Путешествие без Надежды - Павел Улитин

Тут мне придется перейти на язык родных осин, поскольку речь пойдет о березках. Твоих прав непризнанная волость — чужая суть. И граница и грань и межа и посев конечно же не на земле, возможно в языке, возможно, но, во всяком случае, не уходя, не уклоняясь от повинности, не путая дядю с соплемянником. И если есть что-то вокруг, то не дальше того, до чего ты можешь дотянуться рукой: до своей жены, до своей боли в позвоночнике, до собственных слов, которые и до губ еще не дошли.

Измерение всегда было четвертым. Для меня важна была судьба трех человек, а звезды и пророчества возникали только как повод для выяснения отношений. Но у каждого из тройки своя звезда, а какая звезда, такая и езда, и всякая езда нуждается в узде. Укатали сивку крутые горки.

7.5.74

Что интересно четырем домам и пятому колесу в телеге. Какова фуражка, таковы и мысли. Каковы погоны, таково и внутреннее достоинство. Каковы вопросы, таковы и свидетельские показания.

Пророчество о пепельном ничтожестве сбылось. Мы на радость всем буржуям мировой пожар раздуем.

Каков был образованный телеграфист, таковы и его образованные стихи.

8.5.74

Все мы вышли из этой шинели. Но ни один не догадался сшить себе из рукава этой шинели тришкин кафтан. Или сделать из пятого колеса телеги велосипед. Оказывается, у Пятикнижия есть автор. От меня скрывали существование Моисея.

«Вера, чаю!»

«Надо уметь оставаться слабым», сказал сильный человек. Перед глазами фигура Дзержинского, изучающего еврейский язык для работы с бундовцами. Такая манера говорить о тебе, обращаясь к третьему собеседнику. Почему я за тебя должен отвечать? Вы щенки. Слушайте меня. Время на ваших часах остановилось. Начало из Сталина, конец — из Солженицына.

Поэт зачитывает гостям стихи, его жена говорит с подругой по телефону. В паузах между стихами слышен ее голос:

— Бред.

— Не слушай его.

— Чушь какая.

Российская мистика: сидит человек и пишет «раздался стук в дверь и в комнату вошли двое» и тут действительно раздается стук и входят двое.

4.4.74 четверг

Ты думаешь, если ты будешь разговаривать умело, ты их обманешь. Ты думаешь, если будешь разговаривать вежливо, ты сохранишь с ними нормальные отношения. Ты думаешь, если ты объяснишь им свою позицию, они от тебя отстанут. Наивная шельма. Ты думаешь, они ждут от тебя имен, адресов, дат. Не нужен им этот самиздат, они сами из дат. Не остроумно. Им важен контакт. Ты обращаешь внимание на их слова, а тут важно заметить наклон губ и прищур глаз. Им важно продолжение разговора, а не сам разговор. С умным человеком и поговорить интересно.

Уходя из мира, не забудьте хлопнуть дверью. А то никто не заметит. Макаров чешет затылок, но это не тот Макаров.

— Вы опоздали с вызовом на двадцать лет. На вашем месте я бы послал привет всем уже оттуда. И в конце концов: что за торговля верностью и преданностью? Вся эта верность и преданность хороша, пока не найдется еще одна верность и преданность.

17.5.73 четверг

Они, знаешь, тоже умеют накручивать и перечертачивать. Это все равно что человеку посоветовать прыгнуть с четвертого этажа, чтобы избавиться от икоты. Вот такие пирожки. Она же вроде стерва, четырех мужей бросила?

Пожар в пепельнице заливается водой из-под крана и потом надо проветрить помещение. У тебя не глубинные противоречия души, а болезнь роста: с кем и куда идти? В какую школу: с английским уклоном или математическим?

Справа налево или слева направо? 37-й год или 73-й? А потом началась такая веселая жизнь за наш счет. Столпничество на паркетине. Их согревают девочки. Фонд подачек на тебя не рассчитывает.

Пока что тебе нужна совесть, чтобы сочувствовать стану умирающих за высокое дело. А когда ты сам очутишься в этом стане, совесть тебе уже будет не нужна. У них вся жизнь в этом: гульнуть на дне рождения, а потом обратно в лагеря на семь лет.

«Она фанатичка. Сикель. Кусок студня».

Он сломал нам штопор. А потом сварил пунш в чайнике для заварки. Придется перенести пятницу на четверг. Память враждебна всему личному. Ласкать и карябать. Но братьев наших меньших никогда не бил по голове. Надо этого мальчика, с фантасмагорическим мышлением, в нашу обойму. Получишь семь лет за клевету на личность. Я начал с того, что протоколы допросов Якира — это литература, и, следовательно, к личности Якира прямого отношения не имеют.

