Удушье - Чак Паланик

А я спрашиваю их — эй, ребятишки, может кто-нибудь из вас рассказать мне, как люди в восемнадцатом веке замучивали голых маленьких мальчиков до смерти?

Такое всегда привлекает их внимание.

Никто не поднимает рук.

Продолжая изучать щипцы, повторяю:

— Кто-нибудь?

Всё равно нет рук.

— Серьёзно, — говорю, начиная щёлкать щипцами, разжимая их и сжимая. — Вашему учителю стоило бы рассказать вам, что в былые времена маленьких мальчиков частенько убивали.

Их учительница ждёт снаружи. Вышло так, что пару часов назад, пока её класс чесал шерсть, мы с этой учительницей перевели немного спермы в коптильне, и она стопудово считала, что это обернётся какой-то романтикой, но секундочку. Меня, пока зарывался лицом в её замечательную упругую попку, вообще поражало, что может прочесть между строк женщина, если ты случайно ляпнешь «Я тебя люблю».

В десяти случаях из десяти парень имеет в виду — «Я такое люблю».

Напяливаешь пижонскую полотняную рубаху, галстук и какие-нибудь бриджи, — и бабы со всего мира хотят посидеть у тебя на роже. Когда вы двое делите концы твоего толстенного здорового поршняры, ты же просто тип с обложки какого-нибудь древнего романтического романа. Рассказываю ей:

— О крошка, вонзай мою плоть во свою. О да, вонзай меня, крошка.

Грязные словечки восемнадцатого века.

Эту их учительницу зовут вроде Аманда, Элисон, или Эми. Что-то на гласную.

Главное — не забывай себя спрашивать: «Как бы не поступил Иисус?»

Теперь, перед её классом, славными чёрными руками запихиваю щипцы обратно в огонь, потом маню детишек парой чёрных пальцев, международный знак языка жестов для «подойдите поближе».

Ребятишки позади подталкивают стоящих спереди. Те, что спереди, смотрят по сторонам, и один малыш зовёт:

— Мисс Лэйси?

Тень в окне говорит о том, что мисс Лэйси наблюдает, но в тот миг, когда смотрю на неё, она уклоняется из поля зрения.

Показываю детишкам — «ближе». Старая рифма насчёт «Джорджи Порджи», рассказываю им, на самом деле про короля Англии Георга IV, которому вечно было мало.

— Мало чего? — спрашивает какой-то малыш.

А я отвечаю:

— Спросите учителя.

Мисс Лэйси продолжает подглядывать.

Говорю:

— Нравится вам огонь, который у меня здесь? — и киваю на пламя. — Так вот, всем постоянно нужно чистить печные трубы, вот только трубы внутри очень узкие, и проходят всегда поверху, поэтому обычно люди заставляли маленьких мальчиков забираться туда и выскабливать внутренности.

А поскольку там было очень тесно, рассказываю им, то мальчики застревали, если на них хоть что-то было надето.

— Поэтому, совсем как Санта-Клаус, — продолжаю. — Они карабкались вверх по трубе… — говорю, доставая из огня горячую кочергу. — Голыми.

Плюю на красный конец кочерги, и плевок громко шипит в тишине комнаты.

— А знаете, как они умирали? — спрашиваю. — Кто-нибудь?

Никто не поднимает рук.

Спрашиваю:

— Знаете, что такое мошонка?

Никто не отвечает «да» и даже не кивает, поэтому говорю им:

— Спросите мисс Лэйси.

В наше особое утро в коптильной, мисс Лэйси полоскала мой поршень в хорошей порции слюней во рту. Потом мы сосались, крепко потели и проводили жидкостный обмен, и она отклонилась назад, полюбоваться на меня. В тусклом дымном свете повсюду вокруг нас висели всякие большие фуфельные пластмассовые окорока. Она всё мокла, крепко оседлав мою руку и вздыхая между каждой парой слов. Вытирает рот и спрашивает — предохраняюсь ли я.

— Клёво, — говорю ей. — Сейчас же 1734-й, помнишь? Пятьдесят процентов детей умирали при родах.

Она сдувает с лица прядь сырых волос и говорит:

— Я не об этом.

Лижу её посередине груди, вверх по горлу, и потом охватываю ртом её ухо. Продолжая гонять её на промокших пальцах, спрашиваю:

— Ну, какие же есть у тебя злые недуги, о которых мне следует знать?

Она тащит меня сзади в стороны, слюнявит палец во рту и говорит:

— Я верю в самопредохранение.

А я в ответ:

— Ну, клёво.

Говорю:

— Меня за это могут загрести, — и накатываю резинку на поршень.

Она пробирается мокрым пальчиком по моей трещине, шлёпает меня по жопе другой рукой и отзывается:

— А каково мне, представь?

