Что видно отсюда - Марьяна Леки

— No problem, — еще раз сказал голос, и мне понравилось, как мало было там у них в Японии проблем.

Очень долго я ничего не слышала, кроме шорохов в каналах связи. Пока обладатель бодрого голоса искал Фредерика, я подыскивала бодрую начальную фразу. Об этом мне надо было позаботиться заранее, надо было выработать вместе с Сельмой и оптиком первоклассную фразу, но теперь было поздно, теперь даже второклассную первую фразу не отыскать в плотной темноте за окном. Привет, Фредерик, думала я, у меня есть к тебе профессиональный вопрос по части буддизма. Привет, Фредерик, ну как прошел твой полет? Привет, Фредерик, кстати, о Гессене, и тут к аппарату подошел другой монах, который не был Фредериком.

— Hello, — сказал он, — how can I help you?[8]

— Hello, — сказала я и что хотела бы поговорить с монахом Фредериком.

Этот монах передал трубку следующему монаху, который все еще не был Фредериком, и так продолжалось до тех пор, пока я не перездоровалась с шестерыми монахами.

— No problem, — сказал и последний из них, и тогда я услышала на заднем плане быстрые шаги и уже знала, что это были шаги Фредерика.

— Да? — сказал он.

Я держала трубку обеими руками.

— Алло, — сказала я и потом больше ничего.

— Алло, Луиза, — сказал Фредерик, и поскольку это невозможно было не расслышать, он тотчас заметил, что у меня нет первой фразы.

Он в мгновение ока взял ее на себя, он просто сделал так, будто это не я ему позвонила, а он мне.

— Алло, — сказал он. — Это Фредерик, скажи-ка мне, как там Аляска?

Моя ладонь перестала дрожать.

— Спасибо, — сказала я, — большое спасибо.

— Нет проблем, — сказал Фредерик.

— У Аляски все хорошо, — сказала я. — А у тебя как дела?

— У меня вообще-то всегда хорошо, — сказал Фредерик, — а у тебя?

Я прислонилась лбом к стеклу.

— Ты что-нибудь видишь? — спросила я.

— Да, — сказал Фредерик, — светит солнце. Я смотрю прямо на деревянную хижину напротив. Крыша вся обомшела. А позади хижины горы. Я вижу водопад.

— А я ничего не вижу, — сказала я. — Темно хоть глаз выколи. Который у тебя час?

— Десять часов утра.

— А у нас два часа ночи, — сказала я, и Фредерик засмеялся и сказал:

— На чем-то мы все же должны сойтись.

Я села на подоконник. Ступор уселся рядом со мной, он звучал как Марлиз, когда она говорила: «Это я. Ничего не получится. Смирись с этим».

— И чего ты не видишь? — спросил Фредерик.

— Ель за окном гостиной, сказала я. — А рядом с елью уксусник. Коров на лугу напротив. Яблоню и за ней мостик.

Притворенная дверь гостиной приоткрылась, вошла Аляска и свернулась калачиком у меня в ногах. Я спрыгнула с подоконника и потрепала ее по старой свалявшейся шерсти; снова попыталась смотреть наружу, но видела лишь себя, размытую, и закрыла глаза. Если я сейчас не выйду из своего ступора, то уже ничего не будет, думала я, тогда жизнь повернется не в ту сторону.

— Ты еще здесь? — спросил Фредерик.

Вещи не могут исчезать, когда на них не смотришь, говорил оптик, или что-то в этом духе, и я раздумывала, может, они все-таки могут исчезать, когда с ними разговариваешь.

— Да, — сказала я. — Извини. Я была в ступоре. Я очень расплывчатая.

Фредерик откашлялся.

— Тебя зовут Луиза, — сказал он, — и фамилия у тебя наверняка тоже есть. Тебе двадцать два года. Твой лучший друг погиб, потому что прислонился к неплотно закрытой двери местного поезда. Это было двенадцать лет назад. Всякий раз, когда твоей бабушке приснится окапи, кто-нибудь после этого умирает. Твой отец находит, что только вдали кем-то становишься, поэтому он постоянно в разъездах. У твоей матери есть цветочный магазин и отношения с владельцем кафе-мороженого, которого зовут Альберто. Охотничью вышку на поле подпилил оптик, потому что хотел погубить охотника. Этот оптик любит твою бабушку и не говорит ей об этом. А сама ты проходишь обучение на продавщицу книжного магазина.

Я открыла глаза и улыбнулась оконному стеклу.

— Связь очень хорошая, — сказала я.

— Вот именно, — сказал Фредерик. — Только немного шебаршит.

Я взяла телефон и ходила с ним по гостиной, шнур волочился за мной, а ступор отстал.

— A y тебя сегодня уже была медитация ходьбой? — спросила я.

— Нет, — сказал Фредерик, — но была сидячая медитация. Рано утром. Длилась девяносто минут.

Я подумала про оптика, у которого случается выпадание межпозвоночных хрящей от его главным образом сидячего образа жизни.

— А это не больно?

— Бывает, что и очень больно, — сказал Фредерик. — Но это ничего.

— Почему ты стал монахом?

— Мне это показалось правильным, — сказал Фредерик. — А почему ты учишься на продавщицу книжного магазина?

— Потому что так получилось.

— Но это же хорошо, — сказал Фредерик, — если так получается.

— На тебе все то же черное одеяние?

— Почти всегда.

— Оно не царапается?

— Нет, — сказал Фредерик. — Вообще-то нет. Луиза, с тобой хорошо разговаривать, но мне сейчас, к сожалению, пора идти.

— Будешь медитировать дальше?

— Нет, — сказал он. — Полезу сейчас на крышу и соскребу с нее мох.

Я остановилась перед маркированным местом на полу.

Фредерик перехватил у меня первую фразу, но последнюю он у меня не перехватит, мне придется взять ее на себя. Я отодвигала ее на самый последний момент разговора.

— Ну, тогда пока, всего хорошего, Луиза, — сказал Фредерик.

Я занесла ногу над маркированным опасным местом.

— Я хотела бы, чтобы мы снова увиделись, — сказала я.

Фредерик молчал. Он молчал так долго, что я боялась, вдруг он внезапно закаменел и стал горой, названной его именем.

— Ты большая мастерица вставлять в дверь ступню в самый последний момент, — сказал он. Это прозвучало вдруг очень серьезно. — Я должен над этим подумать, — сказал он. — Я дам о себе знать.

— Но каким же образом? — спросила я, ведь он не знал мой номер телефона.

Но он уже положил трубку.

Когда Сельма открыла дверь — в своей ночной рубашке в цветочек, длиной по щиколотки, и с сеточкой на голове, чтобы с прической за ночь ничего не случилось, я все еще балансировала, занеся одну ногу над маркированным опасным местом на полу.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, взяла меня за плечи и развернула к себе, как будто я была лунатичкой.

— Я не сплю, я исключительно бодрствую, — сказала я. И показала ей телефонный аппарат: — Только что на проводе была Япония.

— Это был точно звездный час этого аппарата, — сказала она и взяла