Христианский Восток и Россия. Политическое и культурное взаимодействие в середине XVII века - Надежда Чеснокова

Русский перевод пророчества о царе Константине и судьбе Константинополя включен в «Хронограф» Псевдо-Дорофея (1631 г.), но встречается и отдельно от него. А. И. Соболевский отмечал четыре перевода этой главы на русский язык. 1. Текст 1640/1641 г. из сборника Московской типографской библиотеки. 2. Перевод Арсения Суханова 1630 г.[605] 3. Перевод Гавриила Назаретского, выполненный в Москве в 1631 г. 4. Перевод Парфения, митрополита Лаодикейского, сделанный в 1698 г.[606]

Документ 7149 г. (1640/1641) Приказа Тайных дел среди вышеприведенных списков Соболевский не упоминает. Судя по дате, «Предсказания о Цареграде Льва Премудрого и патриарха Мефодия» (Ф. 27. On. 1. № 523) можно было бы соотнести с вариантом пророчеств, включенных в сборник Типографской библиотеки. Однако документ Тайного приказа имеет существенные отличия от текста 1640/1641 г., указанного А. И. Соболевским.

Ближайший по времени к списку из Тайного приказа, текст из сборника Типографской библиотеки не только не проясняет происхождение изучаемого документа, но, напротив, ставит новые вопросы, ответить на которые можно будет только после сопоставления его с другими вариантами Пророчества. Помимо явных текстологических различий названных списков, в варианте Типографской библиотеки следует назвать отмеченные уже А. И. Соболевским юго-западные русизмы, полонизмы, а также перестановку абзацев, которую мог допустить как автор перевода, так и писец сборника. Неясно, с каким протографом имел дело писец (переводом с греческого языка или списком с перевода), кому принадлежат описки и явные ошибки. Так, например, константинопольский патриарх Геннадий Схоларий, назван в нем Елохарием. Возможно, ошибки возникли при переводе с греческого оригинала или были вызваны плохо понятым славянским текстом. Список из Приказа Тайных дел включает два, а не один вариант пророчества. Один из них содержит расшифровку криптограмм на гробнице императора Константина Великого, истолкованных патриархом Геннадием, другой представляет толкование Проречения, приписываемое императору Льву Мудрому. Сопоставление двух текстов позволяет проследить существующие в них совпадения и разночтения.

При использовании неизданных архивных материалов мы избегаем попыток восстановить текст, даже в тех случаях, когда он очевиден. Знаки препинания ставятся тогда, когда содержание предложения не вызывает сомнений. Как представляется, подобная работа может быть проведена после сверки возможно большего числа списков Проречений.

Костянтине[607]

Для того, чтобы представить текст Пророчеств в полном виде[608], приводим его перевод из Хронографа 1631 г. в черновом и беловом вариантах, что позволяет проследить работу переводчика с греческого языка и его славянского редактора[609].

будет будет[610]

Отрода[611]

Перевод Арсения Суханова наиболее близок к тексту Пророчеств из Хронографа Псевдо-Дорофея. Он приводится по публикации С. А. Белокурова[612], так как автограф Арсения нам пока недоступен. Помимо смысловых и текстологических совпадений, в нем отсутствует географическая номенклатура, которая есть в списках 1640/1641 г., например, упоминание Чермного (Красного) моря. Сведения в тексте Суханова о перенесении останков Константина Великого его сыном из Никомидии в Константинополь также сближают его с Хронографом Дорофея Монемвасийского[613]. Заголовок перед текстом Арсения «Выписано з греческаго летописца и переведено на словенский язык», сделанный не его рукой,[614] также отсылает нас к изданию Псевдо-Дорофея, о котором говорилось выше.

(то есть до Черного моря)[615]

до смерти Константиновой лета 321[616]».

