Леопард из Рудрапраяга - Джим Корбетт

Дом пандита был построен по тому же плану, что и строения в Бхаинсваре; нижнее помещение на уровне земли использовалось как склад топлива, а на верхнем этаже находилась комната для жилья. Небольшой марш каменных ступенек давал доступ к узкой веранде. Дверь комнаты выходила на верхнюю ступеньку каменной лестницы.

После того как пандит и его десять гостей кончили свою вечернюю трапезу, они заперлись в этой комнате, в которой совершенно не было никакого приспособления для вентиляции. Духота там была невероятная, и, боясь обморока, пандит среди ночи открыл дверь, вышел наружу, потянулся и, раскинув руки, взялся за столбы, стоящие с каждой стороны ступеней лестницы и поддерживающие крышу веранды.

Когда он вдохнул в свои легкие ночной воздух, его горло оказалось зажатым словно в тисках... Продолжая держаться за столбы, он уперся подошвами ног в тело своего противника и отчаянным пинком оторвал зубы леопарда от своего горла, сбросив его вниз со ступеней. Потом, чувствуя, что вот-вот лишится сознания, он сделал шаг в сторону и, чтобы не свалиться, двумя руками схватился за перила веранды. В тот момент, как он это сделал, леопард прыгнул снизу и погрузил свои клыки в левую его руку. Людоеду, пытавшемуся стащить свою жертву вниз, мешали перила, в которые пандит уперся другой рукой. Под тяжестью висящего леопарда острые клыки, вонзившиеся в руку, разрывали мясо, пока не дошли до запястья, и здесь хищник сорвался. Прежде чем он смог прыгнуть еще раз, паломники, слыша ужасные звуки, издаваемые пандитом при попытках продохнуть, так как воздух проходил сквозь щель разорванного горла, успели оттащить его внутрь комнаты и заперли дверь на засов. Всю остальную часть ночи пандит лежал, с трудом ловя воздух, задыхаясь и истекая кровью, в то время как леопард рычал и рвал когтями не очень крепкую дверь, а объятые ужасом паломники пронзительно кричали.

Когда рассвело, паломники отнесли бесчувственного пандита (потерять сознание при таких ранах - милосердие) в больницу общины Калакамли в Рудрапраяге, где три месяца его кормили через серебряную трубочку, просунутую в горло. После шестимесячного отсутствия он вернулся к себе домой в Голабраи с подорванным здоровьем и поседевшими волосами. Фотографии пандита делали пятью годами позже. На них видна левая половина лица и горло со слабо вырисовывающимися следами, оставленными зубами леопарда, а также отметины от его клыков на левой руке, впрочем, они вполне ясно видны до сих пор.

В беседах со мной пандит всегда говорил о людоеде как о злом духе, и после первого дня, когда он спросил меня, какие доказательства я могу ему представить в противовес его собственному опыту, утверждая, что злые духи не могут принимать материализованную форму, я, чтобы ублажить его, также отнес людоеда к числу "злых духов".

Этим вечером, придя в Голабраи, я рассказал пандиту о моем бесплодном посещении -Бхаинсвары и посоветовал ему принять особые меры предосторожности как для его безопасности, так и для безопасности всех тех паломников, которые могут остановиться в его убежище на ночь, потому что злой дух после долгих похождений в горах вернулся и находится в окрестностях Голабраи.

Эту ночь и последующие три я был в засидке на стоге сена, сторожа дорогу. На четвертый день из Паури прибыл Ибботсон.

Ибботсон всегда действовал ободряюще и вызывал во мне новый интерес к жизни, так как его принцип был подобен той вере, которую исповедует местное население: никто не повинен в том, что людоед не умер сегодня, потому что, наверное, он умрет завтра или, может быть, послезавтра. У меня была масса новостей, о которых хотелось рассказать ему. Правда, мы находились в постоянной переписке, но выдержки из моих писем входили в состав отчетов правительству и таким образом были доступны прессе, и поэтому я никогда не имел возможности касаться деталей, до которых он был большой охотник. Со своей стороны Ибботсон имел также много такого, о чем стоило порассказать; это относилось к шуму, поднятому в прессе по поводу необходимости уничтожения людоеда, и предложениям, чтобы все спортсмены во всей Индии были бы поддержаны и поощрялись на поездку в Гарвал на помощь тем, кто пытается ликвидировать леопарда. Кампания, поднятая прессой, кончилась тем, что Ибботсон получил лишь один запрос и только одно предложение. Запрос был получен от спортсмена-охотника, который писал, что если подготовка его путешествия, удобства, пища и так далее будут организованы удовлетворительно, тогда он взвесит, имеет ли смысл отправиться в Голабраи. Предложение было получено от другого спортсмена-охотника, по мнению которого, наиболее быстрый и самый легкий способ уничтожить леопарда - это намазать какую-нибудь козу мышьяком, зашив ей рот, чтобы помешать себя облизывать, и потом привязать в таком месте, где леопард ее найдет, съест и таким образом сам себя отравит.

