Мусульманский батальон - Эдуард Беляев

— Да вопрос принципиально не стоял. Приняли где-то там, „в верхах“, решение, что подписывать будут три высокие стороны — участники операции по ликвидации президента Афганистана: представитель от КГБ, от отряда ГРУ и от „афганских официальных лиц“. Генерал-майор Дроздов был старшим над бойцами КГБ, я, майор Холбаев, — над „мусульманским батальоном“, а афганцы — это те, кто оказался в данный час событий под рукой у… Не скажу тебе: у кого под рукой, потому что не знаю, кто придумал „Акт о смерти диктатора“. А Колесник осуществлял общее руководство, и его функции не предусматривали „индивидуальной конкретики“ за вынос известного тела вперед ногами.

— Акт писали на месте? — Язвительная шпилька с моей стороны.

— А как же — на барной стойке, смахнув локтем кровищу жестокого тирана. — Ироничности в его ответе было больше, чем вина в стакане. — Акт этот нам из посольства привезли. Я не хочу сказать, что им занимались дипломаты; наверное, дело в пишущей машинке. И, наверное, у кагэбэшников печатная машинка поломалась. Так мне сказал, по крайней мере, Колесник: не о КГБ, а о посольстве. Что еще интересно: фамилии подписантов не проставляли в заготовке. Спросил у Колесника: почему отсутствуют фамилии, ведь мы, кто будет подписывать, осведомлены. Вижу, Василь Васильевич смутился изрядно, но справился с собой и произнес: „Скажешь тоже. А вдруг кого-то ранят или, не приведи Господь, убьют? Афганцы же будут в штурмующих машинах. Понимаешь?“ Что тут было не понять…»

Вот и я повторяюсь вслед Холбаеву: «Что тут было не понять…» Ничего не было случайным в убийстве Хафизуллы Амина. Он настолько был уже трупом со дня принятого решения членами Политбюро о его судьбе, что, зная единственно приемлемый исход и нисколько в том не сомневаясь, впрок запаслись «Актом о смерти». Тридцать лет отскакали из глубин истории, а об этом «Акте» — неизменно-устойчивый молчок. И вот что еще интересно: кто из присутствующих «подписантов» выступал в роли, скажем, того же прокурора или врача? Поясню. После приведения в исполнение смертного приговора, согласно законам и установлениям, действовавшим в СССР, наступал следующий порядок действий.

Итак, казнь состоялась. Врач фиксирует наступление биологической смерти. Прокурор, руководитель специальной группы (расстрельной команды), и врач подписывают заранее составленный акт. Этот акт является главным учетным и отчетным документом, на основании которого впоследствии делаются соответствующие справки для суда, вынесшего смертный приговор, и загса, для оформления свидетельства о смерти. Опять же, интересно, в нашем с Амином случае суд — это КГБ или Политбюро ЦК?

Акт о приведении в исполнение смертного приговора вместе с актом о захоронении, а также другими документами, относящимися к процедуре смертной казни, подшиваются к личному делу казненного и передаются на хранение в архив МВД. В нашем случае — в КГБ, это — вне всяких сомнений… Так в какой роли выступил их представитель, генерал Дроздов: прокурора или все же руководителя специальной группы — расстрельной команды?..

С майором Сатаровым я встретился после декабрьских «штурмовых событий» в Ашхабаде. Служил Анвар замполитом 163-го мотострелкового полка 61-й учебной дивизии. Мы его с редактором газеты майором Поваляевым Юрием Андреевичем атаковали вопросами. Юра брал интервью, я присутствовал, с нетерпением ожидая окончания этой извечной и скучнейшей канители. Юра Поваляев в журналистике был травленый волк, на интервью собаку съел, быстро свертел это дело и, закрывая с явным удовольствием блокнот, закончил на завлекательной ноте: дескать, не пора ли нам в Первый парк на бастурму — пастраму поглядеть? Да не мешало бы отведать пиво ашхабадское — вкусное, кстати.

А прок от него был немалый. Во время беседы Анвар постепенно в раж вошел и принялся вспоминать свое героическое прошлое. Сейчас представляю по памяти все, что касалось темы некрополя для Амина и людей Аминовых, который по приказу наскоро соорудили наши бойцы.

— Захоронение приказал мне организовать комбат майор Холбаев. Офицер из КГБ еще раз уточнил у кого-то, можно ли нам забрать труп. Когда ему подтвердили это, мы вынесли тело Амина на площадку перед дворцом. Если быть точным, то выносом тела Амина занимался лейтенант Абдуллаев со своими солдатами. Все это оказалось нелегким делом, и я скумекал разделить обязанности. Уж коль снести тело со второго этажа было делом проблематичным, то последующая работа: выкопать ямы в мерзлой земле, в высокогорье, наковырять камней, насобирать, доставить — виделась мне сверхсложным деянием. По-быстрому никак не управишься — а для нас это было важным и главным: чтобы под покровом ночи закончить все. Поэтому я принял решение: со своим отделением «предаю земле» Амина, замполит третьей роты, лейтенант Абдуллаев, хоронит его детей, а командир взвода старший лейтенант Намозов — остальных, кого обнаружат в комнатах дворца. У Намозова я взял БМП. (По приказу Холбаева Намозов выделил в распоряжение Сатарова БМП № 40, в котором командиром экипажа был сержант Атаев. — Э. Б.) На месте захоронения я должен был установить камень, как ориентир, чтобы можно было потом найти тело. Мы загрузили труп в левое десантное отделение и двинулись на север, в сторону расположения отряда. Там, недалеко от казарм, вырыли яму и положили в нее Амина. Засыпали мерзлым грунтом, сверху накидали камней помельче, а на вершине холмика установили большой камень — ориентир.

