Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] - Леонид Леонов

Однако не отдал концы. Кто-то заботливо затампоновал ему страшную рану, перевязал наскоро чистым бинтом из санпакета и выволок к санитарам, а они — на машину, и вот он — на сцене, «артистом».

Преступление перед Родиной было чудовищным по восприятию. Лично я подобные совершал лет эдак с семи. Вместе с другими пацанами из пригорода Астрахани он залез в чужой сад за яблоками и попался в руки сторожа. Отчего в саду оказался сторож, здоровенный мужик, по всем статьям годный в гвардию, парень не задумался. А на суде втолковали не без помощи прокурора, что сад был не простой, а принадлежал чуть ли не предгорисполкома лично. И тогда все стало ясным и справедливым. И парень за счастье, за дар судьбы посчитал замену лагеря штрафной ротой. Да они и так рвались на фронт от скукоты и ФЗО, повоевать с врагом, который успел побомбить Астрахань, но не пускали по малолетству. А вот через такой зигзаг с «белым наливом», милицией, следствием, тюрьмой и судом, вырвался из мамкиных объятий. Отца уже не было, его убили в 41-м. Оттого и расшалился любитель яблок из чужих садов.

— Да разве яблоки пища? — не верил я его рассказу. — Да мы их и не считали за еду. Это же — фрукты! И я лазил.

— Верно. Прокурор так и сказал: «Украл фруктовые продукты». Взвесили, подсчитали рыночную стоимость и навесили. Все по закону. Порядок.

Не буду описывать всю нашу долгую беседу шепотом, прерываемую стонами, когда затекала спина и хотелось как-то поудобнее улечься. Беседа вышла немудреной, наполовину детской, наполовину бывалой. К ночи он, видно, притомился и, казалось, заснул. И я спал. Только среди ночи отчего-то проснулся и увидел, как в полутьме у его койки шевелились белые халаты, а к утру штрафника уже не было. Освободил место. Аккуратный белый пакет ждал новичка…

В полдень перед моей койкой выросли сразу трое: лейтенант Карташов, водитель Заборенко или Заборин, сейчас не помню, и «младший Гусак». Приехали навестить. И это — при наступлении! Будто в мирное время пришли в больницу, да еще с гостинцами. С передовой! С ума сойти! Но, откровенно говоря, я и сам не верил, что отвалил окончательно из нашей части, что теперь у меня одна дорога — госпитали и Москва. Вроде приболел и вернусь к своей рации «Северку» и прочим делам.

Не рисуясь, скажу: не по Москве, родным или девчонкам московским, а по ребятам из мангруппы тоска переплелась вместе с болью. И тянуло не на Бауманскую улицу, бывшую Немецкую, а к городку Кросно, где меня ранило, к своим…

— Твое, — сказал Карташов и положил на стул рядом с кроватью мой вещмешок. С небогатым имуществом, письмами и дневником, который я вел тайно, нарушая запрет, тайно и от Карташова. Конечно, он прочел в моих глазах благодарность.

— И это тебе, — произнес Гусак, зардевшись и блеснув золотым оскалом. Он развернул большой сверток и положил мне на грудь. В нем оказалась миска, доверху наполненная горячими котлетами. — Таких здесь не получишь.

«Это уж точно». А грудь сдавило так, будто не миску со специально для меня изготовленными котлетами положили, а противотанковую мину.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Гусак, разглядев в моих глазах слезы. Будто через жидкое стекло смотрел на ребят. — И вот старшина велел передать. За все дни вперед. — И приложил тяжеленькую фляжку, которая знакомо булькнула.

Дома ждала мать, уже понимали ожидание бойца с войны сестренка, двое братишек, мал мала меньше, молилась за меня богу любимая бабушка, но кто, кто в целом мире, воюющем за бортом этого госпиталя, размещенного в польском балагане, ближе склонившихся надо мной фронтовых товарищей?

— Я вернусь, я обязательно вернусь, ребята! — прошелестел белыми губами, и они согласно кивнули.

Подошла старшая медсестра. Молодая красивая блондинка, стройная фигура перехвачена в талии тугим поясом, под белоснежным халатиком на плечах выпукло обозначились три офицерские звездочки.

— Ну, как у вас дела?

Я попросил достать из тумбочки мой «остаток» коньяка, который она разливала по кружкам, обходя раненых, а мне почему-то оставила с полбутылки. Она принесла три кружки, разлила грузинский поровну на троих, исключая меня и себя. Потом все же плеснула немного и в мой стакан из фляжки, и себе. И мы все выпили. За ее здоровье. Хотя она на свое никак не могла пожаловаться, эта здоровая красивая женщина, предмет всеобщих воздыханий.

