Клинок его Величества - Василий Горъ

Несмотря на то, что Касыму и его воинам было не привыкать сидеть в засадах, возвращения лайши ждали, как изможденная зноем степь — дождя. И не потому, что выходить в город без него было строго-настрого запрещено, а возвращался он всегда очень поздно. Просто в небольшой деревянной юрте, рассчитанной на проживание пяти-шести человек, заняться было просто нечем. Позвенеть саблями — услышат соседи. Побороться — тоже. Наесться и выспаться впрок?

Ели раз по пять в день. А вот спать не хотелось никому: за время, проведенное в ожидании своей очереди идти в город, выспались все. Эдак на месяц вперед. Поэтому с утра до вечера Касым и его воины тенями слонялись по единственной комнате и с надеждой поглядывали в затянутую бычьим пузырем дыру в стене, которую лайши называл странным словом «окно»…

…Пятый день начался, как обычно — Касым-шири проснулся с первыми лучами солнца, мысленно поприветствовал Удири-бали, выглянувшего из своей небесной юрты и вперившего взгляд в лежащую под ней Степь, позавтракал, проводил сына Нардара до двери и вернулся на свою кошму.

Вспоминать прошлое до появления белолицего лайши было неинтересно. Думать о настоящем — скучно. А мечтать о будущем… мечтать о будущем было страшно: ибо там у него было почти все — уважение сородичей и берза, добрый десяток жен, груда золота, бессчетные стада кобылиц. Почти все. Кроме детей.

Да, представить себе лица или хотя бы фигуры своих будущих детей Касыму никак не удавалось. И это его пугало: то ли Кеите-иринэ вообще не собиралась одаривать его сыновьями, то ли на нем лежало проклятие Сухой Ветви…

«Да не засохнет на мне ветвь моего рода, о Аишка-нэй!!!» — мрачно глядя в потолок, раз за разом мысленно повторял шири. И, не дождавшись ее ответа, сжимал кулаки, обещая себе, что после возвращения с Великой Войны первым делом навестит орс-алуга…

…Когда бог Солнца проскакал на своем златогривом жеребце половину дневного перехода, Касым вдруг услышал легкое поскрипывание на крыльце. И тут же оказался на ногах. С саблей в деснице. И готовым к любым неожиданностям.

Неожиданностей оказалось немного. Всего одна: сопровождавший Маруха, сына Нардара старик. Одетый в настолько грязные и вонючие лохмотья, что от их запаха у Касыма тут же заслезились глаза.

Пока Касым таращил на него глаза и возмущенно думал о тех грязных отпрысках гиены и шакала, которые умудрились довести своего сородича до такого состояния, лайши закрыл за собой дверь, выволок в центр комнаты деревянный чурбачок, и, усевшись на него, хмуро приказал старику рассказывать. Горожанин уставился подслеповатыми глазами в ближайшую стену, и, сгорбившись, заговорил:

— Ну это-ть… ваш-мл-сть… П-браюсь я у энтих ворот, знач-ца, лет осьм, не меньше… И згу почти-ть усех… Асаблива-ть ярых, ваш-мл-сть, мло… но е-ть, е-ть…

…Добрую половину сказанного им Касым не понимал: то ли старик вкладывал в обычные слова какой-то другой смысл, то ли намеренно путал следы. Поэтому к концу допроса шири был готов придушить скотину своими собственными руками.

Его воины, видимо, чувствовали то же самое, и когда хмурый, как небо перед Эшшири-осс, лайши провел пальцами по своему горлу, тело старика пробило шесть или семь ножей.

А когда дух старика попрощался с его телом и отправился во владения Хелмасты, оказалось, что он забрал с собой и ночные сны шири и его людей. Правда, в первую ночь после его смерти бодрствовать пришлось только Касыму и сыновьям Шадрата…

…Скользя за лайши между рядами каменных юрт, Касым-шири изо всех сил таращил глаза, пытаясь вовремя разглядеть особо глубокие лужи из нечистот, и мысленно проклинал тесноту проходов и безобразные нравы северян, не стесняющихся гадить прямо там, где живут. Правда, помогало это слабо — не успев выйти из юрты, он перепачкался, как алхыз, и пребывал в таком же бешенстве, как Хелмасты, не получивший обещанной Аишкой-нэй души. Впрочем, это не мешало ему вслушиваться в ночь и пытаться понять, что означает тот или иной звук.

Сайка-ойтэ звучал совсем не так, как Степь: за невысокими деревянными заборами мычали коровы, хрюкали свиньи и кудахтали куры; из окон домов доносился смех, плач и ругань; где-то на востоке размеренно бил колокол, на юге раздавался перестук кузнечных молотов, а на севере кто-то истошно орал.

И пах он тоже иначе: вместо пряных ароматов степных трав, запахов конского пота и выделанных шкур город вонял нечистотами, протухшим мясом и гнилью.