Потеряны грани. Не тот посев. Пародия на уровне пародируемого — это просто плохое воспроизведение жизни. Что останется от соц-арта, когда не станет соц-реализма?

Должна же обезьяна отличаться от попугая хотя бы на разницу между свиньей в ермолке и раввином с куском свинины? Скорей бы он уехал: метагалактические категории изложенные языком начальника отдела кадров.

Изложите письменно и я поверю. Подпишите протокол допроса. Судить будут по протоколам сионских мудрецов.

Но для Версилова беготня по городу под собственное бормотанье и случайные встречи и были жизнью. Для вас это — эпизод. Реликвии, которые берутся с собою в загробную жизнь. Еврейский вопрос по-русски это не вопрос, а ответ. Она задирает юбку. Под штанами ничего нет. Под юбкой ничего нет. А икона где? Ты куда, гадина, спрятала икону? Мы даже знаем, что вы увезли пластинку с аплодисментами к речи Сталина. Спасибо русскому народу за то, что он такой великий русский народ. А ему и великий человек не икона. Но где икона?

Но сроку быть. И мы еще попляшем. И мы еще посмотрим кто кого. И мы еще покажем вашим «нашим» кто перед Богом избранней всего.

31.5.74

Первая мысль была: может быть, после ареста, жена согласится уехать? Когда произойдет метагалактический взрыв, кому ты будешь тыкать в нос своей солнечной системой? А кобра, тем более домашняя кобра, не так уж опасна: она перед прыжком плюется.

Она помнит все личные обиды четырехлетней давности: как я ей не принесла кефир и как я слишком сексуально посмотрела на ее мужа. Но кто оказался победителем? Нищий монах под дырявым зонтиком. Человек, который помнит все тычки и затычины, но не подавал виду. Он стал диктовать им каждый шаг. Он у них сидит глубоко в Я. Он как Сократ, которого нельзя ни выгнать из дома, ни забыть. Его можно только убить. Для древнего грека это означало: лишить родины.

Жить не по лжи. Жид — не пол-жид. Путь гражданского неповиновения по Ганди. По «чем»? Не поганьте! Не обычай дегтем щи белить. Такое еще одно сестное место, которому в первом круге узел первый с барахлом невподым.

Человек в Европе в поисках родной Рязани.

Когда в комнате появилась дочь лондонского раввина, Оли в комнате как будто не стало. Когда дочь лондонского раввина возжелала закурить, Вадик так поспешно через голову Оли поднес ей спичку, что чуть нос не подпалил Оле. А с отъездом как произошло? Та же наглость. Асаркан решил, что Вадик поедет провожать кибуцную француженку на метро, а он, Оля и дочь лондонского раввина, вместе с Леней Иоффе поедут на такси вчетвером. Но Вадик совершенно нагло сказал, что так как и дочь лондонского раввина и кибуцная француженка и он сам едут в одном направлении, то в такси с иностранками поедет он, а Асаркан поедет сам по себе. Как? У Оли нет денег на такси. Ну, значит поедут обычным путем. Как? Обычным путем. Надо немедленно заявить протест начальнику железных дорог нашей жизни.

«Человек продолжает действовать. Смерть продолжает следить. Если вы чувствуете себя счастливым, скрывайте это. Если сердце ваше переполнено, не открывайте рта». (Saul Bellow)

С ними всегда можно разговаривать. На разные темы. И даже с улыбкой. У них отрывочные сведения. Они заходят с разных сторон. Когда граница достигается, ты должен немедленно пресекать продолжение разговора. И тут надо быть готовым к тому, что тебе придется испортить им настроение. Чего стоят слова об отчаянии, если пережил отчаяние, которому нету слов? Это вот что такое: это поиск подходящего взгляда на встречный ответ в чужих глазах.

Мы стояли у входа в кафе «Дружба», прячась от ураганного дождя. Градины величиной с грецкий орех отшвыривались ветром, и асфальт побелел, а потом хлынул тропический ливень, потоки воды не успевали сливаться в канализационные трубы, они неслись вниз по Неглинной, пенясь, переливаясь через кромку тротуара, и уже захлестывали окна подвальных помещений. Люди бежали, закрутив штаны чуть ли не до колен. Потом вдруг выглянуло солнце. Все почему-то улыбались. Через две коротких перебежки в паузах между ураганным дождем, мы добежали до кафе «Артистическое» и заказали триста граммов портвейна. Это было счастье.

«Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что ничего при мне не было. Сначала мне все казалось, что зато было многое прежде, но потом я догадался, что и прежде тоже ничего не было, а только почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что никогда ничего и не будет». (Ф.М. Достоевский, «Сон смешного человека».)