Тайна царя-отрока Петра II - Алель Алексеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё раз бросив взгляд на повеселевшую Анну, человек в островерхом колпаке проследовал к выходу и обогнул здание. Нащупав в дальнем углу во тьме-тьмущей дверцу, вставил в неё ключ, оглянулся — никого! — и, зажегши факел, спустился по ступенькам в подземелье.
Медленно передвигался он по подземному ходу…
Наконец подземелье осталось позади, человек, уже другим ключом, открыл и закрыл за собой дверцу и оказался в Сухаревой башне.
Взобравшись наверх, в свою обсерваторию, он, однако, не пристроился к телескопу, ибо находился в большой задумчивости. Сел в своём длинном камзоле, с седой бородой, в колпаке, в кресло. Было холодно, но он того словно не замечал. Мысли его витали вокруг новой российской власти. За пять лет — четвёртый император, да к тому же баба… Не стало великого Петра — и покатилась бочка, громыхая, вниз… Что станется теперь?
Брюс был астрологом, наделённым ясновидением, и не просто мистиком, а ещё и физиономистом, психологом. К тому же знал расклад царских лиц, все именитые фамилии, и иногда ему удавалось читать грядущее…
Конечно постепенно унёсся фантазией в лучшие годы, в петровское правление, когда командовал всей артиллерией, создавал первую Российскую академию, возглавлял Берг- и Мануфактур-коллегию, работал в лаборатории Ньютона. Он был учёным-энциклопедистом, учил морскому и навигацкому делу недорослей, а нынче — хоть и уговаривал его Остерман — не желал никому помогать. Ценил его Пётр I, очень ценил — и знания, и организаторские усилия, дорожил острым, гибким умом, умением пошутить на ассамблеях, разыграть дурней и неучей…
Теперь его химические и алхимические опыты, астрономические познания, астрология рождали только анекдоты да россказни…
Вспоминались молодые годы, когда они с Остерманом и Лефортом (тот был молод, красив и умён!) втроём здесь, в башне, образовали Общество Нептунов и собирались тайно по ночам. Их было девять человек, председательствовал Лефорт…
Генрих Иоганн Остерман, сын немецкого пастора, в России ставший Андреем Ивановичем, всегда был видный человек. Нептуново братство распалось, однако Андрей Иванович — умён, хитёр и ловок — переждал и Меншикова, и Долгоруких.
Ныне Брюс в отставке, сам отказался от почестей и должностей, живет в одиночестве, занимается науками. Однако игривости ума не потерял. Как и при Петре I, любит удивить в усадьбе Глинки соседей-помещиков, устраивает разные забавы. Игры с часами, к примеру: замуровал в стене часы, но заводит их с другой стороны, а все думают, что часы вечные. Отчего бы не поиграть и с будущим? Пусть поломают потомки головы над его барельефами в Глинках, ещё кое над чем…
Оставим Брюса наедине с океаном звёзд на небе, с чертежами лунными и астрономическими, с мыслями о том, что будет после него. Что открывалось ему в грядущем — мы не знаем, однако ещё и через сто-двести лет ходили по Москве о нём мифы и легенды.
Будто в доме своём на Мясницкой замуровал в стену часы — приди в любое время, они — тик-тут, тик-тут — ходят!
Раз в Петергофе на ассамблее «сделал потоп»: дамы, господа платья поднимают, видят — вода заливает. Только Пётр I подозвал Брюса и говорит: «Нечто можно такую потеху делать? Гостей осрамил!» — и вода исчезла.
И всё оттого, что Брюс умел «отвод глаз» делать. («Отвод глаз» сегодня мы назвали бы магнетизмом или гипнозом.) Мог целой роте солдат внушить, что ружья у них не стреляют. Будто генерал на Брюса рассердился и отдал приказ Сухареву башню разнести в пух и прах. Привезли пять орудий, генерал скомандовал: «Пли!», а ни одна пушка не стреляет. Брюс стоит на башне и смеётся: «Дурни! Зарядили пушки песком и думаете, что будут стрелять?» И генерал отступил от волшебника…
А ещё обитатель Сухаревой башни умел «испытание натуры» делать. Скажем, человек напился как свинья, не шевелит мозгами, Брюс войдёт в его комнату и сделает так, что тому мнится, будто комната полна медведей или «крокодил настоящий» ползет. Купцы нажаловались Петру на Брюса, а тот спокойно объяснил: это, мол, для «отвода глаз», чтобы торговали честно да от тебя, батюшка, не скрывали свои доходы…
Пошли как-то слухи, что у Брюса в башне живёт женщина цветочная, даже жена его жаловалась. Царь явился — увидел красоты неписаной женщину в цветах. Удивился: значит, права Брюсиха? А Брюс взял да и вынул из неё булавку — она и рассыпалась. «Как ты такого добился?» — спрашивает царь, а тот отвечает: «Наукой». — «Может, волшебством, чернокнижием? Говорят, черти к тебе по ночам приходят… А ещё говорят: слово скажешь — и синее пламя изо рта вырывается». А Брюс опять отвечает: «Наукой, только наукой дошёл я до этого».
