Левиафан шагает по земле - Майкл Муркок

Но все его проклятия оставались невнятными, и вскоре лейтенанту Азуме стало ясно, что продолжать допрос мало смысла.

Мне тоже не слишком нравилось слушать, как этот подонок обзывает меня «сраным предателем», и все же в том, что он сказал, было зерно истины. Я до сих пор ни слова не сказал, ни пальцем не шевельнул, чтобы попытаться остановить Гуда.

Теперь я произнес:

– Я хотел бы попросить вас, генерал Гуд, сохранить жизнь этим людям. В конце концов, они военнопленные.

– Но они не представляют собой никакой ценности, чтобы щадить их, мистер Бастэйбл, – ответил он. – Какую пользу мы можем извлечь из подобного рода господ?

– У них есть право жить, – возразил я.

– Они вряд ли согласились бы с вами, если бы вы вздумали замолвить перед ними слово за меня, – холодно сказал Цицеро Гуд. – Вы же слышали замечание Гувера насчет «ниггеров». Если бы ситуация была обратной, как вы думаете, стали бы они прислушиваться к вашим просьбам?

– Нет, – сказал я. – Но если вы хотите доказать, что вы лучше Гувера, то подайте пример.

– Типично европейская этика, – заметил Гуд и безрадостно рассмеялся. – Но у нас нет никакого намерения убивать их. Мы оставим их под опекой наших друзей. Пусть трудятся над созданием Нового Бенина, как будет отныне называться этот город!

С этими словами он вышел из погреба и снова рассмеялся жутковатым смехом – так умел смеяться только он один.

Так шла армада Гуда из Нью-Йорка. Я был теперь пассажиром на одном из небольших «броненосцев». Следующей нашей целью стала Филадельфия, где Гуд, по его словам, хотел освободить черных. Положение чернокожих в Америке было в эти дни, как я должен признать, в высшей степени плачевным. Белые снова превратили черных в козлов отпущения, мстя им за свое трудное положение. Суеверие, благодаря которому большинство белых носили эти странные капюшоны, состояло в том, что негры считались каким-то образом «грязнее» белых. По мнению белого населения, именно черные ответственны за распространение послевоенных эпидемий заразных болезней. Во многих частях Соединенных Штатов на чернокожих охотились как на диких зверей и сжигали их живьем, если только удавалось схватить – основанием для такого чудовищного поведения было убеждение, что только так можно предотвратить дальнейшее распространение эпидемии. По какой-то причине черные действительно были менее восприимчивы к последствиям применения бактериологического оружия, и в извращенной логике белых это был последний штрих к тому, чтобы объявить черных «разносчиками» всех заболеваний. Уже свыше двух лет народ группы черных под предводительством агентов Гуда организовались в ожидании интервенции ашанти. Утверждение Гуда о том, что он собирается освободить черных, не было так уж безосновательно.

Тем не менее я держался того убеждения, что все это не может оправдать действий Гуда.

С Земным Левиафаном во главе завоевательская армия грабила и предавала огню лежащие на ее пути штаты Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильванию, и где она ни останавливалась, повсюду водружала свой черно-красный стяг и оставляла гарнизоны черных управлять захваченной территорией.

Во время битвы, при которой вся Филадельфия была разрушена и почти все мужчины, женщины и дети белой расы были убиты громовым обстрелом пушек Земного Левиафана, я наконец нашел возможность «дезертировать» из Черной Орды. Сперва я оторвался от конвоя, приписанного к моему «броненосцу», затем мне посчастливилось найти бесхозную лошадь.

Я намеревался отправиться в Вашингтон, чтобы предупредить тамошних защитников, рассказав им о предстоящем кошмаре. Кроме того, я хотел, если это возможно, обсудить методы, с помощью которых можно будет вывести из строя Земного Левиафана. Мой единственный план заключался в том, чтобы заманить чудовище к краю пропасти: он рухнет туда и сам себя разнесет на части. У меня, естественно, не имелось ни малейшего представления о том, как это сделать.

Моя скачка от Филадельфии до Вашингтона представляла собой, вероятно, своего рода рекорд. По стране бродили отряды черных солдат и белых солдат. В моем мундире армии ашанти я был дичью для тех и других, и, попади я в руки белых, которые сочли бы меня предателем, я испытал бы куда худшие мучения, чем в руках черных. Но, по счастью, я избежал плена и добрался до Уилмингтона, который почти не пострадал от бомбежек и обстрелов и производил впечатление одичания и заброшенности, как многие американские «города-призраки». На песчаном побережье я снял свой черный форменный пиджак и выбросил его (хотя было все еще довольно холодно), в одной только трикотажной рубахе и рейтузах уселся на свою лошадь и начал искать местных предводителей белого населения.

