Ледяная трилогия - Владимир Сорокин

А мы начали свой поиск: черный «Форд» выехал из ворот здания ОГПУ на улице Ленина. На заднем сиденье его расположились мы с Фер. Красноярск тоже не обрадовал нас: два дня колесил «черный ворон» по городу, напоминая жителям о ночных арестах, два дня перед нами распахивались двери университета, казармы, трех общежитий, четырех школ и больницы. Лица людей проплывали мимо сердечного магнита бесконечной чередой. Но наших не оказалось среди них.

На третьи сутки мы покинули Красноярск.

Мы с Фер привыкли к нашей работе. И уже не так уставали от сердечного просвечивания городов.

Следующим был Новосибирск.

И там нам повезло. Едва мы просветили рынок, чувствительное сердце Фер встрепенулось : кто-то есть. Сперва я не почувствовал ничего. Потом – почувствовал, но уже вместе с моей удивительной сестрой. Мы кружили вокруг рынка, но не видели нашего, хотя остро чувствовали его. Это продолжалось более часа. Фер стала впадать в отчаяние: она взвизгивала и била себя в грудь, словно заставляя сердце видеть точнее. И вдруг стало ясно, откуда идет источник : чуть вдалеке от рынка стояла небольшая церквушка. Большевики не тронули ее, в ней справляли службу. Дверь ее открывалась и закрывалась, впуская и выпуская верующих. Именно это и сбивало нас. Источник был внутри. Мы вошли в церковь. И закрыли глаза от восторга: он вел службу! Высокий и статный, лет сорока пяти, с гривой густых русых волос, с окладистой русой бородой, мужественно-благородным лицом и голубыми, близко посаженными глазами, он стоял у алтарных врат в золотистом облачении священника и, маша дымящимся кадилом, сильным грудным голосом призывал верующих:

– Миром Господу помолимся!

И они молились, крестясь и кланяясь. Фер схватила мою руку и сжала до хруста. Сердца наши ликовали. Служба длилась слишком долго. Но мы терпели, наслаждаясь ожиданием. Мы понимали, что у нашего брата эта служба – последняя. Изредка он поглядывал на нас, выделяя из толпы. Но сердце его было спокойно. Наконец все закончилось. И к батюшке выстроилась очередь причащающихся. Как только он закончил причащать верующих, его арестовали и доставили к нам на поезд. Он оказался мужественным не только внешне: сопротивлялся, грозил нам адовыми муками и запел псалом. Ледяной молот прервал его пение. Потеряв сознание, он пришел в себя уже другим.

– Оа! Оа! Оа! – говорило его сердце.

Мы плакали от радости, обнимая его.

Оа принес нам счастье: после него в каждом крупном городе нашего следования мы обретали своих братьев. Но только братьев. И ни одной сестры. Так вершилась воля Света.

В Омске мы нашли Кти.

В Челябинске – Эдлап.

В Уфе – Ем.

В Саратове – Аче.

В Ростове-на Дону – Бидуго.

Возможно, в этих городах находились и другие наши братья, но, найдя одного, мы уже не могли искать других: не было сил. Новообретенного сразу везли на вокзал, к поезду. На этом поиск прерывался и начиналась божественная процедура оживления . Она потрясала не только новообретенных, но и тех, кто держал их за дрожащие руки, зажимал им воющие рты, размахивался и со всей силы бил в грудь ледяным молотом, кто жадно вслушивался в трепыхание пробуждающего сердца, а потом, рыдая от восторга, повторял на убогом языке людей священные имена братьев:

– Кти! Эдлап! Ем! Аче! Бидуго!

После всего этого вновь садиться в чекистский воронок и отправляться на поиски еще раз мы уже не могли: сердца наши требовали отдыха. И поезд с красной звездою шел дальше. Новообретенных разместили во втором вагоне, где были отдельные гостевые купе. За ними присматривал врач. Все они оказались голубоглазыми и русоволосыми. Как я, Фер, Иг. Как Рубу и Эп. И мы навсегда поняли, что в этом опознавательный знак Света: черноволосыми и сероглазыми наши быть не могут. Искать надо только среди голубоглазых и светловолосых.

Сердца делали нас мудрыми. Чтобы у помощника и местных чекистов не было вопросов по поводу нашего не совсем обычного поиска, Иг говорил им, что мы ищем тайную шпионскую сеть вдоль Транссиба, организованную некой религиозной сектой. Это снимало любые вопросы. Чекистскому доктору Семенову давно уже было все равно – кого и от чего лечить. Охрана и помощник Дерибаса, слыша из купе начальника вскрики и удары, были уверены, что мы пытаем арестованных.

Мы же будили их от мертвого сна.

