Бьётся сердце - Софрон Данилов

— Тост, товарищи!

— Дарья Даниловна, по старшинству!

Баба Дарья протестующе замахала руками, но все-таки поднялась.

— Чего же, того-сего, я могу сказать вам, таким умным… — начала тихо. — Милым да светлым. Рада я, что и меня в гости позвали. К таким милым деточкам… От меня хозяйкам пожелание будет. Чтобы на следующем празднике, того-сего, рядом с ними за столом по правую руку молодые хозяева сидели. Один рядом с Майыстыыр, другой рядом с Ланочкой…

— Верно!

— Отличный тост!

— Горько-о! — рявкнул под ухом у Аласова Нахов.

Все засмеялись.

Они сидели рядом перед пылающей печью. Майя, проводив гостей, грела озябшие руки. Часто закидывая голову, она смеялась, рассказывая, как они с Евдокией Михайловной вели под руки Нахова:

— Оба смешные… Чем больше спорят, тем виднее, что любят друг друга. Нахов для меня вроде другой стал…

— Они забавные, — согласился Аласов, вспомнив, как с простодушной искренностью Евдокия Михайловна расхваливала мужа, какой замечательный человек её Вася и как ей без него жизни нет. «Конечно, иным людям Васин характер может и не нравиться. Думают, что на язык злой, а у него это, поверьте, от застенчивости. За всех он переживает, всё к сердцу принимает. Я ему говорю: «Вася, да разве может один человек все рытвины заделать и все ухабы сровнять». А он: «Кто же, Джебджейчэн, их заделает и сровняет, если я пройду мимо и ты пройдёшь мимо». А стеснительный! Потому иной раз и напускает на себя грубость. Людям кажется: Нахов — человек толстокожий, а он добрый. И обидчив, как малый ребёнок…»

После застолья, дав своему благоверному немного отдохнуть, Евдокия Михайловна быстро и ловко помогла мужу надеть валенки и шубу. Всех вызвавшихся проводить она придирчиво оценила взглядом и выбрала Майю: «Мы с Майей Ивановной лучше всего с ним сладим».

Сергея оставили на хозяйстве.

В праздничной суете забыли вовремя закрыть печную вьюшку, к вечеру стало страсть как холодно. Оставшись один, Аласов с рвением принялся кочегарить. Когда Майя вернулась, в избе опять было тепло и домовито, печь гудела, как самолёт перед взлётом.

Они сидели рядом у огня, одни в избе, не зажигая света. Майя смеялась, рассказывая о Нахове, но вдруг вопрошающе поглядела на собеседника:

— Послушай, друг мой Аласов, а ты чего такой постный? Или не понравилось у нас?

— Вот-вот! Теперь и ты на комплименты набиваться стала.

Сказал так, отшутился, а подумал совсем о другом.

Подумал: спасибо тебе, Майя, мы целый день были рядом, а почему мне сейчас грустно, это и самому себе не объяснить. Как глупо загорланил Нахов своё «горько»! Противно всё это… А впрочем, к дьяволу рассуждения! Нашла меланхолия, да и только.

— Слушай, Майка, гляжу я на огонь и думаю: никому он так не дорог, как нам, якутам. Морозы восемь месяцев в году. Вся жизнь около огня. Вот я, к примеру, — в пионерах мне всегда костёр поручали, истопник по призванию, потом на фронте — и там костры, и ещё на охоте…

Умолк на полуслове.

Они сидели, не отрывая глаз от огня, каждый в своём.

— Ланочка-то моя в сапожках убежала… В такой мороз! — вдруг сказала Майя.

— Ай-ай, — отозвался Сергей. — Не простудилась бы.

Смолистые поленья трещали в огне. Тикали часы. От Майиных волос пахло чем-то лесным, горьковатой хвоей. И тут почудилось ему — после шумного праздника остались хозяева и сидят у огня — он и она. А девочка их убежала на танцы в одних сапожках — не простудилась бы…

— Знаешь, о чём мне сейчас подумалось? — но то, что подумалось, он рассказать не посмел, переиначил. — Посреди беспредельного мира стоит одна-единственная юрта, горит в ней печь и два человека у огня. Даже озноб по спине…

— Не пугайся, Серёженька! — сказала Майя, поняв его по-своему. — В этом среднем мире с тобой рядом у огня сидит ещё три миллиарда с лишним тебе подобных…

— Всё бы ты насмешничала, — сказал он безнадёжно. Ничего он ей не в силах объяснить!

Всё бы ты посмеивалась надо мной, милая моя Майя Ивановна. Впрочем, ты сегодня верно сказала: что-то Аласов жалостливым стал. Мне, дорогая Майя, и самому противно иметь дело с таким Аласовым. Всю жизнь считал себя человеком разумным, способным посмотреть правде в глаза, привык не терять своего лица в любых бедах. А что же сейчас? Не нужен ты ей — так и пусть! Не будь жалким. Оставайся ей другом — открытым, без недомолвок, нельзя терять этой дорогой простоты в отношениях. Оставайся для неё Серёгой Аласовым, каким она тебя знала всегда. И к чертям эти слюни!