В этот день за вторым завтраком мы много беседовали и проанализировали мои многочисленные неудачи. Рассказав Ибботсону про обыкновение людоеда проходить по дороге между Рудрапраягом и Голабраи в среднем раз в пять дней, я уверил его в том, что единственная оставшаяся мне теперь надежда застрелить леопарда - это сесть в засидку у дороги на десять ночей, потому что, как я указал, леопард почти наверное должен пройти по этой дороге по меньшей мере один раз за это время.

Ибботсон согласился на мой план очень неохотно, так как я уже до этого был в засидке много ночей подряд и он боялся, что новые предстоящие десять ночей окажутся слишком тягостными для меня. Тем неменее я отстоял свою точку зрения и потом объявил Ибботсону, что, если мне не удастся убить леопарда в течение обусловленного времени, тогда я вернусь в Найни-Тал и оставлю поле сражения любым новым охотникам, которые захотят занять мое место.

В этот вечер Ибботсон проводил меня до Голабраи и помог поставить махан на манговом дереве в ста ярдах от убежища для паломников и в пятидесяти ниже дома пандита. Тут же под деревом, посередине дороги, мы вбили крепкий деревянный кол и привязали к нему козу с небольшим колокольчиком, висевшим у нее на шее. Была почти полная луна, но высокие горы к востоку от Голабраи дадут свету луны проникнуть в глубокую долину Ганга всего на несколько часов, поэтому когда станет темно, о приходе леопарда меня известит коза.

Когда все наши приготовления закончились, Ибботсон вернулся в бунгало, обещая на следующее утро пораньше прислать двух моих людей. В то время, что я сидел на скале у подножия дерева, курил и ждал, когда наступит вечер, ко мне пришел пандит и сел подле меня; он был бхакти [* Набожный человек] и не курил. В начале вечера он видел, как мы строили махан, и теперь пытался убедить меня не оставаться в засидке всю ночь на дереве, когда я могу с полным комфортом спать в постели. Хотя с этим трудно было не согласиться, я его заверил, что все равно буду сидеть всю ночь на дереве и, кроме того, после этой еще девять ночей, так как если я не смогу убить злого духа, то по меньшей мере буду охранять его дом и убежище паломников от нападения всех недругов.

Один раз в эту ночь каркер "залаял" на горе выше того места, где я находился, но после этого до самого рассвета было тихо. На следующее утро с восходом солнца появились мои два человека, и я направился в бунгало инспекции, осматривая дорогу в поисках следов лап людоеда, предоставив моим людям идти за мной с пледом и ружьем.

В течение последующих девяти дней расписание моих действий было неизменным. Выйдя из бунгало рано вечером в сопровождении двух человек, я занимал свою позицию на махане и отсылал людей назад, с тем чтобы у них оставалось время добраться до бунгало, прежде чем станет темно. Они имели строгий наказ не выходить из бунгало до наступления полного рассвета, и поэтому каждое утро приходили, когда солнце уже начинало подниматься над холмами по ту сторону реки, после чего провожали меня обратно в бунгало.

В течение этих десяти суток мне удалось услышать лишь лающий голос каркера и то только один раз - в первую ночь засидки. Но людоед был поблизости, в окрестностях, чему мы имели достаточные доказательства. Дважды в течение этих десяти ночей он проникал в дома и в одном случае утащил козу, а в другом - овцу. Остатки их трупов я нашел с трудом; они были унесены на большие расстояния и почти начисто съедены и поэтому не могли пригодиться.

Однажды в течение десяти ночей леопард взломал дверь дома, в котором, по счастью для его обитателей, было две комнаты, причем дверь внутренней комнаты, оказалась достаточно прочной и выдержала его бешеное нападение.

По возвращении в бунгало после моих десяти ночей засидки на манговом дереве мы с Ибботсоном обсудили наши будущие планы. Никаких новых известий не было получено от спортсменов-охотников, никто не выразил желания принять приглашение правительства и никто не откликнулся на призывы, помещенные в прессе. Не только Ибботсон, но и я не мог далее оставаться в Рудрапраяге. Ибботсон вот уже десять дней отсутствовал и ему было совершенно необходимо возвратиться в Паури, чтобы заняться срочными делами в центральном управлении, а мне предстояла работа в Африке; я все откладывал в течение этих трех месяцев отъезд и уже больше задерживаться не мог. Нам обоим отнюдь не хотелось покидать Гарвал на милость и управу людоеда, и все же ситуация так складывалась, что просто трудно было сообразить, как поступить.