— Хорошо устроился, хлопец, — заметил Гусак и подмигнул на медсестру.

Я не пожелал ему такого «устройства». Даже бок о бок с очень-то доброй ко мне молодой женщиной.

Больше я никогда их не встречал.

Вячеслав Гриневский. Мне часто снятся те ребята…

Раз счастье, два раза счастье, —

помилуй Бог! Надо же когда-нибудь

и немного уменья.

Снятся. Являются друзья военных лет во сне и наяву. С годами встречаю их все реже и реже… Время властно: «иных уж нет, а те далече». А повидаться хочется очень. Ведь на белом свете нет ничего сильней и крепче фронтовой дружбы. Вот и ждешь встречу.

Такие встречи нужны как кислород. Сама душа их просит. Уносишься мысленно в то военное лихолетье и будто молодеешь. И не дай бог, чтобы ниточка, связывающая все пройденное и пережитое, как-то вдруг оборвалась. Возвращение в прошлое, в дороги исхоженные, видать, нужно еще и для того, чтобы одолевать каменистые тропы неустроенного настоящего, да и себя как-то не потерять…

Вот и обращусь к одной фотографии, которая возвратит нас в памятное лето 1944 года, когда моя родная 7-я гвардейская армия, пройдя от Сталинграда сотни огненных верст, перешагнула через госграницу и подошла к предгорьям Карпат.

История с этой фотографией получилась занятная. Мой коллега, фронтовой фотокорреспондент, запечатлел встречу, о которой и пойдет речь, дал на память снимок, а он у меня где-то затерялся. Как-то я приобрел первый фундаментальный шеститомник о Великой Отечественной и в третьем томе обнаружил тот самый снимок. Он почему-то (может, по недосмотру издателей) был отнесен ко временам боев на Курской дуге, а не к следующему лету, когда и состоялась Ясско-Кишиневская операция. Досадно, конечно, за подобные промахи. Но позже, когда вышла в свет двенадцатитомная история той же войны, неточность с фотографией была исправлена.

В девятом томе, на странице 103, где говорится о ходе подготовки к упомянутой операции, есть вот такое свидетельство:

В войсках 2-го Украинского фронта «большое внимание уделялось пропаганде боевого опыта. При этом использовались самые разнообразные формы и средства: печать, беседы, лекции и т. д. Активное участие в этой работе принимали бывалые воины. Так, политотдел 7-й гвардейской армии во время подготовки Ясско-Кишиневской операции организовал встречу гвардейцев — участников Сталинградской битвы с молодыми воинами негвардейских частей. Созданные из ветеранов группы посетили многие части армии, бывалые воины провели беседы с молодыми солдатами и сержантами, выступили на различных сборах. Большая работа велась с новым пополнением».

Если вы посмотрите на репродукцию упомянутого фото, то на его заднем плане заметите офицера, стоящего во весь рост с блокнотом в руках — это ваш покорный слуга. А дело в том, что я был вызван к начальнику политотдела армии полковнику Зыкову. Пришел, доложил по всей форме:

— Начальник отдела армейской жизни газеты «За Родину» гвардии майор Гриневский по вашему приказанию прибыл.

— …Армейской жизни, говоришь? Это что-то необъятное. А если конкретно? — спросил меня полковник.

Ответил, что отдел занимается прежде всего освещением боевой деятельности войск, героикой во всех ее проявлениях, боевым опытом, гвардейскими традициями и еще многим другим…

— Так это как раз то, что нужно. Тебе, милейший, и карты в руки. — Тут же объяснил, что требуется от газеты — ежедневно давать портрет сталинградца с его живым рассказом о пройденном и пережитом.

…Небольшой, с солнечной полянкой дворик у штаб-квартиры командарма. На полянке разлеглась орденоносная гвардейская команда из «морозовской» (81-й гвардейской) дивизии. С минуты на минуту должен появиться командарм — Михаил Степанович Шумилов. Вот он показался в дверях — большой, грузный уралец. Шел не один — с членом Военного совета и еще какими-то чинами. Вспорхнули разом ребятки, построились. «Хозяин» выслушал рапорт офицера из дивизии и попросил представить ему каждого сталинградца. Обратил внимание на то, что грудь почти всех украшена солдатской Славой — орденом, введенным не так давно, но уже получившим в войсках высокое признание, как отличие, подчеркивавшее храбрость и отвагу, характерные для наступательных боев.

Командарм каждому пожал руку, поблагодарил за отменную службу. Отошел от строя, окинув еще раз взглядом команду, и, довольный, произнес знакомым шумиловским окающим баском: