Тайна царя-отрока Петра II - Алель Алексеева

Одевалась теперь Наталья в чёрное, а делала всё механически. Другие в таких обстоятельствах подвержены гневу, слезам, обиде, пускаются в невиданные предприятия, ищут наперсниц для бесед, клеймят возлюбленного. Она ж, напротив, стала тиха, молчалива. Делала всё по дому, никому не перечила, говорила еле слышным голосом, а с лица её не сходила какая-то странная улыбка.

…Уже кончался март. Снежною кашей покрылись улицы Москвы. Много дней не показывалось солнце, будто ушло навсегда. Сквозь плотные облака лишь угадывался его слабый, рассеянный свет.

Как-то, направляясь к обедне в Никитники, Наталья зачерпнула в ботинок снежной воды. Наклонилась, чтобы сбросить со шнурков снег, как вдруг к ней подбежала собака, борзая, серебристой шерсти. Полетка!.. Медленно подняв голову, Наталья увидела перед собой Долгорукого. Лицо растерянное, небритое, взгляд жадно-виноватый, как у голодной собаки, и шепчет:

— Прости меня, графинюшка, не ведал, что писал… Лихо мне, не знаю, как и быть… Не хочешь — не вяжи свою жизнь с моею, а ежели… — и он замолк.

Князь был жизнелюбив, удачлив, никогда не ведал сомнений, а тут горе легко пригнуло его к земле. Он являл собой полное воплощение своего времени — неустоявшийся, противоречивый, чуткий к случайному желанию, невоздержанный.

Он шептал: «Не вяжи свою жизнь с моею», однако весь его вид говорил о другом: не оставь, без тебя мне погибель!

Лицо её, тонкое, нежное, источавшее терпеливое спокойствие, действовало на него как бальзам. Они стояли, оба высокие, тонкие, посреди улицы, не замечая людей, не сводя глаз друг с друга. И вот уже смута в княжеской душе утихает, черты лица оживают.

В семье его все перессорились, близкие, родные отворачиваются, грубят, а что говорить о царском дворе? Всего месяц назад приближённые, «ласкатели» искали его расположения, а ныне не замечают. Она, только одна графинюшка, лазоревый цветок, глядела терпеливо, ласково, и князь оправдывался:

— Пётр Борисович велел написать мне ту цидульку… А я-то, я-то… да ежели ты согласная венчаться со мною — счастлив буду!..

Она уткнулась головой ему в грудь. И снова поклялись они друг другу в любви и решили немедля венчаться. Как только минует сороковой день кончины Марьи Ивановны.

С того дня юную графиню как подменили. С непонятной, лёгкой улыбкой бродила по дому, всем помогала, всех поддерживала, а по ночам и утрам спала так крепко, что не могли добудиться, — долгие недели, пока ухаживала за бабушкой, почти не отдыхала.

В один из первых дней апреля 1730 года она проснулась, почувствовав на лице свет, когда янтарные солнечные ковры уже легли на пол и стены. Поднялась, помолилась, принарядилась и, довольная, спустилась вниз, к завтраку. Каково же было её удивление, когда увидала она в столовой всех братьев и сестёр, дядю Владимира Петровича и мадам Штрауден…

Откусила кусочек пирожка. Но отчего отвернулся Пётр? И отчего смотрят все выжидающе? Сёстры потупились, не завтракают.

— Отчего не фриштыкаете? — спросила она.

— Дуня, разливайте чай, — приказала гувернантка.

Та дрожащими руками взяла чашку, чашка задребезжала на блюдце.

— Что стряслось-случилось? — удивилась Наталья.

И тут все, кроме мрачно молчавшего дяди Владимира, разом заговорили. Не без труда поняла юная графиня, что речь идёт об императрице, что Долгоруким назначен розыск, что следствие ведут Трубецкой, Юсупов, а главный самый — Бирон, и не иначе как князя Ивана ждёт ссылка в дальнее имение…

— Натальюшка, сердечушко моё! Невенчанные ведь вы! — заплакала Вера. — Не ходи под венец! Как мы без тебя-то?

Сергей, для которого Наташа была как мать, тоже плакал. Пётр пристально смотрел на всех и молчал.

Мадам Штрауден, строгая и прямая, пододвигала всем чашки. Взгляды обращались к Петру, и он наконец проговорил:

— Герцог и герцогиня Курляндские нынче решают всё, от них зависит наша жизнь… Вчерашний день подписала она указ.

— Отчего именно вчерашний, что вчерась сделалось? — в отчаянии металась Наталья.

— Не ведаю, однако первого апреля что-то стряслось, тайна сие есть… Имения княжеские конфискуют…

Государевы предметы, что у Ивана, забрали… И отправят их вон из Москвы. Что станешь делать? Не поедешь же за ним!

— Братушка! Сестрицы!.. Да как же это? Не можно бросать человека в беде!.. Да и свадьба уже решена у нас.