Изучение «Предсказания о Цареграде» ставит перед исследователем несколько задач. Прежде всего, необходимо выявить как можно большее число русских текстов, а также их греческий оригинал или оригиналы. Как уже упоминалось, мы использовали только несколько вариантов Пророчеств, которые доступны для изучения в настоящее время. Уже предварительный анализ этих текстов позволяет сделать некоторые замечания. Отдельные переводы содержат полонизмы, грецизмы и т. д., которые не корректируются русскими переписчиками. Отсутствует унификация географических названий. Упоминание в списке Тайного приказа Чермного, т. е. Красного моря, наряду с Черным морем, которое называется по-гречески Понтом Евксинским, с одной стороны, и отсутствие Чермного моря у Псевдо-Дорофея, с другой, наводит на мысль о разных греческих протографах. Возможно, что разночтения существовали уже в них.

Комментарий к произведениям, подобным Толкованиям пророка Даниила или Пророчествам о судьбе Константинополя, – дело будущего. В сочинениях такого рода можно найти аллюзии на реальные события, происходившие в разное время и в разных государствах. Однако вполне вероятно, что в «Предсказании о Цареграде Льва Премудрого и патриарха Мефодия» 1640/1641 г. отыщутся следы не только подлинной истории эпохи падения Константинополя в 1453 г., но и более позднего времени, когда на поствизантийском пространстве вновь возникала идея возрождения греческого государства. Присутствие «Предсказания о Цареграде» среди приказных документов свидетельствует о том, что рассказ о прошлом и будущем Нового Рима существовал в России во многих версиях и не только как литературный сюжет. В середине XVII в. пророчество о политическом наследии Константина Великого стало элементом политической идеологии, особенно востребованным при царе Алексее Михайловиче и его преемниках. Дальнейшая работа над сильно поврежденным текстом из собрания РГАДА, вероятно, позволит выявить его протограф, а может быть, и греческий текст, с которого был сделан славянский перевод.

Пророчества о падении турецкого царства бытовали не только среди православного населения Порты, но и среди мусульман. В латинских хрониках эпохи крестовых походов содержалось предание, существующее у тюркских племен, о том, что они будут побеждены «русым (рыжим. – Н. Ч.) народом», с которым в то время ассоциировались франки[617]. В поствизантийскую эпоху в устной и письменной традиции «русый» народ трансформировался в «русский». На протяжении XVII в. из Порты в Россию неоднократно приходили утверждения о том, что пророчества о победе православного государя существуют не только в Библии, но и в священных книгах мусульман. В одном из документов Посольского приказа записано, что турецкие духовные лица и учителя знали, будто «сядет во Цареграде царь от северной страны от народа русского, а северная страна – Московское государство. И что время доходит…»[618]. В 1657 г. бывший архимандрит иерусалимского патриарха Феофана писал в Москву: «…Приведошо поели хитейские (китайские. – Н. Ч.) единаго волхва с собою и той рече им, яко аще не поставят визиря… погибнет царство их…. обаче имут прелщение другао единаго волхва своего и послушают его, о чем им глаголет, и веруют ему; между многим, глаголет им… яко еще семь лет воцарятся, там погубят царство свое и убежат в Дамаск. И держат его внутри царствия и не оставляют его вне, да не изыдет слово дондеже увидят, что будет»[619].

Во время пребывания в Венеции царских посланников И. И. Чемоданова и А. Посникова (1656–1657)[620] представители венецианской греческой общины сообщали им: «турской де… царь и паши сыскали в письмах своих гадательных, и говорит то, что то время пришло, что Цареграду быть за ним, государем (Алексеем Михайловичем. – Н. Ч.), и живут с великом опасением, и у Цареграда на многое время ворота бывают засыпаны…»[621]. Вряд ли можно определенно сказать, в какой среде, христианском или мусульманской, родились эти идеи. В середине XVII в. они бытовали как среди турок, так и среди греков. Мысль об освободительной миссии русского царя становится уже топосом. Она присутствует практически во всех документах, приходящих из греческого мира.

Русский царь – Новый Константин

Стержнем формирующейся идеологии оказалось представление о русском государе как Новом Константине, который должен наследовать императорский престол в Константинополе. Имя Константина Великого (306–337) стало символом и синонимом высшей власти в Восточно-Римской империи практически сразу после его кончины. Уже первые биографы Константина I стремились снять противоречия в истории реальной жизни императора с тем, чтобы сформировать образ идеального христианского правителя.