Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов

Деятельность Гавацци в Неаполе продолжалась всё время, пока там был Гарибальди. После того не слышно было о нем, и, по всей вероятности, ему не совсем удобно сделалось оставаться и поучать народ в Неаполе, когда там даже «гарибальдиевский гимн»[246] стал считаться запрещенной вещью и признаком демонстрации против правительства[247].

В последнее время он занимался более литературными трудами. Месяца два тому назад появилось новое сочинение его против светской власти папы: «Roma tutta dell’Italia»[248].

Обращаясь к поучениям Гавацци, скажем, что в области словесных рассуждений едва ли что-нибудь могло быть полезнее проповедей его для упрочения нового правительства, если б оно умело хорошо понимать свои истинные обязанности и отношения к народу. Гавацци ни одним словом не отступал никогда от гарибальдиевской программы: «Италия и Виктор-Эммануил»; он служил отличным посредником между желаниями народа и требованиями нового правительства; он мог, по своему влиянию, чрезвычайно много сделать для того, чтобы популяризировать в Южной Италии новый порядок вещей. Анализ проповедей Гавацци покажет нам сущность его стремлений и требований; о силе же его влияния свидетельствует то, как принимались его проповеди в Неаполе.

Гавацци, подобно первым христианским проповедникам, не стесняется выбором места для проповедания. Храм, улица, площадь, даже театр, всякое место, где только есть собрание слушателей, – кажется ему удобным и благоприятным. В Неаполе любимое место его было Largo di Palazzo, пред церковью San Francesco di Paolo[249], в виду дворца и статуй Карла III и Фердинанда I, выходка против которых так неожиданно послужила к прославлению имени проповедника. Проповеди его возвещались заранее, и всегда на слушанье их собиралась огромная толпа. Аплодисменты, крики: «Браво! Да! Нет! Viva Italia! Viva Garibaldi!» и пр. и пр. часто прерывали проповедника. Иногда его речь принимала характер как бы разговорный, иногда он заменял слова выразительной мимикой, которая возбуждала всеобщую веселость в собрании. Всё это чрезвычайно резко противоречит тому, что мы привыкли разуметь под именем проповеди, то есть слова, обращаемого духовным лицом к мирянам. Но для тех, кому не понравится подобная «профанация духовной кафедры», заметим здесь, что такой характер проповедей в Италии, и особенно в Неаполе, не только вообще не кажется странным, но даже господствует. Далее мы скажем об этом несколько слов, а теперь только предупреждаем, что внешнюю форму речей Гавацци, как ни оригинальна кажется она для нас, нельзя приписывать ему исключительно. Главная разница Гавацци от других проповедников его страны состоит в содержании его проповедей. Сущность же содержания была такова, что к ней шло всякое место и всякое время, лишь были бы слушатели. Когда под открытым небом было неудобно собираться народу, по причине дурной погоды, Гавацци входил в церковь: так, несколько речей произнесены им в церкви del Carmine. Когда нужно было обратить речь к таким людям, которые не приходили на Largo di Palazzo, Гавацци шел туда, где их можно найти в сборе: так, он ходил на piazza Mercatello, чтобы убеждать baracchani[250], лаццарони одного многолюдного квартала в Неаполе, долее других колебавшихся отступиться от Бурбонов. Когда народ собирался на какое-нибудь зрелище, Гавацци и туда шел с своим словом: так, он не раз проповедовал в театре…

Раз это было в театре Сан-Карло. Давали какой-то балет. Кончился первый акт. Вдруг в одной из лож появился приземистый, плотный монах с красноватою бородою, в полу-военном-полумонашеском наряде, – это был Гавацци. Он сообщил какое-то известие о гарибальдийцах и начал толковать собравшейся публике об Италии, о ее требованиях, об обязанностях каждого к отечеству и т. д. Все принялись слушать, даже танцовщицы и актеры просили поднять занавес и столпились у самого края сцены, чтобы выслушать интересную проповедь.

В другой раз явился Гавацци во французский театр в Неаполе, только что возвратившись из отряда, дравшегося под Капуей[251]. Красная рубашка под рясой, кепи вместо монашеского капюшона на голове, сабля на боку и револьвер за поясом не были особенной чрезвычайностью в Неаполе в это время. Но появление Гавацци возбудило в театре общее внимание потому, что он только что прибыл с места битвы. Таким образом, едва кончился первый акт пьесы Скриба и Легуве «Bataille des dames»[252], которую давали в этот вечер, – Гавацци поднялся в своей ложе, и звучная, твердая, восторженная речь проповедника заменила декламацию актеров. Говорил он о стычках под Капуей, о действиях и намерениях Гарибальди, о положении поиск, об отечестве и свободе… Говорил долго, и нетерпеливая публика Неаполя слушала терпеливо, жадно, восторженно, до того, что забыла пьесу… Когда Гавацци кончил, импрессарио вышел на сцену и предложил, что так как для окончания комедии осталось мало времени, то не хочет ли публика заменить ее на этот раз гарибальдиевским гимном. Раздались оглушительные аплодисменты и «ewiva!». Гарибальдиевскпй гимн спет был при выражениях исступленного энтузиазма всей публики.

И энтузиазм этот не потерялся в бесплодных криках. Гавацци умел его возбудить и умел им воспользоваться: кепи проповедника обошел театр и возвратился к нему, наполненный посильными пожертвованиями в пользу армии. Мало того: он, изобразив положение войска, сказал, что раненые нуждаются в корпии, и обратился к дамам с просьбою о ее доставлении. Наутро ему натащили целые вороха корпии.

Подобных результатов достигал он очень часто. Раз, после его воззвания на площади, к его кафедре немедленно полетели платки и узелки с бельем всякого рода; кепи его много раз наполнялся монетою в пользу волонтеров, сражающихся за свободу Италии.

Гавацци был в числе тех восьми или десяти человек, которые въехали в Неаполь 7 сентября вместе с Гарибальди. Тотчас по прибытии Гарибальди отправился в собор св. Дженаро[253], – только не затем, чтобы, по желанию «Times», взять и подвергнуть химическому разложению знаменитую «кровь св. Дженаро», хранящуюся в этой церкви, а просто для того, чтобы совершить торжественное благодарение Богу за освобождение Неаполя. Сын и друг народа, Гарибальди не мог дебютировать оскорблением его религиозных верований и прежде всего хотел показать, что он вовсе не посланник сатаны и не предшественник антихриста, как его пытались представить аббаты и монахи, преданные Риму и Бурбонам. Но, пришедши к церкви, Гарибальди нашел ее запертою; мало того, вход был даже завален, а клир, принадлежащий к собору, весь скрылся вслед за архиепископом. Тогда отец Гавацци явился представителем всего духовенства: вход был открыт усилиями народа и национальной гвардии, и Гавацци совершил божественную службу и приветствовал