Тайная война Разведупра - Болтунов Михаил Ефимович

Для этой работы под руководством Мажорова развернули научную группу. В нее вошли майоры Сергей Мякотин и Владимир Добрынин, техники Гелий Цибульник, Гарькавенко. Через некоторое время группу «укрепили» инженером Максименко и техником Седушкиной.

Работали много, увлеченно. Как-то в коридоре института Мажоров встретил офицера. Тот представился: «Старший лейтенант Зиничев». Спросил, не служил ли Юрий Николаевич в 1941 году в 4890-м отдельном радиодивизионе. «Служил», — ответил Мажоров. Но старшего лейтенанта вспомнить не смог. Тогда Зиничев назвал несколько общих знакомых и поинтересовался, сохранился ли у Мажорова черный блокнот, куда он зарисовывал схемы.

Действительно был и блокнот, и схемы, и вечером дома, открыв его, Юрий нашел фамилию рядового Зиничева.

После войны Зиничев окончил Московский авиационный институт, стал лейтенантом запаса. Но вскоре после войны в Корее его из запаса призвали, и он попал в НИИ.

Мажоров предложил своему бывшему сослуживцу поработать в его группе. Тот с радостью согласился.

Перед группой Мажорова стояла сложнейшая техническая задача. И состояла она, прежде всего, в том. что проблему создания шумовых помех невозможно решить без мгновенного и точного запоминания частоты импульса. Но импульс, излучаемый РЛС, — это миллионные доли секунды! Никаких решений этой головоломки, разумеется, в ту пору не существовало.

Над решением головоломки бился адъюнкт Военной академии им. Жуковского подполковник Николай Алексеев. Его прикомандировали к группе Мажорова, и исследования должны были лечь в основу кандидатской диссертации.

Адъюнкт разработал устройство по запоминанию частоты на основе запаздывающей обратной связи. Но таким устройством можно было запомнить принятый импульс на очень короткий отрезок времени — на несколько микросекунд. Но, увы, такие параметры для создания системы многократных помех непригодны.

«Вскоре после долгих раздумий и поисков, — признается Юрий Николаевич, — мне удалось придумать систему, которая могла решить задачу мгновенного определения и запоминания частоты импульса.

Сначала я разработал блок-схему моей будущей станции. Здесь возникли трудности принципиального характера. Впрочем, когда их не было? Они всегда сопровождают работу конструктора-разработчика. Главное — цель. А целью было создание установки, которая могла продемонстрировать дееспособность моей идеи в целом.

Вспоминая проделанную в те годы работу, удивляешься, каким малым числом людей удалось так много сделать. Опытная установка нами была изготовлена. Она называлась «Станция ответных многократных и шумовых помех».

Когда все было отлажено, Мажоров пригласил Теодора Брахмана: продемонстрировал ее работу. Главный инженер выслушал объяснения, осмотрел станцию и удовлетворенно сказал, что вскоре начнутся ее летные испытания.

В то же время Брахман удивился, сколь сложна станция. Одних только электронных ламп было 300 штук. По тем временам это было необычно много. Правда, и станции предстояло решать далеко не ординарные задачи.

Для проведения летных испытаний аппаратуру установили на самолете МИ-2. Машина поднималась с аэродрома Измайлово и шла в сторону города Ступино, в 120 км на юго-восток от Москвы, и в район города Обнинска, в 100 км к западу от столицы.

Первый маршрут был проложен так, что самолет «атаковал» радиолокаторы дальнего обнаружения П-20 противовоздушной обороны. Результаты оказались впечатляющими. Операторы дивизионов ПВО не смогли обнаружить и сопровождать самолет.

Второй маршрут рассчитали так, чтобы он был направлен в сторону испытательного полигона НИИ, в районе населенного пункта Трясь. Здесь расположен радиолокатор орудийной наводки СОН-4.

Результат оказался таким же. Это свидетельствовало о том, что станция помех, созданная группой Мажорова, может успешно действовать как против РЛС обнаружения, так и против станций орудийной наводки.

