Определенно голодна - Челси Саммерс

Убийство Эндрю весной две тысячи восьмого года стало совсем другим. Преднамеренным. Спланированным с изысканной тщательностью королевского банкета. И я гордилась, что все прошло как нельзя более правильно. А ведь многое могло пойти не так. Но нет. И мне причиняло боль осознание того, что никто не видел моего прекрасного выступления, никто в полной мере не оценил кристальное совершенство этого акта. Я немного позабавилась с идеей пойти на похороны Эндрю — они были открытыми, — но все-таки отказалась от нее. Зачем искушать судьбу и мой чувствительный язык! Да и встречаться со своей бывшей ассистенткой, а ныне вдовой Эндрю и обоими его отпрысками совсем не хотелось. Я не ощущала себя плохо из-за его смерти, но если и испытывала нечто похожее, так только потому, что оставила детей без отца. Своего отца я любила. От него всегда приятно пахло лосьоном после бритья и табаком.

А еще, в отличие от Джованни, Эндрю мне нравился. Мне нравилось проводить с ним время. У нас была общая история. Он дал мне первую работу в качестве кулинарного критика, обнаружив скрытые способности, о которых я сама не подозревала. А я с уважением отношусь к мужчинам, которые дают мне новые знания обо мне самой. Только их очень мало, и появляются они очень редко. Спустя несколько дней после смерти Эндрю я летала на золоченых крыльях самодовольства. Они держали меня в воздухе, и все вокруг сверкало и искрилось, как в сказке. Даже унылая апрельская погода не могла помешать моей новой радости: я совершила нечто невообразимое. От концепции до самого исполнения, а жаркое из вырезки Эндрю имело беспрецедентный успех. Жаль, что только у меня одной, ведь я не могла поделиться им с кем-либо, и это омрачало мою радость.

И тут беспокойство снова начало нарастать. Ведь Эндрю мог умереть всего однажды, а я мне хотелось встречаться с ним снова и снова, быть с ним рядом, а потом убивать. Я хотела и того, и другого, то есть всего сразу. Но это невозможно. Хотя если бы это было возможно, я бы с радостью воскресила Эндрю, но лишь затем, чтобы снова убить. Причем не раз, не два, а делать это регулярно.

Я с головой ушла в работу, написала статью о еде во времена экономического кризиса для «Еды и напитков», где теперь была ответственным редактором. Джил возглавлял журнал больше десяти лет, но совет директоров решил, что этого достаточно, и снял его с должности, так что все наши взаимодействия зависели только от либидо. И это действительно странно, если так посмотреть. Мы с Джилом никогда не были настоящей парой, а меня к тому же никогда не грызла совесть за то, что я все время трахаюсь со своими боссами. И при этом, несмотря на наш маслянистый интим, ни Джил, ни я не думали, будто мы вместе.

Я хорошо помню этого славного неуклюжего мужлана, полную противоположность всегда вежливого и лощеного Эндрю. Джил же больше походил на свежевыпеченный аппетитный пирожок с типично американской начинкой. В Нью-Йорк он приехал еще в восьмидесятых из какого-то крошечного городка в Небраске, быстро сделал совершенно непристойные деньги на фондовой бирже, а во времена технологического бума в девяностых еще и приумножил их. После чего вдруг решил, что ему нужен журнал. Так и появились «Еда и напитки», а Джил, вопреки всем ожиданиям, преуспел. Этот кулинарный журнал оказался настолько удачным, что его купил крупный издательский холдинг, который оставил Джила в качестве исполнительного директора. Этот восхитительный болван любил свой журнал.

«Еда и напитки» начинали с того, что пели гимны простым удовольствиям, но редкий гурман будет довольствоваться скромным угощением, поэтому вскоре вместо мясных рулетов здесь стали воспевать паштеты. Наш журнал изменился вместе со вкусами Джила, которые изменились благодаря мне. Начала я со спагетти по-сардински боттарга ди тонно и с пасты риччо ди маре — с вяленой икрой и морским ежом. Джил очень любил вылизывать меня. Он целыми часами мог лежать, уткнувшись носом в мою пизду и лакая из нее, как кот молоко, своим толстым языком. В такие моменты он распластывался у меня в ногах, как морская звезда, прижимающаяся всеми своими сосочками, прекрасная и по-глупому преданная. Спагетти боттарга стали идеальным блюдом, после которого его можно было соблазнять другой, более изысканной едой.

Люди нынче любят покричать о своей полиамории — полиамория то, открытый брак это. Но если вы спросите меня, то я отвечу, что полиамория — это просто новый лейбл, личный бренд для тех, кто считает себя не таким, как все. Помню, однажды самопровозглашенная полиаморка познакомила меня с одним мужчиной, попавшим в ее широкие сексуальные сети.

— Знакомься, это Алекс, — сказала она. — Мой второй парень.

Алекс протянул руку, как дрессированный медвежонок. Я ответила на его пожатие. Я довольно вежлива.

Джил никогда не был моим парнем — ни первым, ни вторым, никаким другим. Я думаю, отчасти потому, что наши отношения напоминали скорее игру. Сам Джил тоже выглядел как мальчишка. Светловолосый, румяный мальчиш-плохиш с британскими корнями, как будто сошедший с картин Уильяма Хогарта. У него были васильковые глаза, маленькие зубки, напоминающие зернышки молочной кукурузы, и зачесанные назад золотисто-желтые волосы, в которых с возрастом все больше проявлялись серебряные пряди, точно призраки заморозков на пшеничном поле. Талия Джила указывала на его отменный аппетит и теплый юмор. Не могу сказать, что меня восхищало его тело, определенно, я не грезила о нем холодными одинокими вечерами, но главное — оно было приятным и очень благодарным. Когда я целовала его, Джил стонал от наслаждения, точно собака, которой чешут живот.

Несмотря на весь буржуазный блеск, Джил тщательно скрывал свое распутство. За ним тянулся целый свиток ванильных дамочек, на двух он даже женился и наслаждался с ними ежедневным миссионерским сексом, одобренным «Нью-Йорк таймс» и «Атлантик» (нет ничего более ханжеского, чем скромные либеральные издания). При этом Джил оставался супергероем-извращенцем. Кроткий Кларк Кент при свете дня, ночью он превращался в летучую мышь и начинал жонглировать чужими жизнями, не испытывая ни малейших угрызений совести. Все свои эротические манипуляции он воспринимал с эмоциональностью золотистого ретривера, то есть вообще никак.

Эмма уже давно говорила, что эротическое развитие мужчины останавливается на первой привязанности. Это, по ее утверждению, есть принцип фиксации. Как муха в янтаре или заливной лосось, мужчина цепляется за один конкретный