Уйти вместе с ветром - Мария Семенова

— Ну что-то вроде… — Александра прятала глаза и по-прежнему часто моргала. — Только что через наш лагерь прошёл Аркадий… Ну, который вроде… ребёнка…

— А он что?

— Он, по-моему, немного «того». Он шёл в лес сдаваться.

— Кому?

— Не знаю. Он сказал, что к посёлку подтянулись военные, но это неправильно, и будет ещё хуже, потому что Тину и немцев украли в отместку за убийство того существа, ну, ребёнка, которого никто, кроме него, не видел. И вот теперь он надеется вернуть пленников, обменяв их на себя…

— Ты полагаешь, он действительно спятил? — спросила Марина. — Как-то слишком благородно для обычного психа…

Настал черёд Александры мотнуть головой.

— Значит, он необычный…

— Ну а мне что теперь делать, Сандра? — Марина взглянула на Александру с царапнувшей душу доверчивостью. — Куда бежать?

— Я думаю, что бежать никуда не надо, — со всей возможной твёрдостью ответила Александра. — Приготовь обед, накорми Виталика и Кирилла, если сможешь, успокой Аллу, она там за палаткой бьётся в тихой истерике, и я с ней не справилась. Не забудь что-нибудь дать Монморанси… Барон запер его в машине, чтобы не утёк следом за Хильдой… Барон и Соболь скоро вернутся и расскажут всё, что узнали и сделали. Кстати, они тоже наверняка будут голодные… А я пойду попытаюсь своими способами что-нибудь разузнать… Хотя, если тебе будет легче, останусь с тобой и помогу!..

Последнее отчаянное предложение даже вызвало у Марины что-то вроде улыбки. Она успела беззаветно поверить в гипотезу Александры. Итак, Тина отправилась путешествовать с немцами. Образы атлетичных улыбчивых зигфридов, запечатлевшиеся в памяти, особых опасений не вызывали. «Всё-таки немцы культурная нация, — утешала себя Марина. — Европейцы. И потом, там же дедушка… Дворянин…»

— Алла, ну не плачь! Ну не плачь, пожалуйста! Аллочка! Да Алка же! — Виталик тряс Аллу за плечо. Плечо тряслось и колыхалось, точно сделанное из баллистического геля. Глухие простуженные рыдания никак не смолкали. Лишь иногда, когда девочке не хватало воздуха, раздавались визгливые, через рот, всхлипы.

Призывы успокоиться не действовали, и Виталик перешёл к убеждениям:

— Да найдётся Тинка! И ничего ей никогда не сделается! Она же знаешь какая… Она дома где только не шляется и чего только не делает… И друзья у неё… Они… Я пароль у неё в компьютере через зеркало подглядел и письма читал… Как они после такого вообще живые-то… Мама, если б узнала, от страха бы умерла… А ей — ничего! А здесь что? Подумаешь! Да Тинка сама кого хочешь…

— Это я во всём винова-а-ата! — провыла Алла, оторвав от локтя лицо. Это только в кино у безутешно рыдающей героини красиво катятся из глаз глицериновые слёзы. У Аллы лицо было такое опухшее, красное и страшное, что мальчик даже отшатнулся. Но молчать было нельзя, и он наставительно проговорил:

— Не говори глупостей! При чём тут ты? Тинка всегда сама всё решает. На неё только Бяка повлиять может, потому что они с детского сада дружат, да и то немножко совсем. А ты кончай реветь и… пошла бы умылась, что ли…

Алла вытерла лицо рукавом свитера. Киношного обаяния это ей не прибавило. Под носом блестело. Ко лбу прилипла мокрая жирная прядь. Виталик старался не смотреть.

— Мы разговаривали с Гюнтером, — всё ещё всхлипывая, начала рассказывать Алла. — На площадке за церковью, где море видно. Я спрашивала его, что, по их мнению, здесь происходит. Он сказал, что они с Вальтером и другие рыболовы из их компании думают так: русские военные на Кольском что-то испытывали, может, излучение какое-нибудь… и что-то пошло не так. Поэтому и техника у них работает, а вся остальная — нет. Потому что незащищённая. Теперь они пытаются исправить сбой или хотя бы нейтрализовать последствия. А мы у них под ногами путаемся. Вот… И потом Вальтер привёз туда их дедушку на коляске. Дедушка сначала слушал, как мы говорим по-английски, и, по-моему, не въезжал, а потом вдруг заговорил со мной по-русски. Ну… всё понятно, но как-то жутковато, как компьютерная программа… «Мы все попадать в переделку. Это есть факт?» Я ему: факт, факт. Он мне: «Фройляйн бояться?» Я говорю, мол, конечно, боюсь. Все боятся неизвестного. Тут Вальтер улыбнулся и пробормотал: «Нихт аллее», и я поняла, что он имеет в виду Тину, — она, кажется, вообще ничего не боится. И я сразу попрощалась с ними и пошла. А Гюнтер пошёл меня проводить — он же джентльмен и всё такое. И сказал, что ему очень приятно было со мной познакомиться. И чтобы я не волновалась, всё, мол, обязательно кончится хорошо, и мы будем вспоминать это интересное приключение и интересные встречи. Я говорю: «Вы как будто со мной навсегда прощаетесь?» И он вдруг стал очень серьёзным и говорит: «Да, но это секрет. Я могу вам его доверить?» Я ему: йес, конечно! Тогда он говорит: «Завтра на рассвете мы уезжаем, у нас с герром Золлингером дальше другие планы. Вы ведь никому не скажете, правда? Впрочем, до нас сейчас всё равно никому нет дела…» Тут мы уже пришли к тропинке в наш лагерь, и он пожал мне руку и ушёл… И вот теперь… Тина…

