Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Манфреди

Когда парад распустили, к группе присоединился и Евмен — грек не вошел в число воинов, а стал личным секретарем Филиппа и теперь играл при дворе весьма заметную роль.

В тот же вечер Александру пришлось присутствовать на пиру, который друзья устроили в честь него в доме Птолемея. Зал был приготовлен с большим тщанием и роскошью: деревянные ложа и столы были разукрашены позолоченной бронзой, яркими коринфскими канделябрами в форме державших свечу девушек, а с потолка свисали лампы в форме резных ваз. Свет и тени вели на стенах причудливую игру. Тарелки были из литого серебра с тонкой чеканкой у кромки, а кушанья приготовили повара из Смирны и Самоса, обладающие греческим вкусом и тонким знанием азиатской кухни.

Вина прибыли с Кипра, Родоса, Коринфа и даже с далекой Сицилии, где колонисты-земледельцы качеством и совершенством своих продуктов уже превзошли своих коллег с родины.

Черпали вино из гигантского аттического кратера [12], почти столетнего, украшенного изображением танца сатиров и полуголых менад. На каждом столе стояла чаша, расписанная тем же художником, с пикантными сценами: обнаженные флейтистки в объятиях увенчанных плющом юношей, которые произносили тосты в предвкушении того, что им уготовил вечер.

Появление Александра было встречено аплодисментами, и хозяин дома вышел ему навстречу с прекраснейшей двуручной чашей, полной кипрского вина.

— Эй, Александр! После трех лет потребления чистой воды у тебя в животе завелись лягушки. Мы-то, по крайней мере, уехали оттуда раньше! Выпей немного этого, чтобы снова прийти в себя.

— Ну, чему тебя научил Аристотель на своих тайных уроках? — спрашивал Евмен.

— И где ты достал такого коня? — приставал Гефестион. — Никогда не видел ничего подобного.

— Да уж, я думаю, — заметил Евмен, не дождавшись ответа. — Он стоит тринадцать талантов. Это я заключал сделку.

— Да, — подтвердил Александр. — Это подарок отца. Но потом я выиграл столько же, поспорив, что объезжу его. Вам надо было это видеть! — продолжил он воодушевленно. — Его держали пятеро, и бедное животное перепугалось, его тянули за удила, и ему было больно.

— А ты? — спросил Пердикка.

— Я? Я — ничего. Велел этим бедолагам отпустить его побегать, а потом сам побежал за ним…

— Хватит о лошадях! — крикнул Птолемей, перекрывая шум, который подняли друзья, столпившись вокруг Александра. — Поговорим о женщинах! Займите места, ужин готов.

— О женщинах? — крикнул Александру Селевк. — А ты знаешь, что Пердикка влюблен в твою сестру?

Пердикка покраснел и дал товарищу такого тумака, что тот кубарем покатился по полу.

— Правда, правда! — настаивал Селевк. — Я видел, как он строил ей глазки во время официальной церемонии. Телохранитель строит глазки! Ха, ха! — захохотал он.

— А вы еще не знаете, — прибавил Птолемей, — что завтра он отправляется с эскортом, чтобы сопровождать царевну на церемонию жертвоприношения богине Артемиде. Я бы на твоем месте не доверил ему такое дело.

Александр, видя, что Пердикка стал уже пунцовым, попытался сменить тему и попросил минутку тишины.

— Эй, люди! Послушайте меня. Хочу вам сказать, что рад снова вас видеть и горжусь, что мои друзья-товарищи составили турму Александра! — Он поднял чашу и залпом выпил до дна.

— Вина! — приказал Птолемей. — Налейте всем.

Он хлопнул в ладоши, и, пока гости занимали места на своих ложах, несколько слуг развели вино, черпая воду из кратера, а другие начали подавать кушанья: вертела с куропатками, дроздами, утками и, наконец, редчайшими и изысканнейшими фазанами.

Справа от Александра расположился его самый близкий друг — Гефестион, слева — Птолемей, хозяин дома.

После дичи появилась четверть зажаренного теленка, которого кравчий разрубил на куски и положил перед каждым, а слуги тем временем принесли корзину с душистым, только что испеченным хлебом, лущеные орехи и вареные утиные яйца.

Вскоре явились флейтистки со своими инструментами и начали играть. Все девушки были очень красивы и соблазнительны: мидийки, карийкй, фракийки, беотийки; волосы у них были перетянуты цветными лентами или покрыты шлемами с золотистой или серебристой каймой, а наряды изображали амазонок — короткие хитоны, луки и колчаны за плечом, сценическая бутафория, используемая в театрах.

После первой песни некоторые сняли луки, после второй — колчаны, а потом обувь и хитоны, оставшись совершенно голыми, с молодыми сверкающими телами, благоухающими под светом лампад. Они начали танцевать под музыку флейт, кружась перед столом и ложами сотрапезников.

Друзья бросили есть, начали пить и уже сильно возбудились. Некоторые встали, скинули одежды и присоединились к танцу, ритм которого все ускорялся тимпанами и тамбуринами.

Вдруг Птолемей схватил одну девушку за руку, прекратив ее вращение, и повернул, чтобы показать Александру.

— Эта красивее всех, — сказал он. — Я привел ее для тебя.

— А для меня? — спросил Гефестион.

— Эта тебе нравится? — спросил Александр, хватая другую девушку чудесной красоты — с рыжими волосами.

Птолемей заранее велел слугам заправить лампы маслом так, чтобы в определенный момент некоторые из них погасли и зал погрузился в полумрак.

Юноши и девушки уже обнимались на ложах, на коврах и шкурах, частично покрывавших пол, а музыка флейтисток тем временем продолжала звучать за расписанными фресками стенами, словно задавая ритм возбужденному дыханию и движению тел, поблескивающих в неверном свете нескольких лампад, что еще горели в углах обширного зала.

Александр не уходил до глубокой ночи, захваченный опьянением и неконтролируемым возбуждением. Как будто какая-то давно подавляемая сила вдруг высвободилась и полностью завладела им.

Он вышел на обдуваемую Бореем террасу дворца, чтобы прояснить ум, и стоял там, ухватившись за ограду, пока не увидел, как луна заходит за Эордейские горы.

Внизу, скрытое в темноте, было спокойное убежище Миезы, и, возможно, Аристотель бодрствовал там всю ночь, следуя за тонкой нитью своих мыслей. Казалось, прошло несколько лет после расставания с ним.

Вскоре после рассвета царевича разбудил стражник, и он заставил себя сесть в постели, обхватив руками раскалывающуюся голову.

— Надеюсь, у тебя была очень серьезная причина разбудить меня, потому что иначе…

— Причина — зов царя, Александр. Он хочет, чтобы ты немедленно явился к нему.

Юноша с трудом поднялся, как мог, добрался до таза для омовений и несколько раз погрузил в него голову, потом накинул на голые плечи хламиду, завязал сандалии и последовал за стражником.