Тень твоей улыбки - Мэри Хиггинс Кларк

После разговора с Сэлингом Грег переключился на интерком.

— Утренняя работа вполне удалась, Эстер, — сказал он. Теперь его голос звучал тепло и непринужденно. — Думаю, перенесем остальные звонки на послеобеденное время. Мы с женой договорились пообедать, и мне уже пора.

— Да, конечно.

«Хотелось бы мне быть там, — подумала Эстер, когда часы на столе показывали полдень. — Не на обеде, а просто подальше отсюда. Довольно мерзко доносить на Грега в Комиссию по ценным бумагам и биржам, но он ведь мог уговорить на инвестиции кого-то еще».

Грег все еще сидел за столом, когда в четверть первого величаво вошла Памела Гэннон.

— У него есть кто-то? — спросила она Эстер.

— Нет, миссис Гэннон, — ответила Эстер, пытаясь придать голосу дружелюбные нотки.

«Должна признать, эта женщина действительно красива, — подумала она, когда Памела прошествовала мимо ее стола в сногсшибательном красном костюме, отороченном мехом, и замшевых сапожках. — Но подобные женщины выходят замуж за таких, как Грег Гэннон, лишь по одной причине — из-за денег».

Она смотрела, как Памела, не постучав, повернула ручку двери в кабинет и распахнула ее.

— Сюрприз! Я здесь, Папа Мишка! — воскликнула она. — Знаю, что еще слишком рано, но я не могла дождаться часа, чтобы встретиться в «Лё сирк». Прости, что не встала утром перед твоим уходом. Я хотела поздравить тебя со счастливой десятой годовщиной того чудесного дня, когда мы встретились.

«„Папа Мишка“! Господи помилуй!», — подумала Эстер, вздрагивая при звуках восхищенного голоса Грега.

— Не перестаю думать об этом каждую минуту, — говорил Грег. — У меня было такое хорошее утро, что я собирался перед нашей встречей на ланче заглянуть в «Ван Клиф и Арпелс».[7] Но сейчас можешь пойти со мной и помочь мне выбрать что-нибудь особенное.

«Не иначе корону, — съязвила про себя Эстер, когда они прошли мимо ее стола. — Они собираются купить дорогое ювелирное украшение на деньги бедного малого, который, вероятно, только что пообещал отдать в управление Грегу свое состояние».

Она твердо решила, что этому не бывать. По пути в кафе Эстер зашла в аптеку и купила бумагу и простой конверт. Печатными буквами она написала:

«ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ. НЕ СОТРУДНИЧАЙТЕ С ГРЕГОМ ГЭННОНОМ. ПОТЕРЯЕТЕ СВОИ ДЕНЬГИ».

Подписалась: «Друг», приклеила марку, надписала адрес и отправила конверт с главного почтамта.

33

После того как Монике удалось реанимировать Салли, она несколько часов не отходила от кроватки ребенка. Легкие девочки продолжали наполняться жидкостью, и держалась высокая температура. В конце концов Моника опустила боковую загородку кровати и, наклонившись, взяла Салли на руки.

— Давай, малышка, — прошептала она. — Надо постараться.

В голове проносились слова монсеньора о том, как сестра Кэтрин молилась над больными детьми.

«Сестра Кэтрин, — думала она. — Я не верю в чудеса, но знаю, многие верили в то, что ты спасала жизни, и не только стоящих на пороге смерти детей, как Майкл О’Киф, но и других тяжелобольных. Салли так ужасно не повезло. Матери на нее наплевать, а отца нет. Этот ребенок запал мне в душу. Если она выживет, обещаю, что позабочусь о ней».

Был уже вечер, и в семь часов Моника решила, что теперь можно уйти. Температура у Салли снизилась и, хотя на лице по-прежнему была кислородная маска, дыхание стало ровнее.

— Если будут изменения, позвоните мне, — сказала Моника медсестре.

— Обязательно, доктор. Я не думала, что нам удастся ее спасти.

— Я тоже.

Выдавив из себя улыбку, Моника спустилась из педиатрического отделения вниз, а потом вышла на улицу. Похолодало, и она застегнула пальто, решив пройтись до кабинета пешком. «Просмотрю сообщения, — подумала она, — и проверю, как Нэн переназначила прием пациентов. На воздухе, может, голова немного прояснится».

Повесив сумку на плечо, она засунула руки в карманы и обычным быстрым шагом пошла на восток по Четырнадцатой улице. Теперь, когда она была почти спокойна за Салли, ее мысли обратились к смерти Оливии Морроу, так подействовавшей на нее. Мысленным взором Моника видела каждую черточку исхудавшего лица женщины, мертвенную бледность кожи, морщинки вокруг глаз, зубы, прикусившие нижнюю губу.

Она явно была утонченной натурой и необычайно чистоплотной, подумала Моника. Квартира обставлена с таким вкусом, и все в безупречном порядке. Бедняжка либо умерла сразу, как легла спать, либо вообще не шевелилась во сне. Верхняя простыня и ватное одеяло были гладкими, без морщин. Даже подушка, на которой покоилась ее голова, выглядела совершенно несмятой.

«Подушка. Она была розовой, а простыня и другие подушки персикового цвета. Почему-то это бросилось мне в глаза, — подумала Моника. — Но какое это имеет значение? Никакого. Теперь единственное, что я могу сделать, — это попросить, чтобы доктор Хэдли дал мне список ее друзей. Вдруг она говорила обо мне с кем-то из них».

Моника стояла на шумном углу Юнион-сквер и Бродвея около заполненной народом автобусной остановки. Сигнал светофора сменился с желтого на красный, и она с неодобрением смотрела, как несколько человек устремились через улицу наперерез мчащимся машинам. К остановке подъезжал автобус, и в этот момент кто-то с силой толкнул ее вперед. Она перелетела через бордюр и оказалась на проезжей части. Послышались крики и визг зевак. Монике удалось выкатиться из-под надвигающегося автобуса, однако под колеса попала сумка, слетевшая ее плеча.

34

Питер Гэннон смотрел на сидящую напротив бывшую жену Сьюзен. Он пригласил ее поужинать с ним в «Иль Тинелло», одном из любимейших ресторанов на протяжении их двадцатилетнего брака.

Со дня развода четыре года назад они не разговаривали и не встречались, пока она не позвонила, чтобы выразить сожаление по поводу провала его новой постановки.

Теперь он, остро нуждаясь в поддержке, смотрел на нее через стол. Ей уже исполнилось сорок шесть, в волнистых волосах появились седые пряди, большие карие глаза по-прежнему завораживали… Он спрашивал себя, как вообще позволил ей уйти. «У меня не хватало ума понять, как