Обманщики. Пустой сосуд (СИ) - Иорданская Дарья Алексеевна

— Держись за моей спиной, — приказал Цзюрен.

Ратама послушался без возражений, весь подобрался и даже неумело скопировал подсмотренную где-то стойку. Цзюрен хмыкнул. Все эти стойки и красивые движения хороши были в тренировочном зале, где твоей жизни ничего не угрожает. На поле боя ты просто рубишь, не задумываясь о правильности и красоте движений. Либо умеешь это, либо нет. Либо выживешь, либо погибнешь. За все годы в армии Цзюрен лишь единожды участвовал в фехтовальном поединке: в своего рода суде чести, сражаясь с генералом мятежников Сы Гонри, также известным под прозвищем Пятихвостый Лис. Все прочее было — мясорубка, безжалостная, страшная.

Если оглянуться назад, Цзюрену особенно нечем было гордиться. Все, что он умел, это убивать и создавать орудия убийства. А еще — выживать.

— Прикрываешь мне спину, — приказал он Ратаме.

Люди Джуё напали первыми, не разбираясь, друг перед ними или враг. Цзюрен парировал, сам нанес удар, снова парировал. Легко перехватил инициативу. У них были отличные мечи и паршивое умение ими пользоваться. Безупречные были, на вкус Цзюрена, несколько перехвалены. Впрочем, вскоре он был вынужден отступить. Против него было семеро, и пусть и двигались они с изяществом осадной машины, это было действенно. А он, к тому же, был уже не так молод.

Резкий, мощный удар перерубил его меч пополам. Боль ударила в запястье, вверх к локтю, к плечу. Цзюрен разжал пыльцы и отскочил в сторону.

— Мастер!

Цзюрен едва успел пригнуться, уходя от удара, и подоспевший Ратама вонзил свой меч в горло противника. Клинок со звоном упал на землю. Цзюрен подобрал его. Чуждый вес, непривычный баланс, но — сойдет. И он снова ринулся в бой.

Железный клинок был одновременно тяжелее и… быстрее? Он легко рассекал воздух, полотно, застревал в кожаном доспехе, рвал его в клочья, вонзался в плоть, разбрасывая всюду алые капли. Сделать его другим: уже, изящнее, чуть изогнуть, поменять немного заточку. Или наоборот — прямым, обоюдоострым, возможно, треугольным или ромбическим по форме. Или…

— Мастер!

Цзюрен увернулся. Парировал. Клинки столкнулись в воздухе, высекая искры.

— Дзянсин, — кивнул противник, но меч не опустил.

Итак, его узнали. Узнали, но, кажется, это не имело значения. Дзянсин он, или крестьянин, или сам король, его собирались убить. Джуё намеревался сохранить любой ценой свою тайну.

Вот только не мог Цзюрен сейчас умереть.

У этих пришлых идеи были — одна другой хуже. Но у Кала-аны идей не было вовсе, поэтому она со всем в конце концов согласилась. Бежать, так бежать.

— Будем надеяться, у них нет при себе арбалетов, — сказал Шен Шен.

«Еще чем обнадежишь?» — тихо, чтобы не услышали, пробормотала Кала-ана.

Они побежали, сорвавшись с места, и на какое-то время эффект неожиданности даже сработал. А потом, очень быстро, их заметили. Красное платье Кала-аны, залитое лунным светом, отраженным от статуи, не могло не привлечь внимание. Кто-то схватил ее за руку, дернул больно. Кала-ана ударилась спиной о жесткие, фигурные выступы доспеха и вскрикнула.

Шен Шен обернулся.

Было на его лице написано что-то такое, отчего Кала-ана поняла, что обречена. Острие меча коснулось ее шеи; она ощутила резкий запах крови, пока — чужой.

Сейчас Шен Шен сбежит, а она умрет. Вот так глупо. В собственном доме, от рук незнакомца. Как, признаться, погибли в ее роду многие.

Шен Шен не шелохнулся.

— Снова мы в той же ситуации, а, псина? На колени. Бросай меч, и на колени, или я прирежу девчонку!

— Ты так и так прирежешь ее, Бин. Как всегда.

— Ну отчего же? — голос над головой Кала-аны стал вдруг медово-сладким, и тем страшнее были слова. — Твоя сестра осталась довольна, пес. Стонала, как положено шлюхе. И сейчас довольна. У нее есть крыша над головой и плошка риса. А ты ей что дал, а? Клади меч!