«Два-три месяца — и это стойбище, по верхушки юрт утонувшее в грязи, выжжет очистительный огонь…» — усмехался он. И даже представлял себе высоченные языки огня, охватывающие ту или иную юрту…

…Скользнув в узенький проход между двумя невысокими деревянными заборами, лайши сделал несколько шагов, и… пропал! Замерев на месте, Касым растерянно огляделся, и… почувствовал, что его кто-то тянет за рукав… Повернув голову вправо, он с трудом разглядел темное пятно лица Маруха, сына Нардара, выглядывающую из-за забора на уровне живота.

Перемахнув через покосившийся ряд трухлявых досок, шири мягко упал на дно оказавшейся за ним глубокой ямы, и, почувствовав, что его ноги по колени ушли в густую грязь, мысленно проклял и хозяина ближайшего дома, и всех его детей до девятого колена.

Словно отвечая на его мысли, неподалеку забрехала собака. За ней — вторая, третья — и вскоре над доброй половиной Сайка-ойтэ поднялся собачий лай. Раздраженно поморщившись — блохастые твари здорово мешали слушать ночь, — шири кое-как выпростал ноги из грязи, добрался до стены деревянной юрты, дождался условного знака лайши и занял свое место у затянутого бычьим пузырем «окна».

…Тихий стук в дверь — и в юрте раздалось недовольное бурчание:

— Хто?

— Открывай, Нос, я от Батьки Рыка! Дело есть…

— Вот принесло ж тя, паря… Чтоб тя подняло да хряпнуло… — проворчал тот же голос.

Несколько мгновений тишины — и напрягшийся Касым услышал, как лязгнул дверной засов.

— Зовут-то как, паря?

— Марухом, дед… — отозвался сын Нардара. А через два удара сердца с крыльца донесся звук возни и еле слышный хрип.

«Быстро он!» — мысленно отметил тысячник и приподнялся на цыпочки, чтобы лучше слышать происходящее в юрте…

…Ударов пятьдесят сердца внутри было тихо, а потом до шири донесся еле слышный шепот побратима Гогнара, сына Алоя:

— Хватит притворяться! Я точно знаю, что ты уже очнулся! И дергаться не надо — связывать я умею… Что, убедился? Отлично. А сейчас внимательно выслушай то, что я тебе скажу… Итак, мне очень нужны ответы на некоторые вопросы. Если я их получу — ты получишь легкую смерть, а твоей дочери Геле завтра подкинут кошелек с двумя золотыми… Да, ты не ослышался — именно с золотыми! Как ты понимаешь, этих денег и ей, и всем четверым ее детям хватит на долгую и безбедную жизнь… Неплохая цена за никчемную жизнь никому не нужного калеки, правда? Спрашивать, что произойдет, если же ты начнешь упираться, я не советую… Впрочем, так и быть, скажу: я все равно узнаю то, что мне нужно. Но чуть позже, чем в первом варианте. Ты мысленно спрашиваешь, от кого и как. От тебя. Очень просто: я прямо сейчас пошлю своих людей на улицу Речного камня, а эдак через час ты сможешь полюбоваться, как долго и мучительно могут умирать на неструганных кольях твоя дочь и внуки…

После этих слов лайши недолго помолчал. Видимо, дал Носу время подумать. А потом удовлетворенно хмыкнул:

— Как я понимаю, ты готов рассказать все, что мне нужно… Что ж, я рад, что мы договорились… Замри — дай вытащить кляп…

…Нос — отставной десятник городской стражи Сайка-ойтэ — оказался далеко не дураком: уже после третьего-четвертого вопроса Маруха он страшно заскрипел зубами, и вместо ответа угрюмо поинтересовался:

— Война?

Лгать сын Нардара не стал:

— Да…

— Кто?

— А какое это имеет значение?

— Большое… — без тени страха в голосе сказал десятник. — Я хочу понять, где сможет выжить моя дочь…

— Где-нибудь в глуши, подальше от крупных городов…

Нос немного помолчал, а потом негромко вздохнул: — Пусть твои люди передадут ей, чтобы она уезжала к тетке Зелире. А чтобы Геля им поверила, пусть скажут, что в детстве я называл ее Одуванчиком…

— Передадут… — пообещал лайши. — Обещаю. А теперь давай-ка вернемся к сотнику Дарману! Говорят, ты часто бывал у него дома. Скажи, на каком этаже находятся его покои, и ночует ли кто-нибудь по соседству с его спальней…

…Юрта сотника Дармана оказалась ненамного ниже погребального кургана Атгиза Сотрясателя Земли. Черная, как ночь и высоченная, как городские стены, в окружении остальных юрт она выглядела степным львом в отаре овец. Даже забор вокруг нее был не деревянным, а каменным. И не по пояс — а в полтора человеческих роста. Впрочем, воинов, совсем недавно захвативших Ош-иштар, он остановить не смог. Так же, как и два здоровенных канмирца, молча бросившихся на незваных гостей из темноты и напоровшихся на короткие, но от этого не менее смертоносные клинки.