Алла собралась снова расплакаться, и Виталик спросил:

— Ну и что? Он ведь ничего тебе не сказал, куда и зачем. А главное — как? У них что, дедушкина инвалидная коляска с фотонным двигателем?.. А что, здорово бы вышло, представь: старик садится, они оба встают на запятки и — фр-р-р! — улетают по небу, а сзади полоса, как от реактивного самолёта…

— Да не в том дело! — Алла выгнула рот подковой. — Мне нельзя доверять секреты — вот что! А я всегда думала, что можно…

— А-а! Так ты Тинке всё разболтала, — догадался мальчик. — Что Вальтер, по которому она сохнет, уезжает. А она их подкараулила, языком уболтала, да и утекла с ними! Наверное, когда они на коляске улетали, она у дедушки на коленях сидела. Больше-то вроде негде…

— Дурак набитый! — неуклюже выругалась Алла. — Как ты не понимаешь! Это же опасно!

— А то здесь сейчас не опасно, — не обидевшись, пожал плечами Виталик. — Откуда ты взяла, что с немцами страшнее будет, чем с нами?

«Почему я решила, что нравлюсь ему?

Что ему, если как следует подумать, могло во мне понравиться?

Не говорю ни по-английски, ни тем более по-немецки. А если бы и говорила… О чём ему со мной беседовать? Я же ни фига не знаю. Даже у Алки с Гюнтером какие-то темы находились. Что-то она мне там грузила про Гитлера и неонацизму кажется. Спрашивала, что я думаю. А я про это ничего не думаю. И не думала никогда, врать не буду. Все эти мульки — фашизм там, антифашизм, неонацизм… Полный отстой для мрачных дебилов, которые просто не умеют прикольно повеселиться. Вроде здешних тёток с дядьками, которые приехали ловить инопланетян и снежных человечков. Гринписовцы тоже зануды ещё те, но даже они и, то интересней. Они хоть природу охраняют, это в конце концов полезно, наверное.

Вальтер с Гюнтером казались совсем не такими…

Бяка, а вот скажи: может так быть, что они как раз правильные, а это мы с тобой и все наши — не такие?

И надо как-то видеть совсем по-другому, о чём-то другом думать, что-то другое делать…

Или не может?

Я что-то не очень понимаю.

Жалко, ты этого письма не получишь и ничего не сможешь ответить. Только мне всё равно надо с кем-то поговорить… Ни сумасшедшая Алка, ни наркоша Кирилл, как ты понимаешь, для этого не подходят.

Как назло, всё было очень красиво. Почти как в фильме „Голубая лагуна“, ну, если бы его снимали на севере. Цветы иван-чая, синее небо, море с белой каймой тихо шипело, можжевельники, как зелёные свечки… Он меня просто вежливо послал. Настолько-то я любой язык понимаю. Хоть папуасский.

У них есть какое-то дело. Причём опасное. Какое дело?! Что за опасность? Кирилл считает, дряхлый дедушка Золлингер когда-то здесь воевал. Ладно, пускай воевал. Хочет перед смертью навестить места боевой юности? Тоже нормально, в фильмах часто такое показывают, хотя я про войну и не люблю смотреть. А фишку с рыбалкой они придумали, потому что дальше там погранзона, даже на нас, русских, тётя Сандра пропуска оформляла. Вальтер с Гюнтером старика сопровождают, чтобы он мог… Чего мог-то? Ладно, допустим, не догоняю. Но мы-то с Вальтером тут при чём?

Нет, Бяка, всё не так, конечно, это я сама себе зубы заговариваю. Просто Вальтеру до меня никакого дела нету. И не было никогда. Я, дура, сама себе сказочку придумала. С самого начала. И теперь мне надо из всего этого как-то выбираться. Я вывернусь, я всегда выворачиваюсь, ты ведь в меня веришь, Бяка? Знаю, что веришь, и мне от этого уже прямо сейчас легче становится. Дружба всё-таки — великая сила. Даже если друга нет рядом, всё равно — если знать, что он или она где-то есть и наверняка о тебе думает… Кстати: вот моя мама всё время обо мне думает, да и отец тоже. Наверняка оба мне добра желают. Почему ж мне от этого не легче, а тяжелее, а? Философская ведь, блин, мысль. Говорят, испытания, несчастная любовь и всё такое — от этого люди старше становятся. Может, просто я так взрослею, как ты думаешь, Бяка?