— Ко всем чертям! — он двинул ногой по поленнице дров.

Майя вздрогнула.

— С ума сошёл!.. И что значит «ко всем чертям»?

— А это значит, что нужно послать к чертям рассуждения у огня об одиночестве! — он нашарил выключатель на стене, щёлкнул, комнату залил свет. — Вот тебе, Майка, приказ: пять минут на сборы. Идём в клуб, на танцы. И не маши ты на меня руками!

— Нет, нет! Вот видишь, и в печи затрещало. Да я и танцевала в последний раз лет сто назад.

— Чего-нибудь пожалостливей придумай. Одевайся! А то я сам тебя одевать начну. Кстати, и валенки Ланочке отнесёшь. Быстро! Мы молоды и веселы, в нас кровь как кипяток! Мы танцевать идём!

Хромоногий счетовод наяривал на гармони, две девчонки в углу держали наготове радиолу. Танцы, теснота! Саргылана увидела Майю и Сергея, замахала рукой, но общий поток понёс её в противоположный угол.

Ещё минута, и Сергей уже кружил Майю, да с такой силой, будто надеялся наверстать упущенное.

— Ой, не могу… — едва не задохнулась она. — Позволь, я отдохну. Пойди вон ту толстушку пригласи…

Но до толстушечки Аласов не дошёл — чья-то довольно крепкая рука ухватила его.

— Ага, попался! Прошу на вальс.

Степанида Хастаева — при всём своём золоте, в ярком, вызывающе открытом платье.

— А я смотрю — ба, уж не снится ли! Сам Аласов на танцах… С праздничком вас, Сергей Эргисович. И нельзя ли повеселей, поживей ногами работать? Сейчас такой час, когда всю учительскую важность можно отбросить. Был тут Фёдор Баглаевич, всех наших ученичков спать выпроводил…

Она сама «прибавила ходу», всё замелькало вокруг — лица, руки, лозунги на стенах. Где-то там осталась Майя, он попытался на ходу отыскать её глазами.

— Что вы шеей крутите? Галстук вас душит, что ли? Вы всегда такой на танцах?

— Какой «такой»?

— Чурбан… вот какой. Ваша рука лежит у меня на спине или не лежит? Держите меня покрепче! Сергей Эргисович, а Сергей Эргисович? Давайте, в честь праздничка, зададим друг другу по одному вопросу. Отвечать — по честности. Идёт? Вам первый вопрос задавать…

— Гм… Ну… О чём же вас спросить? Ну вот, скажем: о чём вы думаете, когда танцуете?

— Очень смелый вопрос, — похвалила Степанида. — Немцы в этих случаях говорят: вагехальс, что в переводе значит — сорви-голова, рисковый человек.

— Я чем-нибудь рискую?

— Тем, что в ответ на такой вопрос можете услышать… Впрочем, вопрос задан, надо отвечать. Так вот: думаю во время танцев о вас, Аласов. Думаю, что по сравнению со многими известными мне мужчинами вы ужасно неуклюжий. И угрюмый. И тем не менее почему-то мне нравитесь. Сама удивляюсь.

— Действительно, загадка, — согласился Аласов. — Тем более, что речь идёт о простом чурбане…

— Э, — погрозила пальчиком Стёпа. — Если чурбан от сухой лиственницы произошёл, он даст столько жара! Теперь мой вопрос. Не буду оригинальничать — отвечайте: что вы обо мне думаете? Самую правду, я не обижусь.

— Гм, гм… Эк вы в лоб! — Аласов принялся искать слова, успевая при этом выполнять и свои танцевальные функции. — Девушка вы, несомненно, хорошая. Красивая. Разве что модница чересчур… да боевита, как мальчишка.

— Красивая? Не возражаю. А насчёт того, что скромности не хватает — что за беда! Обратите внимание — у входа на скамеечке ваша хорошая знакомая сидит, Майя Унарова. Образец скромности! Только я не желаю быть такой! Мне её долю — лишь по приговору народного суда! Обнимите меня покрепче, что за партнёр!

Но тут, к счастью, танец закончился. Проводив Стёпу к свободному стулу, Аласов поспешил к Майе.

Около неё уже стояли Саргылана и Сектяев. Оба красные, как молотобойцы в кузнице. Известие о валенках привело Саргылану в восторг:

— Вот спасибо, Майя Ивановна! Ах, как я люблю вас!..

— Все мы её любим, — сказал Аласов, поднимая Майю за руку (краем глаза он заметил, как с первыми тактами метнулась в их сторону Стёпа). — Все мы её любим! — он положил руку на спину Майи, крепко обняв её, как только что его учили. — Сегодня, Майя Ивановна, мы танцуем всё, без разбора. И только вдвоём. Наберись мужества, Майечка дорогая.

Она так и не смогла уснуть в эту ночь. Множились в глазах огни, она плыла, полузакрыв глаза. Только вдвоём. Весь вечер.

Почему она вышутила его, когда он сказал о том, как на огромной земле двое сидят у огня? Потому, что тогда у печи и сама подумала о том же. Испугалась, как бы он не прочёл её мысли…