Нашей юности полет - Александр Зиновьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После того моего письма Сталину, которое породило движение молодых специалистов ехать на работу в отдаленные места и на трудные предприятия, меня послали в Н. с чрезвычайным заданием — в кратчайший срок «выправить положение», а главное — завершить Великую Стройку. Мое назначение санкционировало одно из самых высших лиц Партии и государства. Не буду называть его имени: его все равно вскоре расстреляли. «Помни, — сказало мне лицо, — либо завершишь стройку в срок, либо к стенке».
Но быть выдвиженцем — это не просто быть назначенным сразу на высокий пост. Тут была еще одна тонкость, о которой сейчас позабыли совсем: надо было быть выдвинутым изнутри коллектива, можно сказать — из толщи трудящихся. Так что я ехал на стройку рядовым инженером. Мне еще предстояло сыграть особую роль, чтобы вознестись.
Во что бы то ни стало
— Существенная черта сталинского периода, — говорит Сталинист, почти все создавалось заново. Вся страна была огромной стройкой. Стройка по принципу «любой ценой» или «во что бы то ни стало», т. е. не считаясь с жертвами. Никакие законы экономики не принимались во внимание. Условия человеческого существования тоже не в счет. Стройка шла по законам военного времени, как штурм крепости, которую надо было взять во что бы то ни стало. Лозунг «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять» был практическим правилом жизни, а не демагогией и пропагандой. В жертву приносились не только рядовые армии, штурмующей крепость, но и командиры. Командиры в первую очередь и в большей мере. В тех стройках, в которых мне приходилось принимать участие и о которых я знал, потери командного состава в процентном отношении раз в пять, а порою — в десять, превосходили потери рядовых. Например, на одной крупной стройке на Урале мы положили рядовых пятьдесят тысяч человек (в основном заключенных), что составило двадцать пять процентов от общего числа рядовых. А командиров потеряли две тысячи (в основном свободных), что составило пятьдесят процентов от общего числа командиров. Ощутимая разница? Причем большинство из этих потерянных командиров были арестованы. Лишь немногие из них продолжали работать на стройке в качестве заключенных. Так вот, положение с упомянутой мною стройкой сложилось катастрофическое. Причины тому были очевидны всем. Но стройка должна была быть закончена в срок любой ценой. Потому о причинах никто не спрашивал. Нужны были виновные. Отыскание таковых — не такая уж простая процедура. Жизнь стройки — это сложное переплетение человеческих судеб и отношений. А она есть часть жизни более сложного целого, в которое входит жизнь района, области, республики, высшего руководства, данной отрасли промышленности… Масса людей вовлечена в борьбу, цена которой жизнь. Должны быть согласованы мнения многих людей и организаций, прежде чем будет дано соответствующее указание. Причем не всегда прямо. Часто — в виде намека, случайного замечания. Техника такого жертвоприношения была отработана до мелочей. Вариант отбирался в зависимости от ситуации. В данном случае был избран вариант стихийного возмущения рядовой массы трудящихся беспорядками на стройке. В качестве жертвы на сей раз были намечены все высшие руководители стройки — чем крупнее наметившаяся катастрофа, тем значительнее должны быть виновные. Помимо высших руководителей в жертву должны были быть принесены еще несколько тысяч руководителей ниже и рядовых. Но это уже мелочь. Тут инициатива предоставлялась массам, а отбор жертв производился на более низком уровне и быстрее.
Мне была отведена особая роль: выступить на митинге с критикой высшего руководства, сказать вроде бы ничего не значащую фразу, что «тут пахнет вредительством», заслужить за этот «намек» бурные аплодисменты трудящихся, а после ареста врагов народа, виновных в тяжелом положении со стройкой, быть выдвинутым на высокий руководящий пост, перескочив сразу несколько ступеней карьеры. Так все и произошло, как было задумано. Но не спешите рассматривать эту ситуацию в терминах права и морали. Война имеет свои законы. А это была особого рода война, хотя и без пушек, самолетов, танков. Такого рода сражений история еще не знала. Конечно, кое-кто сравнивает их со строительством такого рода сооружений, как египетские пирамиды. Но только поверхностным умам простительны такие аналогии.