Чтобы не кончить, думаю про дохлых крыс, гнилую капусту и выгребные ямы, говорю:

— Я в том смысле, что латекс не изобретут аж до следующего века.

Тыкаю кочергой в сторону четвероклассников и продолжаю:

— Эти маленькие мальчики обычно выбирались из трубы, покрытые чёрной сажей. И сажа въедалась в их руки, и коленки, и локти — а ни у кого не было мыла, поэтому они всё время ходили чёрными.

В те времена так у них проходили все жизни. Каждый день кто-то загонял их в трубу, и весь день они проводили, карабкаясь по ней в темноте, а сажа набивалась им в рот и нос; и они никогда не ходили в школу, и у них не было телевизора, или видеоигр, или коробочек сока манго-папайя; у них не было и музыки, и ничего на радиоуправлении, и ботинок, — и каждый день было одно и то же.

— Эти маленькие мальчики, — говорю, проводя кочергой вдоль толпы ребятишек. — Эти маленькие мальчики были совсем как вы. Они были совершенно точь-в-точь как вы.

Мои глаза проходят от одного малыша к другому, на мгновение ловя взгляд каждого.

— И однажды каждый маленький мальчик просыпался с воспалённым пятнышком на интимном месте. И эти воспалённые пятна не заживали. А потом они метастазировали, следуя вверх по семенным пузырькам в желудочный отдел каждого из маленьких мальчиков, и тогда, — говорю. — Было уже поздно.

Вот обрывки и осколки моего медфаковского образования.

И я рассказываю им, что иногда маленького мальчика пытались спасти, отрезая ему мошонку, но всё происходило до появления лекарств и больниц. В восемнадцатом веке опухоли такого типа обычно именовали «сажными бородавками».

— И вот такие сажные бородавки, — рассказываю детишкам. — Были первой изобретённой формой рака.

Потом спрашиваю: кто-нибудь знает, откуда название — «рак»?

Рук нет.

Говорю:

— Не заставляйте меня кого-нибудь вызвать.

Там, в коптильне, мисс Лэйси расчёсывала пальцами клочья сырых волос и сказала:

— Ну? — как будто вопрос был совершенно невинный, поинтересовалась. — У тебя есть жизнь вне этих мест?

А я, вытирая подмышки насухо своим напудренным париком, попросил:

— Давай не будем воображать всякое, ладно?

Она скрутила свои колготки так, как делают женщины, чтобы просунуть вовнутрь ноги, и заявила:

— Такой анонимный секс — это признак сексомана.

Я уж лучше представлял бы себя бабником, парнем вроде Джеймса Бонда.

А мисс Лэйси заметила:

— Ну, а может, Джеймс Бонд и был сексоманом.

И тут бы мне сказать ей правду. Что я восхищаюсь зависимыми. В мире, где все ожидают какого-то слепого, случайного бедствия или какой-нибудь внезапной болезни, человек с зависимостью обладает утешительным знанием того, что его наиболее вероятно ждёт впереди. Он взял на себя некий контроль над своей непреклонной судьбой, и его зависимость лишает причину его смерти той полной неожиданности, которая ей присуща.

В каком-то смысле, быть зависимым — очень профилактично.

Хорошая зависимость снимает со смерти дух непредсказуемости. И уже действительно есть такая вещь, как планирование собственного отбытия.

И, на полном серьёзе, как это по-бабски — считать, что любая человеческая жизнь должна продолжаться и продолжаться.

См. также: Доктор Пэйж Маршалл.

См. также: Ида Манчини.

По правде сказать, секс — это уже не секс, если у тебя каждый раз не будет новой партнёрши. Первый раз — это единственное время, когда в деле участвуют и твоё тело, и голова. И даже на втором часу этого первого раза голова твоя может отправиться в странствия. Не получаешь уже полную качественную анестезию, как при хорошем анонимном сексе в первый раз.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Но вместо всего этого я просто наврал мисс Лэйси и спросил:

— Как мне с тобой связаться?

Рассказываю четвероклассникам, мол, название «рак» пошло оттуда, что когда рак растёт внутри тебя, когда прорывает кожу, то он похож на большого красного краба. Потом краб ломается, а внутри он весь белый и кровавый.

— Чего бы не пробовали врачи, — рассказываю притихшим маленьким ребятишкам. — Каждый маленький мальчик в итоге оставался грязным, больным, и кричал от ужасной боли. А кто может сказать мне, что было потом?

Никто не поднимает рук.

— Ясное дело, — говорю. — Потом он умирал, конечно.

И кладу кочергу обратно в огонь.

— Ну, — спрашиваю. — Вопросы есть?

Никто не поднимает рук, и тогда я рассказываю им об откровенно фиктивных исследованиях, когда учёные брили мышей и мазали их лошадиной смегмой. Такое должно было доказать, что крайняя плоть провоцирует рак.