Нашей юности полет - Александр Зиновьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я приказал вызвать ко мне человека, ответственного теперь за лес. Ждать не пришлось — все командиры стройки уже были собраны в райкоме партии. Вошел «Лес». Я с места в карьер попробовал применить магическую формулу, с которой был сам направлен сюда: либо немедленно достаешь лес, либо кладешь партийный билет. «Лес» усмехнулся, пододвинул стул к моему столу, сел, скрутил самокрутку.
— Партийный билет я положить не могу, — сказал он спокойно, поскольку такового у меня уже нет. Уже положил. Более того, я уже имею «вышку», и согласно газетным сообщениям приговор уже приведен в исполнение. Так что меня уже нет. Что касается леса… Лес есть. И его нет. Лес будет завтра же, если… вот это «если»… — Он положил передо мною измятый лист бумаги, на котором химическим карандашом были написаны каракули — условия получения леса для Великой Стройки.
Я читал эти условия и диву давался. Взятки, жульнические махинации, спекуляции, очковтирательство…
— Ты это серьезно? — спросил я, подавленный.
— Вполне, — спокойно сказал он.
— Но мы ведь коммунисты! — воскликнул я.
— Мы тут все коммунисты, — тихо сказал он.
— Зачем, например, начальнику милиции десять вагонов леса? — спросил я.
— Он поставлен в такие же условия, что и ты, — сказал собеседник. Ему эти вагоны надо отдать немедленно. Остальное — завтра, послезавтра. И лес будет.
Я тут же попросил соединить меня с начальником милиции. Сказал ему, что может забрать лес хоть сейчас. Он сказал, что я — парень с головой, назвал меня «хозяином» и пригласил в гости, пообещав накормить и напоить по-царски.
— Что происходит, — сказал я, положив телефонную трубку. — И это коммунисты?!
— Мы все — коммунисты, — напомнил о своем присутствии «Лес». — А происходит обычная жизнь. Легко быть «настоящим коммунистом», до изнеможения копая землю или погружая дрова, как Павка Корчагин. А хочешь быть коммунистом в наших условиях — живи по законам этого общества: мошенничай, обманывай, насилуй, доноси, выкручивайся. Иначе ничего не сделаешь. Даю тебе дружеский совет… Вижу, ты действительно парень с головой… Человек, от которого зависит бетон, имеет большую семью, а живет в тесной комнатушке в полуразвалившемся бараке. Пообещай ему квартиру, и он тебе что угодно из-под земли выроет.
Всю ночь я не спал. Командиров стройки отпустил по домам. А сам думал и думал. И надумал. Одними приказами ничего не добьешься. Быть честным значит быть глупым. Это — прямая дорога на тот свет. И дела не будет. Чуть свет поехал к «Бетону». Я прожил сам всю жизнь в жуткой тесноте. Но то, что я увидел у «Бетона», ужаснуло даже меня.
— Сначала решим твой квартирный вопрос, — сказал я ему, — а уж потом будем говорить о деле.
Вся семья кинулась благодарить меня. Веришь ли, руки целовали. Я не устоял и… Поверь, это не был расчет. Это был искренний порыв… И сказал им следующее. Я одинок. Могу пока пожить и в общежитии. А им приказываю сегодня же после работы въезжать в мою квартиру. Вот записка к коменданту. Они отказались наотрез. Тогда я сказал: выбирай, либо въезжаешь в мою квартиру, либо пойдешь под суд. И ушел не попрощавшись. Я был уверен в том, что бетон будет. И он, как и лес, был.
Через несколько дней слух о моих действиях облетел весь район. Что начало твориться, невозможно описать. На меня смотрели как на Бога. Будто Он сам приехал в эту чудовищную глушь и дарует им обещанную райскую жизнь. А рай земной они представляли очень просто: хлеба вдоволь, немного сахару, по праздникам — селедка, дров на зиму, крыши не протекают, мануфактура… Первым делом я велел починить бараки и по возможности улучшить снабжение. В складах завалялись дешевые конфеты. Я велел немедленно пустить их в продажу. Велел особо нуждающимся многодетным семьям выдать талоны на ситец. Сейчас все это звучит как анекдот и насмешка. А тогда!.. Со всего района народ повалил в город. Стихийно возник митинг. Я выступил с речью. Я потом никогда не говорил как в тот раз. Я говорил им, что Партия и лично Он послали меня наладить здесь нормальные условия жизни, достойные человека советского общества. Я говорил им, что враги народа в заговоре с мировым империализмом пытались сорвать Великую Стройку, спровоцировав в районе невыносимо тяжелую обстановку. Я призвал их разоблачать замаскировавшихся врагов и судить их открытым народным судом. Я говорил и чувствовал, что эта народная армия будет подчиняться моей воле и что сражение за завершение Великой Стройки я выиграю.
