Уругуру - Алексей Санаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Понятно, – я покачал головой. – Это, видимо, безумно больно.
– Да, пожалуй. Говорят, боль не проходит всю жизнь, и каждое общение с мужчиной становится настоящей мукой.
– Я прошу прощения, – медленно сказал я, – а вы действительно «неотрезанная»?
– Да. – По шепоту Амани я догадался, как она снова смутилась. – Моя мать не хотела делать мне обрезание, и для того, чтобы избежать этого, ей пришлось крестить меня у католического священника в Бандиагаре.
– Ну, я думаю, вы ему должны быть только благодарны... Креститься все же не так мучительно, верно?
– Верно.
Мы помолчали. Я вспомнил, что еще рассказал мне вождь про Амани при нашем странном разговоре. Видимо, почувствовав это, Амани спросила:
– Вождь сказал еще что-то?
Я помедлил:
– Ничего. – И поднялся с кровати.
Вдали раздались приглушенные крики птицы Балако, отрывистые, печальные.
Иногда банальный случай может перевернуть весь ход событий. За одну минуту позволяет достичь невозможного или рушит результаты многолетнего труда. В ту ночь мне казалось, что мы максимально приблизились к разгадке, и перед нами вот-вот раскроется тайна загадочных теллемов. И в то же время мы как будто остановились напротив каменной стены. Проникнув за нее, узнаешь тайну, над которой бились сотни твоих предшественников. Не сможешь, так и останешься по эту сторону с пожизненным ощущением горечи неудовлетворенного любопытства.
Как же мы будем после этого смотреть в глаза друг другу? Неужели мы сможем встретиться через год-другой в парижском кафе и вести себя как ни в чем не бывало, понимая, что мы не справились? Нет, я не мог себе представить этого. Оливье Лабесс в свое время четверо суток провел без воды, затерявшись в пустыне Калахари в ходе одной из своих экспедиций. Он умирал от малярии в Камеруне, а в Малави лечился от укуса какой-то совершенно убийственной мушки – эту историю он никогда не мог рассказать до конца. В ходе каких-то беспорядков в Нигерии он был захвачен в заложники вооруженной группировкой. И каждый раз выживал, выпутывался, успешно раскапывал какие-то доисторические черепа и сумел сохранить свой собственный в целости.
А Жан-Мари Брезе? Это человек, который скрупулезно рассчитывает каждый шаг своей исследовательской работы и всегда достигает цели. Он увидит след любого живого существа за милю, по шуму крыльев определит вид пернатого, а по горсти земли – историю произраставших здесь деревьев за последние пять тысяч лет. Они просто не умеют проигрывать.
И главное, как я посмотрю в глаза Амани? Я столько времени убеждал ее в успехе нашей экспедиции, что сам успел поверить в него. Что же я скажу ей, если после месяцев бесплодных попыток, после этих загадочных слов вождя остановимся на достигнутом и не двинемся дальше? Нет, мы не можем так поступить! Мы должны немедленно идти вперед. Продолжать разговоры с местными жителями. Анализировать местное искусство и древние наскальные росписи. Втираться в доверие к вождям и старейшинам. Если нам стало известно хоть одно новое слово о теллемах, мы должны услышать весь рассказ.
Но судьбе было угодно поступить по-иному. Я так и не смог больше увидеть старого вождя. По одной простой причине: ночью вождь умер...
Сначала, рано утром, мы услышали, как где-то далеко раздались визгливые женские голоса. Это было непривычно, потому что утро в деревне догонов обычно начиналось с пения петухов, тоже не самого приятного на свете звука, но все же не такого пронзительного. Оливье мигом вскочил с кушетки:
– Что такое? Жан-Мари, еще одна твоя мифическая птица?
– Это Homo sapiens sapiens{ Homo sapiens sapiens (лат.) – неоантроп, человек разумный современный.}, Оливье, – пробормотал Брезе из-под своей москитной сетки, – Чрезвычайно беспокойный вид человека разумного...
Однако шум нарастал. На улице послышался топот ног, люди бежали мимо нашей хижины куда-то вверх по склону. Из соседней комнаты вышла Амани, сообщив нам то, что она могла расслышать с улицы:
– Там кто-то умер...
– Господи, только не это! – воскликнул я, потому что в одно мгновение понял, кто именно умер.
Но не успел я сообщить о своей догадке, как в наш дом ворвался полностью одетый в этот рассветный час Малик.
– Друзья! Умер старый вождь! Вас немедленно требуют наверх, к главному жрецу!
– Господи! – Амани изменилась в лице.
– Этого нам еще не хватало, – проворчал Брезе, вставая.
На улице мне показалось, что все люди бегут в различных направлениях. Смерть вождя, да еще такая внезапная, всколыхнула все население. Кричали грудные дети, голосили женщины, истошно лаяли собаки и кудахтали куры, пытаясь увернуться от ног пробегавших людей. Очевидно было, что никто не знал, что нужно делать. Двое стариков в конических кожаных шляпах повели нас в верхнюю часть деревни, я с ужасом озирался по сторонам и обратил внимание, что жители деревни оглядываются на нас с не меньшим ужасом, чем мы на них. Это было забавно, но лишь отчасти: люди явно пребывали в уверенности, что их великого вождя прикончили именно мы. И вызов к хогону был этому лучшим подтверждением.
Хогон, верховный жрец деревни, всегда живет в особенном доме в самой высокой части поселения. Стены его квадратного глиняного дома без окон были усеяны небольшими глубокими нишами, и количество ниш, как бегло объяснила мне Амани, обязательно что-то символизирует.
– Например, отмечает количество умерщвленных иностранцев, – предположил я, но на напуганную до смерти Амани шутка не произвела должного впечатления.
Верховный жрец живет здесь после своего избрания безвылазно. Лишь по ночам, когда догоны запирают свои хижины и не смеют показываться на улице, ему разрешается выходить из дома. С ним никто не может разговаривать, и никто не входит в его дом, за исключением юной девушки из числа жителей деревни, которая приносит ему еду и воду. Когда девушка обретает половую зрелость, ее сменяет более молодая подруга, а если в деревне таких нет, то вместо девушки хогону прислуживает старая женщина, что, думаю, для него значительно менее приятно.
Но зато к хогону, как повествует легенда, регулярно приходит священный удав и облизывает его тело – все-таки какое-то развлечение! А вот теперь к нему на поклон должны были прийти мы.
– Лизать его я отказываюсь, – хохотнул Оливье Лабесс, так же, как и я, чувствуя общее напряжение. – Я вообще не понимаю, какой может быть у нас с ним разговор, если ему нельзя ни с кем говорить.
– Разговор будет вестись через одного из жрецов, из тех, кто понимает по-французски, – успокоил нас Малик.
Впрочем, его довольно быстро отделили от нашей группы. На аудиенцию к хогону попали лишь мы вчетвером.
Нас усадили перед широким входом во двор хогона. Сопровождавший нас жрец исчез в черном проеме, который здесь считали дверью, и через несколько минут наружу неспешно вышел дряхлый старик с необычайно длинной для африканца седой бородой. Он был в широком синем балахоне, а под ним – обмотан куском материи наподобие юбки. На голове у него была круглая красная шапочка с помпоном. В руке он держал кисточку на короткой рукоятке с длинным ворсом на конце. Он опустился на пенек рядом с домом.
Сначала, как водится, хогон долго молчал, обмахиваясь своей забавной кисточкой и разглядывая землю у своих ног – к этой привычке догонов я стал уже привыкать. На наши лица он так и не взглянул. Нас никто не предупредил, о чем будет идти речь, но здесь не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что сейчас нас обвинят в убийстве старого вождя. Многовековой давности трюк жрецов всех мастей: сами кого-нибудь укокошат, а потом сваливают на божественную силу или, хуже того, на неверных.
Хогон медленно наклонился к своему коллеге и прошептал что-то. Жрец поднялся.
– Странные люди. Я не пойму, что за женщина с вами в мужском наряде, – заявил он с ходу.
С моей точки зрения, это было весьма неуместное для начала разговора замечание. Все посмотрели на Амани и ее широкие рабочие брюки с множеством карманов. Она не знала, куда девать глаза.
– Я тоже не понимаю, когда мужчина уподобляется женщине и носит юбку, – раздраженно парировал я, окончательно испортив отношения с главным жрецом деревни. Ничего, пусть покушает.
Он помолчал, переваривая оскорбление.
– Женщина должна уйти, она нечиста, – заявил он, снова впиваясь взглядом в Амани.
Амани всплеснула руками.
– По-моему, для нее и так большой стресс – находиться здесь, – спокойным тоном сказал Жан-Мари. – Если вы знаете, что у Амани менструация, зачем пригласили ее сюда?
– Кто это, по-вашему, должен знать? – проворчала Амани, убедив нас своей репликой, что хогон был прав.
– Я пойду вместе с ней! – вскочил Оливье. – Это цирк какой-то!
Я тоже встал.
– Я не понимаю, что тут происходит и зачем нас сюда притащили, – сказал я с легким раздражением. – Если что-то нужно сказать, пусть его высокопреосвященство скажет. Если нет, мы уходим.