Война за империю - Игорь Николаев

— И кто же польстился на этот двигатель прогресса? — не удержался он после очередного укола пружины, звучно хлопая ладонью по сиденью, — реквизировали ведь наверняка?

— Отобрали… Армейский Совет, будь он неладен, — злобно ответил водитель. — Курьеров вожу.

Видимо, он решил, что хватил лишку в откровенности и больше не проронил ни слова до самого места назначения. Высадив пассажира, рыжий в кепке буркнул название гостиницы-пансионата, той самой, где не будут бить за американский акцент. Еще до того, как закрылась дверца, автомобиль взревел мотором и скрылся за поворотом.

Шейн осмотрелся.

Тихий переулок с единственным фонарем заканчивался тупиком, глухой стеной небольшого трехэтажного здания, носящего неповторимую унылую печать доходного дома. Не то дешевые конторские помещения в наем, не то меблированные комнаты понедельно. На стенах висели вездесущие плакаты 'Кто-то разболтал' в добром десятке вариаций, совсем новенькие вперемешку с уже облезшими от времени и непогоды.

Несколько минут Шейн просто стоял на месте, под неработающим фонарем, суетливо роясь по карманам, доставая, роняя и отправляя обратно массу разнообразных предметов: авторучку, ножик, блокнот, спички, носовой платок. Пока не нашел искомое — клочок бумажки с нужным адресом. Так же долго, шевеля губами, разбирал скверный почерк, то и дело озирался, пытаясь при свете зажигаемых одна за другой спичек рассмотреть номера окружающих домов. Хватался за чемодан и снова бросал, сомневаясь в том, что доставлен по назначению. В общем, вел себя, как и должен вести человек, впервые оказавшийся в незнакомом городе, на незнакомой улице, по наспех набросанному адресу.

Наконец, перехватив поудобнее чемодан, Шейн шагнул к тупиковой стене и открывшейся в ней неказистой двери.

Глава 18

Даже сейчас, спустя пару недель после Нового Года, Наталье хотелось смеяться и летать при одном лишь воспоминании о минувших событиях. Так бывает — в беспросветном мраке вдруг кто-то зажжет луч света, и все невзгоды развеиваются дымом на ветру. Разум сбрасывает путы и начинает видеть все в истинном свете. Оказалось, чтобы избавиться от предновогоднего морока, нужно было всего лишь немного внимания и хорошей, правильной атмосферы праздника.

Стол у Шанова был простым, но сытным, не похожим на впопыхах собранную закуску. Хлеб, колбаса и немного овощей оказались нарезаны аккуратной рукой, которая именно резала, а не ломала крупными кусками. Мужчины пили водку, и одной бутылки им хватило на весь вечер. Наталье наливали воду, извиняясь, что не запаслись заранее вином. Зато нашлось пирожное и бутылка дюшеса для Аркадия.

Седой и благообразный старик назвался фамилией 'Стерлигов', так к нему и обращались, без имени-отчества, а светловолосый немец сообщил, что он 'Гуггенхайм', обязательно с двумя 'г'. Троица хорошо знала друг друга, в редких тостах мелькали названия далеких и непонятных мест, судя по звучанию, главным образом китайских. Пару раз Гуггенхайм выходил покурить, при этом долго и путано извиняясь за неудобства.

В общем, это не было похоже на праздник Нового Года, скорее на встречу однополчан, связанных общими воспоминаниями и сражениями. И все равно, получилось очень душевно и приятно. Напоследок, немец достал перочинный нож и буквально в несколько минут вырезал из растопочной чурки смешного деревянного зайца. Зверь стоял на задних лапах, будто по стойке 'смирно' и отдавал честь, ухмыляясь совершенно по-человечески.

— Мастер, — кратко резюмировал Шанов, а Стерлигов усмехнулся в бороду, будто вспомнил что-то неизвестное остальным.

Время от времени, Наталья ловила на себе внимательный, какой-то почти рентгеновский взгляд Стерлигова. Старик смотрел на нее, на Шанова, а затем с непонятным выражением качал головой в такт собственным мыслям. Все происходило настолько незаметно, что женщина даже сомневалась, было ли это на самом деле или ее подвело воображение.

Постепенно гуляние затихало. Гуггенхайм посмотрел на часы и, сославшись на неотложные нужды, распрощался. Затем пришло время Аркаше отправляться спать. Засобиралась и Наталья.

Ей долго не спалось. Шанов и Стерлигов еще около часа о чем-то говорили. Затем сосед прошел на кухню, судя по всему, отнес посуду в мойку. Разговор возобновился, старик что-то негромко и строго выговаривал, Шанов отвечал односложно и довольно мрачно.

Наталья не выдержала, она тихонько пробралась к двери и приложила ухо к замочной скважине, не обращая внимания на сквозняк, холодивший босые ступни. Похоже, два солдата продолжали какой-то давний разговор, суть которого была понятна обоим без пояснений. И тема оказалась вовсе не праздничной.