Теперь скажи мне, в чем моя вина? Я лишь подчинился воле народа, лишь выразил ее. Волюнтаризм руководителей сталинского периода был лишь персонификацией народной воли. Пойми, другого пути не было ни у кого. Не я, так другой все равно был бы вынужден пойти этим путем. Это на бумаге и в уютном кабинете вдали от реальной жизни легко выдумывать красивые планы. В реальном житейском болоте было не до красоты, не до справедливости, не до нравственности. Наша жестокость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения, с точки зрения выживания многомиллионных масс населения.
Я спросил его, насколько важной была та Великая Стройка, оправданны ли жертвы.
— Стройка была пустяковая, — сказал он, — даже бессмысленная с экономической и иной практической точки зрения. Но именно в этом был ее великий исторический смысл. Она была прежде всего формой организации жизни людей и лишь во вторую очередь явлением в экономике, в индустрии.
Я спросил затем, много ли народу было репрессировано после той его замечательной речи.
— Сравнительно немного, — сказал он, — всего тысяч десять. Но для самых тяжелых работ на стройке этого было достаточно. В других местах руководители поступали куда более круто. И в районе все понимали, что я добрее прочих. И любили меня. Бога молили за то, чтобы я подольше продержался.
Исторический взгляд
— Возьмем любое, казалось бы, бессмысленное мероприятие тех времен, — говорит он, — и я вам покажу, что оно оправдало себя, несмотря ни на какие потери. Вот мы строили завод. Экономически и технически стройка оказалась нелепой. Ее законсервировали и потом о ней забыли совсем. Но это был грандиозный опыт на преодоление трудностей, на организацию больших масс людей в целое, на руководство. Сколько людей приобрело рабочие профессии! Многие стали высокoквалифицированными мастерами. Сколько инженеров и техников! А ликвидация безграмотности многих тысяч людей! И уроки, уроки, уроки. Знаете, как нам все это пригодилось в войну? Не будь такого опыта, мы, может быть, не выиграли бы войну. Какое руководство без такого опыта рискнуло бы эвакуировать завод, имеющий военное значение, прямо в безлюдную степь? И через несколько дней завод стал давать продукцию, важную для фронта! Буквально через несколько дней! Что же — все это не в счет?! Игнорировать это — несправедливо по отношению к людям той эпохи и исторически ложно.
Власть народа
— Сталинский период, — говорит Сталинист, — был периодом подлинного народовластия, был вершиной народовластия. Если вы не поймете эту фундаментальную истину, вы ничего не поймете в этой эпохе. Это было народовластие в том смысле, что подавляющее большинство руководящих постов с самого низа до самого верха заняли выходцы из низших слоев населения. Это — общеизвестный факт, на который теперь почему-то перестали обращать внимание. А это — миллионы людей. И каким бы тяжелым ни было их положение, они имели ту или иную долю власти. И эта доля власти в тех условиях окупала любые тяготы жизни. И риск. Власть стоила того, чтобы хотя бы на короткое время ощутить ее, подержать ее в руках. Вам теперь не понять, каким великим соблазном для людей была власть над своими собратьями. И сейчас это большой соблазн. Но сейчас это соблазн, поскольку власть несет улучшение материальных условий, большую защищенность, уверенность в будущем. Тогда эти спутники власти были на заднем плане, а то и вообще не имели силу. Многие, наоборот, теряли бытовые удобства и подвергались большому риску, вступая в систему власти. Но остановить их уже не могла никакая сила. Был в этом соблазне власти один элемент, который ослаб в нынешних условиях, но котррый играл решающую роль тогда. Он становится ясным, если сказать о другой черте народовластия.
Характерной чертой народовластия является то, что вышедший из народа руководитель обращается в своей руководящей деятельности непосредственно к самому народу, игнорируя официальный аппарат, но так, что тот остается в тени и играет подчиненную роль. Для народных масс этот аппарат представляется как нечто враждебное им и как помеха их вождю-руководителю. Отсюда волюнтаристские методы руководства. Потому высший руководитель может по своему произволу манипулировать чиновниками нижестоящего аппарата официальной власти, смещать их, арестовывать. Руководитель выглядел народным вождем, революционным трибуном. Власть над людьми ощущалась непосредственно, без всяких промежуточных звеньев и маскировок. Власть как таковая, не связанная ничем. В тот период, когда началась моя руководящая деятельность, уже шла борьба между такой формой власти (сталинской формой, народовластием) и официальной властью, представляемой армией чиновников всех рангов в сотнях и тысячах учреждений всякого рода. Победа второй формы над первой была концом сталинизма. И я, прибыв в Н, ощутил всю мощь этой второй формы власти. Но я еще успел захватить и кусочек сталинского типа власти. Это был период компромисса, ибо без сталинских методов еще нельзя было делать серьезные дела. Моя Великая Стройка была еще не по силам нормально (с точки зрения послесталинского руководства) организованной системе власти. Я еще вел себя как народный вождь. И стоило мне бросить клич, как в несколько часов все районное официальное начальство было бы перебито.