— Что-о? Какая свадьба? — нахмурился Пётр. — Пойдёшь, не считаясь с нами?.. Ноги моей не будет на той свадьбе!

— Помилосердствуй, братушка!

— Так и знай: ни в церкви, ни на свадьбе!

— Как же я одна-то? Ни батюшки, ни матушки… Ведь ты заместо отца мне, Петруша…

— Отца дочерям слушаться надобно, — отрезал Пётр и вышел из комнаты.

…Ранняя, ранняя весна. Под ногами шуршат прошлогодние листья, в распадках лежит ещё снег… Апрельское солнце осторожно пронизывает оголённый, будто хворый лес.

Графиня с Дуняшей спешат в дальний угол парка. Там назначена встреча с женихом.

Остановились возле красного дуба. Наталья провела рукой по стволу — вид шершавой красноватой коры рождает тревогу… Не послушалась она братьев, сестёр — решилась. Больно ей это, но поступить иначе нельзя.

Огляделись кругом. Лес слабо оживал, звенел птичий гомон. «Вон как хлопочут о птенчиках своих», — говорит Дуня.

Но что это? Будто сами шевелятся в земле ржавые листья, шуршит трава.

Шлёп!.. Шлёп!.. Да это лягуха! Серая лягуха на серых листьях, тяжёлая… С трудом перепрыгнула через ветку и замерла. Ой, ещё одна!.. Ещё!.. А эта плюхнулась в углубление с залежавшимся снегом и села там. Пьёт ледяную воду, отдыхает… Громко вздохнула, вытянулась, приподнялась на задних лапках и сделала ещё прыжок… Господи, да их тут множество: целое войско! И все движутся в одном направлении, ни вправо, ни влево не сворачивают… Плюх, плюх… восемь… десять…

— Дуняша, что это? — Наташа с ужасом глядела на лягушачье шествие.

— Это они пошли икру метать, барыня, — объяснила Дуня. — После зимы ослабели… а кровь-то, всё едино, играет — весна: вот они и идут к пруду, так-то вот каждый год.

— Какая у них кровь, что ты говоришь? Это ж лягухи, они голодные, сонные… Гляди, гляди, перепрыгнула через сучок, посидела — и опять.

— Так Богом устроено. Жизнь, — пояснила Дуня.

«Да, жизнь», — подумала Наташа, вздыхая и оглядываясь вокруг.

В воздухе пахло снегом и свежестью, и лес звенел всё громче, в гнёздах скворчало.

Берёза — старая, каменистая, черноствольная, а за ней — молодые белые деревца, шелестящие сухими тонкими ветвями, похожими на бусы. С треском пролетели сороки…

Земля вокруг дуба усыпана сухими листьями, а вверху сухие, скрюченные ветки — будто заломленные в отчаянии руки… Он стоял, должно, здесь не только при отце её, фельдмаршале, но и при деде, прадеде… И всё так же крепок, могуч. Листья пока мертвы, но пройдёт немного дней, солнце даст им силу — и они оживут, заполыхают зелёным пламенем — снова жизнь!.. Не так же ли у неё? Минует горе, вернётся радость… Простят её братья и сёстры.

Послышался топот копыт. Вот и он! Стоит во весь рост в коляске, выскакивает к ней, с отчаянной решимостью глядит.

— Друг мой сердешный, ладушка моя! Не раздумала ли? В последний раз сказываю: откажись, не вяжи судьбу свою с моею, ежели не любишь!

— Люблю…

— Не покаешься?

— Не покаюсь! Ни в жизнь не покаюсь!

— Ну тогда — с Богом! — Посадив её рядом, свистнул, и кони помчали к церкви в Горенки.

В ТАЙНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ, НА ЛУБЯНКЕ 

Попытка России стать демократической страной, подобной Швеции или Англии, — увы! — провалилась. Мечта Голицына о европейском правлении лопнула. Князь Дмитрий повторял слова евангелистов: «Много было званых, да мало избранных… Пир был готов, но званые не захотели прийти. Знаю, что головой отвечу, но я стар, жить мне недолго. Те, кто переживут меня, натерпятся вволю».

С властью у русских всегда нелады. Может быть, они не рождены властвовать? Власть опьяняет их хуже наркотиков, крепче вина, сильнее войны и охоты… В самом деле: Анна двадцать лет жила спокойно в немецкой провинции, к чему бы ей власть, но услыхала упоительный зов — и помчалась…

Одно дело самодержавная власть, иное — власть аристократии, лучших её представителей, хранителей нравственности и кулыуры. Они шли к богатству и славе годы и столетия, соединяя накопление материальных ценностей с духовными. У Шереметевых — неутомимые воинские труды фельдмаршала, и удачная женитьба сына, и неустанная забота внуков о культуре, и радение о сельском хозяйстве, меценатство и забота о церковно-приходских народных школах, и истинное православие…