Кстати, Брюс жил за сто лет до Пушкина, но народная молва объединила эти две персоны. И какие замечательные родились анекдоты! К примеру, вот один: «Пушкин в Москве жил и планы разводил: ведь это он застроил Москву, ведь это он завёл порядок. Ежели бы не Пушкин, была бы не Москва, а чёрт знает что… Ведь у нас как? Ты дом построил, ты сад развёл, только у меня и дом, и сад неказист — зависть разбирает. Ночью перелезу через забор, спилю дерево или два — и пойдёт меж нас грызня, и дойдёт дело до драки… А Пушкин это воспрещал. Он завёл порядок. Умнейший был господин, книги писал, чтоб люди жили без свары, по-хорошему. Вы, говорит, живите для радости».
Как тут не вспомнить и о ещё одном факте, уже не «волшебном», а реальном? Пушкин часто бывал на Басманной, а дом Брюса рядом, на Разгуляе. Если перечитать «Гробовщика» из «Повестей Белкина», то невольно возникает образ Брюса: он верил в воскрешение душ. У Пушкина к гробовщику на Разгуляе являются похороненные им мертвецы…
Брюс знал силу Луны — и сделал свой лунный календарь. Перебирая чертежи со звёздами — Орион, Сатурн, Полярная звезда, — знал, где чей знак — ломал голову над окружением Анны Иоанновны: неужели эта недалёкая полунемка-полурусская откажется от подписанных в Митаве кондиций?
Увы! Гадание по звёздам не показало ничего хорошего. Вести — того хуже. Брюс знал, что идёт «долгоруковский розыск». Князя Ивана обвиняют в подписании ложного завещания в пользу Катерины. Бедная Кэтрин! Умная, любознательная, однако тщеславная. А старый князь Алексей? Суетится, тщеславится, но карты говорят, что он один объявит в лицо самой Анне, что не желает видеть её самодержавной государыней! Ого! То будет достойное княжеского титула слово.
Анна мстительна и не станет делить свою власть — разве что с Бироном…
К такому выводу пришёл Брюс под утро 6 марта.
И почти в ту же минуту внизу послышался громкий стук — три раза. Остерман? Скорее ему навстречу! Невозмутимый Андрей Иванович не мог скрыть своих чувств. Торопясь и захлёбываясь, он рассказал, как Анна вечером вышла из комнаты в сопровождении Черкасского, Головкина и Кантемира… Улыбка её не могла означать ничего, кроме перемены в решении. И заговорила смиренным тоном:
— Видит Бог, послушалась я верховников, подписала ихние кондиции… согласная была… однако неведомо было мне, что есть и иные силы возле российского престола… Просьбы свои изложили они в челобитной… Читай, Василий Никитич! — кивнула Татищеву.
Верховники замерли. Лицо Василия Лукича передёрнулось. До него с трудом доходил смысл слов, которые читал Татищев:
«Величие и незыблемость монархии… сие есть лучшее устройство общества… Дворяне просят государыню разорвать мерзкие кондиции, составленные верховниками… править единовластно…»
Наслаждаясь произведённым эффектом, Анна взяла бумагу с кондициями, мстительно взглянула в сторону Долгоруких и разорвала бумагу на части, спокойно заметив:
— Могу ли перечить я дворянству российскому?.. Посему — распускаю Верховный совет и править стану самодержавно!
ДИКОВИННОЕ И ДИКОВАТОЕ НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ АННЫ
Сбылась и другая мечта императрицы: наступил день её коронации!
В центре — светящиеся буквы: «Богом данная, радость Всероссийская…» Светящиеся инициалы Анны, её корона, вокруг крутящиеся колёса, брызжущие огнями, — словно фонтаны цветов. Десять струй-фейерверков, подобных султанам и водомётам, светились в ночи над Соборной площадью, и ещё множество огней, подобных виноградным кистям, молниям и вулканам. Диковинное было действо на Соборной площади…
А после — конечно, немецкие музыканты с флейтами и тамбуринами, с пронзительными и глуховатыми звуками, сопровождаемыми литаврами и мощными барабанами.
Приём во дворце — невиданный! Мартышки, попугаи заморские, арабчонки шустрые, собачки под ногами и уж конечно карлы и карлицы… И всем подавали кофий, напиток, полюбившийся ещё с петровских времён… Вино опять же лилось рекой — в одной бочке белое, в другой красное.
А между тем вовсю орудовала Тайная канцелярия: собирала доносы, не очень-то разбираясь в существе дела. Достаточно было сказать: «Слово и дело» — и это наводило ужас. Не только слово против Анны, но и против Бирона, который стал уже неприкасаемым.