В сентябре 1957 года руководство НИИ принимает решение о создании на основе 93-го испытательного полигона филиала института в Протве.

Мажорова официально известили о переводе в филиал. Туда переводилась и тематика наземных средств создания помех, а также, частично, работы по самолетных средствам. Правда, там пока не было ни производства, ни соответствующих помещений, ни специалистов.

Однако, как говорят, лиха беда начало. Там, в Протве, Мажоров сначала возглавил лабораторию, потом отдел. Оттуда дважды выезжал в экспедицию, в Астраханские степи, в район между реками Волга и Урал. Там он со своими сотрудниками опробовал помеховую аппаратуру, проверял в реальных условиях на помехоустойчивость систему, которая управляла крылатыми ракетами.

Через два с половиной года Мажоров был возвращен в родной институт в Москве. Его назначили начальником отдела. Майские праздники 1960 года он уже встречал в кругу семьи в столице. Тогда же Юрий Николаевич услышал по радио сообщение о том, что американская военщина нарушила мирный труд советского народа, направив в воздушное пространство СССР самолет-шпион.

Размышляя над словами диктора, Мажоров и представить не мог, какую роль сыграет в его жизни полет Гарри Фрэнсиса Пауэрса.

Вскоре после падения самолета в Москву, в институт, привезли остатки аппаратуры с У-2. Юрий Николаевич принимал участие в экспертизе этой аппаратуры. Хорошо сохранился фотоаппарат для аэросъемки. На отснятой пленке четко были видны объекты на нашей территории, отснятые Пауэрсом.

На борту находилась станция радиотехнической разведки, которая выявляла и регистрировала сигналы наших РЛС.

Станция помех, которая, по мысли американских специалистов, должна была защитить самолет-шпион от советской ракеты, оказалась сильно поврежденной. Перед отделом Мажорова поставили задачу — станцию изучить и выдать свое заключение.

Все узлы станции были на транзисторах. Она работала как ретранслятор: принимала сигналы РЛС, усиливала их, наделяла помеховой модуляцией и излучала обратно, в сторону радиолокатора.

Станция оказалась достаточно легкой, вес ее не более 16 килограмм. Следовало признать, что если бы нам пришлось построить такую же станцию на существующих у нас приборах, то вес ее был бы в несколько раз выше.

«Наши военные заказчики, — вспоминая те годы, говорил Мажоров, — подняли страшный крик, что им нужны именно такие легкие и небольшие станции помех. Они немного поутихли, когда мы показали, что станция с У-2 могла работать в достаточно узком диапазоне температур от плюс 40 до минус 20 градусов Цельсия. А мы, по требованиям тех же заказчиков, создавали станции, обеспечивающие работу в диапазоне от минус 60 до плюс 60 градусов.

Тем не менее заказчики добились решения Военно-промышленной комиссии о разработке такой же станции».

Что ж, коли решение есть — надо делать. Эта часть была предоставлена отделу Мажорова, и его самого назначили главным конструктором станции.

На всю работу отпускался год. Надо признаться, что это был достаточно жесткий срок.

Мажоров, как главный конструктор, вначале разработал блок-схему всей станции. Потом это сделали специалисты, каждый на своем участке, разработав схему своего узла.

Через девять месяцев первый экземпляр станции был готов. Весил он всего 9,5 килограмма. Надо признать, что станция оказалась первой в СССР, целиком построенной на транзисторах.

… Наступила осень 1960 года. Теодор Брахман ушел из НИИ, и на его должность назначили Мажорова. Начал он свою деятельность с того, что внимательно ознакомился с тем, какие работы велись в институте. Он побывал во всех подразделениях, стараясь уяснить суть работ, познакомился поближе с людьми, учеными, специалистами.

«На первых порах было чрезвычайно трудно, — признается Юрий Николаевич, — я трудился без заместителей, не существовало никакой службы, облегчающей работу. Вскоре меня обступила масса задач, решение которых отнимало все время. Стал все позже и позже приходить домой. Обычно весь день уходил на решение текущих вопросов, то здесь, то там возникало что-то чрезвычайное. Приходилось вмешиваться, разбираться, помогать.