— Ты плохо поступил тогда… Неправильно, — сумрачно проговорил Стерлигов.

— Возможно. Но я не жалею. И снова сделал бы то же самое, — ответил Шанов, но в его голосе на сей раз не слышалось убежденности, которая прежде так отличала военного.

— Старый Дэминь был не виноват.

— Он предал нас. Если бы не случайность, тогда погибли бы все. Он предал собратьев по оружию и умер. Это справедливо.

— Если бы у тебя была семья, ты бы знал, что есть вещи, которые можно прощать. А иногда и нужно прощать, — печально сказал Стерлигов, тяжело вздохнув.

— У меня была семья, — вымолвил Шанов пустым и холодным голосом. — Была…

— Нельзя собственноручно убить всех плохих людей в мире, — с неожиданной силой, почти яростно бросил Стерлигов. — Нельзя четверть века жить ненавистью!

— Я … не могу… — отозвался Шанов после долгой паузы. — Не могу по-другому. Привык…

Последнее слово прозвучало как-то потерянно, совершенно непривычно. Наталья прикрыла рот ладонью, чтобы не выдать себя даже тенью дыхания. Ноги замерзли, внутренний голос нашептывал, что она поступает нехорошо, но жгучее любопытство — извечный женский порок — победило и холод, и этику.

— Жаль, что Руперты больше нет, — совсем тихо сказал Стерлигов. — Ты ведь мне как сын, я надеялся, что с ней ты оттаешь…

Он умолк. Отчетливо звякнул стакан в который что-то наливали.

— Ее нет, — с деланным безразличием сказал Шанов, и впервые в голосе соседа Наталье послышалось нечто похожее на душевную боль. Не надрыв, как бывает сразу после страшной потери, а старая тоска, которая тихо тлеет под пеплом времени.

— Ее нет, — тихо повторил Шанов.

— Как она тебя называла? Я запамятовал.

— 'Nachtrichter'. Полковой палач у ландскнехтов в давние времена. Немецкий юмор…

Мужчины некоторое время молчали.

— Что-то как-то невесело пошло, — высказался Стерлигов, решительно меняя тему. — Бог с ним, пусть прошлое останется в прошлом. Налей.

Наталья тихонько отошла от двери. Прошлое чуть приоткрыло полог, показало краешек былой жизни полковника. Но загадки только умножились.

— На…та… лья…

Коновалова вскинула голову, пытаясь понять, как она во мгновение ока перенеслась на кухню, за стол. Понадобилось несколько мгновений, чтобы понять — это лишь воспоминания, вернувшиеся в сновидении. Вспоминая Новый Год, она незаметно для себя задремала у теплого, хорошо протопленного титана.

Но кто позвал ее так странно, разделяя имя по слогам неверным голосом?

Шанов стоял, тяжело опираясь на стену, и это было дико не похоже на всегда пружинистого, собранного офицера. Он тяжело дышал, с хрипом хватая воздух открытым ртом. На высоком лбу выступили крупные капли пота, а лицо даже не побледнело, а побелело, как обсыпанное мелом. Полковник осел на стул, безвольно уронил руки. Прежде чем кисть правой руки скрылась под столом, женщина успела заметить, что пальцы ощутимо дрожат.

— Наталья… — выговорил Шанов и, похоже, правильное произношение целого слова потребовало некоторых усилий. — Мне… нужна…

Он помолчал, собираясь с силами, явно намереваясь сказать что-то очень важное.

— Мне нужна помощь, — наконец-то, глухо и тихо произнес он.

…Мои дорогие, у меня все хорошо, насколько это может быть в нашем захолустье. К сожалению, меня не допустили к полетам, сейчас хороших летчиков меньше, чем самолетов. Это обидно, зато у меня больше времени, чтобы писать вам. И я не участвую в боях, так что можете не волноваться за меня…

— Командир, боевая группа на подходе! — проорал штурман с такой силой, что его было слышно даже без шлемофона, зычный вопль перекрыл рев всех четырех моторов 'Грифона'. — Пора кидать!

— Ключ? — отрывисто спросил Карл Харнье. Радист понял с одного слова и отозвался тоже кратко, строго по делу:

— Ключ с интервалом в полминуты. Хорошо, что лампы прогрели. Сигнал хороший, 'боевики' держат направление.

— Кидаем? — спросил бомбардир.

— Ждем, — скомандовал Карл.

Налеты и блокировку вражеских аэродромов лучше всего производить ночью. Но это слишком сложно, необходимо добиваться идеального согласования всех действий, потому что если блокировка не удается в первые пять-шесть минут, то аэродром успевает погасить все огни, поднять в воздух готовые к вылету машины и откатить с полос, а то и укрыть в капонирах остальные. Тогда можно с чистой совестью сбрасывать бомбы в ночную мглу и возвращаться за разносом от начальства.