Солдаты, естественно, проявили немалый интерес: кого хороним? Я им ответил, что это «местный партийный авторитет». Возвращаясь к дворцу, в темноте немного заплутали. Помог начштаба Ашуров: я вышел с ним на связь, он и вывел нас на нужную дорогу. Доложил по команде и поехал делать перевязку — вы знаете, что я был ранен. Думал, легко обойдется, но не вышло — пришлось все же в госпитале отлеживаться. Впоследствии никто и никогда не уточнял у меня ни о месте погребения Амина, ни о том, как выглядит ориентир — камень тот.

— Анвар, ты бы смог сейчас узнать могилу Амина? — спросил Юра Поваляев.

— Думаю — да. Хотя время прошло, но если пошарить тщательно, нашли бы.

— Как ты определил, в какой стороне Мекка? — в свою очередь поинтересовался я. Вопрос связан с тем, что по мусульманскому погребальному обряду, когда умершего кладут на землю, голова его должна быть повернута в сторону Каабы, дома Аллаха, который находится в Мекке.

— Ничего мы не определяли и тело не омывали, могилу не поливали. Юрий Андреевич знает, что после первой горсти земли, брошенной в могилу, и прочтения аят из Корана могилу поливают водой.

Поваляев этого не знал — в Старом Осколе, откуда он родом, так не хоронят. И потом, когда много вяленой вырезки из говяжьего мяса, открытая веранда ресторана утопает в тенистом столетнем парке, когда рядом сидят друзья с открытыми сердцами, а над головой шелестят старые чинары, — ей-богу, не хочется думать ни о героизме, ни о смерти, ни о бренности тела, которое когда-то неизбежно обратится в прах…

Юра Поваляев не знал мусульманского погребального обряда, но Юрий Андреевич Поваляев, красивый, добрый, умный и непосредственный мужчина, знал толк в бастурме и разбирался в пиве.

— На рассвете, но это уже без меня, наши солдаты стали собирать погибших вокруг дворца и класть их в актовом зале. — Анвар Сатаров упрямо портил трапезу грустными воспоминаниями. — Приносили из кабинетов, из коридоров, даже из лифтов. Знаю, что наших погибших отправили в расположение отряда, а погибших афганцев стали вытаскивать из дворца и хоронить недалеко от него.

Вот этими, утренними трупами, занимался взводный командир, Ниезитдин Намозов — строевик. Оба замполита: и роты, Абдуллаев, и отряда, Сатаров, — под утро исчезли, когда Намозов только приступил. Начало 28 декабря старший лейтенант встречал в заботах нерадостных: «Я думал, с захоронением Амина и членов его семьи похоронная команда, в которую меня вовлекли, работу закончила. Оказалось — нет: замполит Абдуллаев приказал мне похоронить сначала сыновей, а потом и остальных, кого найдем и подберем. Я распорядился, и мои солдаты начали приносить убитых. В холле складывали. Среди них были и дети. Разное говорили о детишках: вроде они из семей министров и приближенных к Амину, да только кто мог знать доподлинно — так, брехали, языками чесали. Не знаю, кто они были — эти дети и взрослые. Двадцать пять человек лежали рядами — страшная шеренга, и мне было жалко их всех. Сам лично по необходимости пересчитывал каждого. Надо было прикинуть размеры могилы, вот и занялся математикой. Позже мои солдаты еще нашли несколько трупов, и мне приказали похоронить их. Всех. Я взял еще нескольких солдат из батальона. Приятно было — а отчего, не могу понять, — когда мои солдаты нашли еле живого афганца. Мы его перенесли в левое крыло, где был организован медпункт, передали какой-то медсестре или врачу: женщине-афганке. Честно скажу, рад был уйти из дворца: там все бегали по залам, шныряли по темным углам: что-то хапали, подбирали, отдирали, выносили узлами. Мне даже показалось, что пьяные лазили повсюду. Наш особист, Байхамбаев, дважды меня предупредил, чтобы мы „ни-ни“ — не брали ничего. Никаких трофеев… Выкопали одну братскую могилу. Долго мы этим занимались, рассвет встретили в поту и ковырянии. Поднатужились, чтобы успеть до восхода солнца. Воды попили из фирменных бутылок, даже вино откуда-то появилось. Где солдаты его раздобыли — до сих пор не пойму. Мы тогда так измучались, что, если бы нас погнали в атаку, на одной злости и рейхстаг бы взяли — прикажи только. Я к тому о настроении говорю, что, когда появилась выпивка, я поначалу спохватился, Байхамбаева предостережения вспомнил. И тут же подумал про себя — да пошел бы ты, контрик, на… три буквы. Ты мне не указ, рожа самовлюбленная. Не уважали его у нас в батальоне. Сильно не любили. Мало того что служба его — дерьмо, так он еще и сам такой был — дерьмовый. А тогда выпили, прогнали усталость, перенесли в общую могилу убитых афганцев и закопали. Потом еще выпили. Вроде помянули их всех и нашего Шокира Сулайманова».