Насколько целесообразны были такие меры? Если исходить из допущения, что стройка должна быть завершена в срок, то такие меры были в высшей степени целесообразны. Они были единственными, благодаря которым был возможен успех сражения. А в том, что стройка должна быть закончена, и закончена в срок, не сомневался никто, — вот в чем суть дела. Это была аксиома для всех участников дела. А раз так, то в данных условиях выход был один: делать то, что и делали мы все общими усилиями. Все другие пути либо привели бы к срыву стройки вообще, либо оттянули бы ее окончание на много лет. Принимаемые меры означали, что масса людей должна была пойти на жертвы, дабы штурм крепости удался. Поймите: одними лозунгами такую массу людей бросить в. сражение на довольно долгий срок было невозможно. Нужны были более сильные средства. Вот они и были изобретены. Только атмосфера великой трагедии могла обеспечить успех. Никакой разумный расчет тут не дал бы желаемого результата.
О моей роли. Не думайте, что мне силой навязали мое выступление и подсказали его форму. Я и без подсказок кипел возмущением по поводу состояния стройки. Я сам рвался в бой, как и многие другие молодые специалисты. А слово «вредительство» было у всех на уме и у многих на устах. Не думайте, что я рассчитывал на карьеру. Я никогда не был карьеристом. Я презираю карьеристов. Большинство «командиров» сталинского периода, которых я знал, не были карьеристами. Тут совсем другое. Тут была озабоченность интересами дела. Я был частичкой армии, штурмующей крепость. Я был во власти массовой психологии того периода. А главное — я вовсе не воспринимал мое выдвижение как карьеру. Я знал, что работать теперь мне придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным увеличивалась минимум в десять раз. Я не мог отказаться от этой роли. Если бы я отказался, меня просто уничтожили бы. Это верно. Но дело не в этом. Я не хотел отказываться. Для меня просто не было проблемой, соглашаться или нет. Я, как командир в сражении, выполнял приказ. И даже не приказ, а нечто более глубокое и серьезное: роль в великой трагедии жизни. Если бы я точно знал, что через неделю меня тоже расстреляют как врага народа, я все равно сыграл бы свою роль. И формулировка «враг народа» меня нисколько не возмутила бы. Это не есть покорность судьбе. Это, повторяю, предусмотрено правилами игры в историческую трагедию. Теперь уже невозможно понять, почему мы поступили так, а не иначе, ибо исчезли все условия той трагедии. Теперь наше поведение можно рассматривать в терминах морали и права, вырвав его из его исторических условий.
Теперь можно поставить под сомнение фундаментальную аксиому нашего поведения «Взять крепость во что бы то ни стало!». Крепость, как оказалось, можно было и не брать. Но легко махать кулаками после драки. Легко быть умным стратегом после сражения. А вы перенеситесь в ту эпоху, в те условия, в те человеческие отношения, в те цели и замыслы! Вы сейчас не способны решать более примитивные современные задачки и делать более примитивные предсказания насчет будущего, а учите уму-разуму великий исторический процесс, в котором все было ново, все было эксперимент, все было открытие!!
Сталинский стиль руководства
— Великая Стройка, — говорит Сталинист, — есть великое сражение. Тут есть штаб, есть командиры, есть штурм, есть погибшие… Район Н — это прежде всего и главным образом — Великая Стройка. Все остальное — для нее. И вот я во главе ее. Тут же поздно вечером я вызвал к себе исполняющего обязанности начальника, так как начальник был уже арестован.
— В чем загвоздка? — спросил я, даже не поздоровавшись с ним.
— Лес, бетон, потом все остальное, — сказал он, стоя передо мною навытяжку. Пожилой человек, опытный специалист, старый коммунист… Он дрожал передо мною, безусым мальчишкой, готовый ко всему и на все, ибо теперь я олицетворял для него волю, мощь и суд истории.
Я приказал вызвать ко мне человека, ответственного теперь за лес. Ждать не пришлось — все командиры стройки уже были собраны в райкоме партии. Вошел «Лес». Я с места в карьер попробовал применить магическую формулу, с которой был сам направлен сюда: либо немедленно достаешь лес, либо кладешь партийный билет. «Лес» усмехнулся, пододвинул стул к моему столу, сел, скрутил самокрутку.
— Партийный билет я положить не могу, — сказал он спокойно, поскольку такового у меня уже нет. Уже положил. Более того, я уже имею «вышку», и согласно газетным сообщениям приговор уже приведен в исполнение. Так что меня уже нет. Что касается леса… Лес есть. И его нет. Лес будет завтра же, если… вот это «если»… — Он положил передо мною измятый лист бумаги, на котором химическим карандашом были написаны каракули — условия получения леса для Великой Стройки.