Но поняли, что скоро будет нечем это делать: после Саратова резко потеплело, заоконный градусник показывал +10. Лед в ящиках стал активно таять. Надо было что-то делать. И мы с Иг и Фер приняли решение: оставить ящики со Льдом в Ростове-на-Дону, поместив их в холодильник. Большие промышленные холодильники в этом городе в 1928 году имел только колбасный завод. Лед поместили в железные ящики, заперли их на замки и убрали в холодильник. Начальник холодильного цеха по распоряжению Дерибаса нес за них персональную ответственность.

Решено было продолжить поиск, но без льда. Найденных Иг предложил просто арестовывать и содержать в том самом арестанском купе, где везли нас с Фер до Хабаровска.

Но после того как мы расстались со Льдом, удача отвернулась от нас: ни в пыльном и заваленном фруктами Симферополе, ни в приморском Севастополе наш магнит не нашел никого. Опустошенные сердцем и огорченные, мы с Фер провалились в глубокий сон.

Очнулись мы уже в машине: нас везли по горному серпантину. Рядом с нами сидел Иг, переодевшийся в белый китель без знаков различия и белые брюки. Лицо его сияло радостью, он держал нас за руки. Мы подняли головы, осмотрелись: в Крыму стояла солнечная и теплая осень, горы с пожелтевшей и покрасневшей растительностью проплывали вокруг. Я оглянулся. За нами шла еще машина: в ней ехали четверо новообретенных братьев – Оа, Кта, Кти и Бидуго. Остальных Иг приказал разместить в симферопольском военном госпитале. Впереди нас рассекал утренний крымский воздух красный открытый автомобиль с местным начальством: секретарь Крымского обкома партии Вегер решил лично препроводить легендарного Дерибаса в санаторий РККА. Они были хорошо знакомы с Гражданской войны.

Проехав по Ялте, этому самому красивому городу Крыма, мы свернули к утопающему в пожелтевших каштанах и акациях зданию санатория и остановились. С братом Иг здесь случилось давно ожидаемое . Сперва по мраморной лестнице к нам спустился директор санатория – улыбчивый толстяк-грузин со сталинскими усами, в таком же белом кителе, как у Иг, и в широченных светло-серых брюках.

– Здравия желаю, гости дорогие! – вскинул он кверху пухлые руки и тут же с хлопком сложил их на груди, кланяясь прибывшим.

– Здравствуй, Георгий! – протянул ему руку некрасивый, крупнолицый секретарь обкома.

– Здравия желаю, Евгений Ильич! – директор затряс руку секретаря так, словно хотел оторвать.

– Смотри, какого человека я тебе доставил. – Вегер кивнул на выходящего из машины Иг.

– Таварищ Дерибас! – Толстяк засеменил к нашей машине. – Устали ждать вас, клянус-честный-слов, осен уже, панимаешь, тепло уходит, а вы все нэ едите да нэ едите! Пачэму так нэ уважаете свое здоровье, нэ бережете, клянус-честный-слов, пажалуюс на вас таварищу Сталину!

Секретарь рассмеялся. Иг заулыбался, как положено Дерибасу, подал толстяку руку. Они были знакомы.

– Здоров. Ехали-ехали, вот и приехали. Два года не был у тебя, а?

– Плохо это, очень плохо, таварищ Дерибас, клянус-честный-слов!

– Зато теперь – с родней! Как тут у тебя? Отдохнуть можно?

Толстяк прижал пухлые ладони к своей пухлой груди:

– Таварищ Дерибас, я всэгда гаварил, что у нас красные командиры отдыхают сердцем.

Иг побледнел:

– Как… ты сказал?

– Сердцем! Самим сердцем, клянус-честный-слов! – захлопал себя по груди директор.

Сердце Иг вздрогнуло. И мы с Фер поняли, что сейчас будет. Иг со всхлипом втянул воздух, закинул голову и стал падать назад. Мы подхватили его.

– Эпилепсия! – сказал я людям.

На самом деле это заплакало сердце Иг. И сам он тоже.

Засуетились вокруг, прибежал дежурный врач. Иг рыдал и бился. Его отнесли в палату, вкололи морфия. Нас разместили рядом, в соседней палате.

– Вот так, ребята. – Секретарь обкома сочувственно похлопал нас с Фер по плечам. – Врагов на Дальнем Востоке давить – это вам не подсолнух лущить. Устал товарищ Дерибас, перетрудился. Ему покой треба. Берегите сердце брата. Оно партии очень нужно.

– И нам тоже, – ответила Фер.

Сила сердца

Пять дней понадобилось Иг, чтобы прийти в себя. Опустошенный и очищенный сердечным плачем, он лежал на диване в трехместной палате и с осторожностью слабого старика ел крымский виноград. Я сидел в кресле напротив, Фер – на подоконнике распахнутого окна, Кта – на стуле, посередине палаты, Оа стоял, прислонившись к дверному косяку. Несмотря на конец октября, сохранялась теплая погода, ветерок чуть колебал занавеску окна и волосы Фер. Массивные напольные часы только что пробили четыре часа пополудни. Утомленное осеннее солнце припекало Фер, натертый мастикой паркет и пожелтевшие листья акаций за окном.