосердия убийца. Только он знает, что должен в тюрьму сесть, потому что врач не должен у Бога ничего отнимать. Нас мама одной девочки у нас в классе водила. Элис Холмборг. Она моя лучшая подружка. Она одна во всем…

— Погоди минутку, а? — говорю. — Я тебе вопрос задал. Они сказали, когда вернутся, или не сказали?

— Нет, но поздно. Папа взял машину и все такое, чтобы с поездами не связываться. У нас там сейчас радио есть! Только мама говорит, его нельзя играть, когда машина едет.

Меня отпустило — ну вроде. В смысле, я наконец бросил дергаться насчет того, поймают они меня дома или нет. Прикинул — да ну его к черту. Поймают так поймают.

Вы бы видели эту Фиби. В такой пижаме синей, с красными слонятами на воротничке. Слоны для нее — это вообще полный капец.

— Значит, хорошая картина была, а? — говорю.

— Шикарная просто, только Элис простыла, и мама у нее все время спрашивала, не гриппует ли она. Прямо посреди кино. Только там что-нибудь важное случится, ее мама перегибается через меня и спрашивает Элис, не гриппует ли она. На нервы действовало.

Потом я сказал ей про пластинку.

— Слушай, я тебе пластинку купил, — говорю. — Только по дороге домой она сломалась. — И я вытащил из кармана обломки и ей показал. — Я надрался, — говорю.

— Дай кусочки, — говорит Фиби. — Я их себе оставлю. — И взяла их у меня прямо из руки и в ящик тумбочки своей положила. Я чуть не сдох.

— Д.Б. на Рождество приезжает? — спрашиваю.

— Мама говорит, может, да, а может, нет. Как получится. Может, ему придется остаться в Голливуде и писать картину про Аннаполис.[41]

— Аннаполис, ёксель-моксель!

— Там про любовь и все такое. Угадай, кто там будет играть? Какая кинозвезда? Угадай!

— Мне это неинтересно. Аннаполис, ёксель-моксель. Да что Д.Б. знает про Аннаполис, ёксель-моксель? Как это связано вообще с его рассказами? — говорю. Ух, с ума съехать можно от такой херни. Голливуд, нафиг. — Что ты сделала с рукой? — спрашиваю. Я заметил, у нее локоть здоровенным шматом пластыря заклеен. А заметил почему — пижама-то у нее без рукавов.

— Да этот мальчишка, Кёртис Уайнтрауб, который у нас в классе, толкнул, когда я по лестнице в парк спускалась, — говорит. — Хочешь поглядеть? — И она принялась сдирать эту долбанутую липучку с руки.

— Оставь ее в покое. А почему он тебя с лестницы столкнул?

— Не знаю. Наверно, он меня терпеть не может, — Фиби такая говорит. — Мы с этой другой девочкой, Селмой Эттенбери, ему ветровку чернилами и всяким разным облили.