— Я здесь по приказу твоего господина, — сухо сказал Шен Шен, продолжая побелевшими пальцами стискивать рукоять меча. Взгляд его остекленел, челюсть напряглась.

— Я знаю. И мой господин Джуэр очень хочет, чтобы ты провалился.

«Это конец», — обреченно поняла Кала-ана. Она умрет сейчас, здесь, совсем молодой, не родив дочь, которая могла бы наследовать ей и стать новой хранительницей этого места.

Что тут, впрочем, хранить.

Кала-ана зажмурилась.

Рука, удерживающая ее, вдруг ослабла, а потом и вовсе разжалась. Послышался стон, бульканье, звон меча, упавшего на камни. Кала-ана, теряя последние силы, пошатнулась. Снова ощутила на теле чужие, горячие руки.

— Ты в порядке?

Кала-ана открыла глаза и отстранилась от Шен Шена.

— Да.

Тот мигом утратил к ней интерес.

— Что ты тянул⁈

— Меч тяжеловат, — Ильян выпрямился, тяжело дыша, оттирая руки от крови. — И мне не нравится бить людей в спину.

— Какая щепетильность, — фыркнул Шен Шен. — Скорее.

И он бесцеремонно схватил Кала-ану за руку.

В тени Богини они передохнули, привалившись к каменному постаменту. Тут Кала-ана впервые признала ильянову правоту: сияние статуи мешало рассмотреть, подножие. Сама она и не догадывалась, что постамент покрыт резьбой.

— Вишня? — лекарь провел пальцами по искусному изображению дерева. — Тут раньше даже были сады?

Кала-ана прислонилась к камню и коснулась вырезанных на нем знаков. Вот откуда слова, которые мама пела ей в детстве вместо колыбельной. Даже как-то обидно стало.

— Дано-обманщики шелестят листвой,

Розовые летом, осенью, зимой,

Дано и свет, дано и яд,

Дано и…

Кала-ана царапнула отвалившийся кусок текста и досадливо поморщилась.

— Идемте, мы почти на месте.

Ильян поймал ее за локоть.

— Ты разбираешь эти письмена?

Кала-ана кивнула, вырвала руку и принялась огибать статую.

За серебряным колоссом начался настоящий лабиринт, нагромождение камней, идти через которые пришлось, полагаясь на ведьму. Кое-где попадались искусственные пирамидки, а подле них скромные подношения: цветные камешки, осколки раковин, кусочки металла. Если пригнуться, за камнями беглецов было не видно. Битва осталась где-то позади.

О том, справится ли мастер Цзюрен, Ильян старался не думать. Шен Шена это волновало едва ли.

— Пришли.

Сзади слышались голоса. Кажется, кто-то из наемников Джуё отыскал каменный лабиринт. Ведьма завозилась торопливо, ища потайной механизм, а когда дверь наконец открылась, первой юркнула внутрь. Шен за ней. Ильян задержался, чтобы воткнуть в расселину меч и привалить камнями, оставить знак для Дзянсина.

Потайной коридор оказался еще теснее, чем в прошлый раз, воздуха едва хватало, и стоило двери закрыться, Ильян начал задыхаться. Идти пришлось молча и быстро, на ощупь, в кромешной темноте. К счастью, этот коридор оказался короче предыдущего, и вскоре они вышли в небольшую рукотворную пещеру, освещенную через щели в своде. Ильян с наслаждением вдохнул воздух и закашлялся. Здесь было много песка и пыли.

— Держите, — ведьма протянула бурдюк. — Я на всякий случай держу тут воду.

Вода была теплой, с неприятным привкусом, но Ильян пил ее жадно, а после протянул бурдюк Шен Шену. Огляделся. Небольшое помещение напоминало кладовку: здесь стояли старые сундуки, покрытые выцветшим орнаментом. Одну из стен украшала фреска до того необычная, что Ильян позабыл и слабость, и боль.

На белой стене было тщательно нарисовано дерево, величественное, раскидистое, покрытое розово-сиреневыми листьями. Ствол его по форме напоминал женское тело, имелось и лицо с закрытыми глазами. Ветви походили на волосы, и кое-где их украшали ленты. Возле дерева на коленях стояли люди в причудливых пестрых одеждах, с подношениями в руках. Сверху и снизу шла надпись, некоторые знаки были Ильяну смутно знакомы; кажется, со временем они превратились в привычные иероглифы. Другие было даже не с чем сравнить.