Они первыми обнаружили меня. Я осторожно шел по одной из главных улиц, когда внезапно они выскочили со всех сторон. На них были эти жутковатые белые капюшоны, напоминавшие о временах старого рыцарства Юга, Ку-Клукс-Клана, которыми я увлекался в детстве. Они спросили меня, кто я такой и что делаю в Уилмингтоне. Я сказал им, что непременно должен говорить с их предводителем, что у меня ужасные новости о Черном Аттиле.

Вскоре после этого я уже находился в большом административном здании, которое человек по имени «Бомбардир» Кеннеди использовал в качестве своей главной квартиры. Прозвище он получил благодаря, как я узнал позднее, своей способности создавать взрывные устройства из самого разного материала. Кеннеди уже слышал обо мне и только большим усилием воли не поддался желанию пристрелить меня на месте. Но он допросил меня, внимательно выслушал и, как мне показалось, совершенно убедился в том, что я говорю правду. Он сказал, что давно планировал отправить свою маленькую «армию» в Вашингтон, чтобы усилить растущее число защитников города. Не повредит, добавил он, если я пойду с ним, однако предупреждает: если хоть что-нибудь намекнет ему на то, что я здесь шпионю для Гуда, я умру точно так, как умирает любой негр в этой местности. Я понятия не имел, что он имеет в виду, и единственное разъяснение, которое я получил, была короткая фраза одного из солдат армии Кеннеди:

– Не слыхал еще в своей Англии о «Прикончить-Либо-Шлепнуть», парень? Тебя или спалят живьем или перережут глотку.

Белым удалось восстановить старую железнодорожную сеть, большинство участков которой пережили войну, и локомотивы еще ходили, пусть даже не на угле, а просто на дровах. План Кеннеди заключался в том, чтобы доехать со своей армией до Вашингтона (поскольку существовала прямая ветка). На следующий день мы погрузились в большой старомодный поезд: Кеннеди и я заняли места на платформе у водителя локомотива и кочегара, потому что Кеннеди сказал мне:

– Не хочу рисковать и выпускать тебя из виду хотя бы на минуту.

Вскоре локомотив уже раскочегарился, и поезд покатил на Вашингтон; в Балтиморе он остановился в первый раз, потому что Кеннеди рассчитывал взять на свой поезд еще один большой отряд.

Пока мы ехали по опустевшей стране, Кеннеди рассказывал мне кое-что о своей жизни. Он утверждал, что до катастрофы был очень богатым человеком, миллионером. Его семья происходила из Ирландии, и он испытывал величайшее отвращение к англичанам, которые в его списке врагов шли сразу же вслед за «ниггерами». Он считал, что именно англичане виновны во всем зле, которое творится в мире. Мне бросилось в глаза разительное противоречие: Кеннеди так горячо защищал одно национальное меньшинство – ирландцев, и в то же время по отношению к другому испытывал столь жгучую ненависть.

Кеннеди между делом рассказал мне, что в Вашингтоне уже разрабатываются планы обороны против Черного Аттилы.

– У них есть еще туз в рукаве, который попортит черномазому все дело, – заявил он с широкой улыбкой, однако растолковать свое замечание подробнее отказался, и у меня сложилось такое впечатление, что он и сам толком не знает этого плана.

Кеннеди, кроме того, слышал о вероятности получить поддержку от австралийско-японского флота, который, как он узнал из заслуживающих доверия источников, уже стоит на якоре в Чесапикском заливе.

Я выразил сомнение в том, что что-либо вообще может устоять против Земного Левиафана Черного Аттилы, но на Кеннеди все это не производило впечатления. Он лишь сморщил нос и заявил, что «есть не один способ остричь у черномазого шерсть за ушами».

Дважды поезд останавливался, загружая дрова. Мы все ближе и ближе подходили к Балтимору. Город находился всего в часе езды, когда перед нами появился эскадрон «броненосцев», обстрелявших поезд. Над «броненосцами» развевались львиные знамена ашанти. Они вырвались далеко вперед от главных частей (вероятно, ашанти каким-то образом узнали, что к Вашингтону движется транспорт, перевозящий вооруженные отряды белых). Я видел, как длинные стволы боевых башен выплевывали красное пламя и белый дым. Множество снарядов взрывались вокруг нас. Водитель поезда предложил затормозить и сдаться, поскольку держался мнения, что шансов у нас нет. Но Кеннеди, каким бы жестоким, тупым и необразованным он ни был, мог быть кем угодно, только не трусом. Он приказал каждому стрелять из поезда самым крупным калибром и велел водителю выжать из старой развалины максимальную скорость и мчаться прямо на колонну черных машин. Те, в свою очередь, теперь заняли позиции на крутых склонах по обе стороны рельсов, готовые обстреливать нас сверху, когда мы поедем мимо.