Пеперль – дочь Жозефины - Жозефина Мутценбахер

Пеперль безумно возбудилась. Она старается завладеть толстым веретеном всякий раз, как только оно выскальзывает из Мали, однако всё время опаздывает. Но она хочет иметь, по крайней мере, хоть что-то. Она опускается на колени между ног Шурля со стороны спины и начинает сосать и лизать его мошонку, и Шурль резко отставляет зад, чтобы дать Пеперль возможность заняться его сракой. Заботливо и со вкусом Пеперль вставляет ему в заднюю дыру сразу два пальца и удивляется, насколько легко те входят. Она собирается было высказаться по этому поводу, когда Шурль вдруг начинает выть и ругаться:

– Проклятые пизды, все до одной, видеть их не могу больше. Бздёж дристяный! Эта ебля меня в могилу сведёт. С корнем нужно вырвать все эти пизды, вырвать с корнем, и всё! – И с этими словами он в очередной раз раздирает пиздёнку Мали. Детское тельце стремительно скользит взад-вперёд по любовной стреле Шурля, а тот продолжает кричать во весь голос: – Я вам покажу, проклятые бляди, пизду наизнанку выверну, как только в неё целую бочку налью.

Пеперль с опаской поглядывает на дверь, не услышал бы кто-нибудь эти крики. Хорошенькое дело будет, если их здесь застукают. Две голые школьницы, в пизде одной из которых бесчинствует исполинский молот негра и чихвостит её в пух и прах точно манду старой бляди из парка Пратер. Ведь никто не знает, что обе явились сюда совершенно добровольно и что они даже в столь юном возрасте испытывают радость от ебли. Пеперль боится, как бы чего не случилось, потому что эти крики Шурля наверняка привлекут внимание находящихся поблизости людей, и тогда всё пропало. Она не может допустить этого и к тому же думает о том, что если Мали с Шурлем наебутся вдоволь и оба будут окончательно выпотрошены, то у негра едва ли найдутся силы пройтись ещё разок и по её дырочке. А ей непременно хочется ещё раз кончить. Она произносит это про себя и затем решает принять меры, чтобы не оказаться в подобном положении. Коль скоро это случилось только один раз, следующего она добьется самостоятельно. Быстро сориентировавшись, она одним махом вскакивает на ляжки Шурля, вклинивается между Мали и бешено ебущимся негром, прижимается пиздой к его рту, так что пухлые губы Шурля оказываются прямо напротив её срамных губ, и таким способом заглушает его крики. Его бурное дыхание упоительно щекочет её возбуждённую дырочку, его скользящий туда-сюда язык широкими штрихами проходится по секелю и глубоко погружается в пизду. Да, такой горячий и похотливый язык, что ни говори, лучшая помада для губ. То есть, правильнее сказать, помада для срамных губ. Пеперль запускает пальцы обеих рук в его чёрные вихрастые кудри, крепко прижимает его голову к пизде и ощущает, как у неё внутри всё снова начинает медленно закипать и бродить.

– Лижи же, лижи, – успокаивающе произносит она, обращаясь к негру, – и не ори так, люди могут услышать, и тогда нашей славной игре придёт конец. Лижи хорошенько, вот так, да, и подари мне поцелуй, чмокни меня в губки, ну давай, лучше и крепче лижи, или, может быть, ты разучился?

Потом от неё тоже ускользает взаимосвязь событий, она перестаёт думать и со слепым наслаждением отдаётся его доводящему до конца вылизыванию. Могучие удары, которые Шурль наносит в пиздёнку Мали и которые с каждым разом заставляют девочку содрогаться всё больше, заодно толкают взад-вперёд и Пеперль. Её секель с хлюпаньем выскальзывает из его сосущих губ, однако тотчас же снова находит дорогу на своё столь приятное место.

– Проклятая ебля, проклятые пизды…

Голос Шурля тонет в бульканье заполнившей пизду Пеперль жидкости, и в ту же секунду тело негра сотрясает оргазм, за которым следует мощное извержение. Сперматозоиды сплошной массой атакуют ещё нетронутое материнское лоно Мали и тотчас же преодолевают его протестующее сопротивление.

– Мама, мама, – жалобно скуля, вскрикивает Мали, потом колени у неё подгибаются, она на мгновение оседает на тяжело сопящего негра, а затем, лишившись чувств, опрокидывается навзничь. Позабыв о Пеперль, Шурль вскакивает на ноги, бросает Мали на ворох накидок в углу и выливает на девочку кувшин холодной воды. Веки Мали начинают подёргиваться, и затем её детское личико с дерзким курносым носом расплывается в блаженной улыбке. Она открывает глаза и медленно произносит:

– Это было порядочное свинство, но уж больно оно мне понравилось, да, вот это была ебля так ебля!

– Одевайтесь и вон отсюда, – без лишних предисловий говорит Шурль. Лицо у мужчины серое как свинец. Только сейчас до него доходит, что он наделал и что могло бы произойти, если бы его застали с двумя детьми за этим занятием. – Давайте, убирайтесь обе, да поскорее, мои дорогие, живо, живо!

Девочки и оглянуться не успевают, как уже оказываются на улице.

– Ну и устала же я, – признаётся Мали, – однако как здорово всё получилось.

– Ствол у этого парня как у настоящего жеребца, – мечтательно отзывается Пеперль.

Издалека доносится звон колокольчика, возвещающего о начале циркового представления.

– К счастью, – говорит Пеперль, – я потребовала с него билеты заранее, сейчас он бы мне шиш с маслом дал, а не билеты. Пойдём быстрее, чтобы не опоздать.

– Одно я тебе скажу, Франц, если я ещё хоть раз увижу тебя с этой грязной стервой, с Фанни Веверкой, то между нами всё кончено! – завершает семейную сцену Алоизия Мутценбахер, поскольку лимит дыхания у неё иссяк.

Но этого момента господин Мутценбахер только и ждал, теперь настаёт его очередь высказаться по столь животрепещущему вопросу.

– Всё это оттого, что ты завистлива и потому в каждой шикарной женщине видишь бабу, с которой я хочу-де завести шашни. Да в этом, впрочем, ничего удивительного бы не было. У всякого нормального мужчины, каким являюсь и я, разгорелся бы аппетит при взгляде на госпожу Веверку. У неё всё на месте, чему быть положено! Не то, что у тебя, одни кожа да кости! Тут не долго и синяк получить во время… Ну, да чего там! Одна только жопа у Веверки целое состояние!

– И тебе не стыдно говорить такое, старый греховодник. – Алоизия Мутценбахер обретает новое дыхание. – Сразу видно, яблоко от яблони не далеко падает, – ядовито замечает она. – Твой покойный папаша, помнится, свою собственную дочку натягивал, а у дочьки-то, знатной барышни сестрицы твоей, манда была, должно быть, с пивную бочку. Тебе не привыкать с блядьми якшаться, потому тебе и нравится Веверка. Думаешь, я не знаю, что она на панель шастает. Дыма без огня не бывает. Будь у неё приличная профессия, она бы не выглядела так хорошо, мерзавка сраная. Если бы я только захотела этого, то хоть сегодня находилась бы кое-где в другом месте. – Брань тонет во всхлипываниях.