Роддом. Сериал. Кадры 1–13 - Татьяна Соломатина

Ответственный дежурный врач Владимир Яковлевич Миронов так до утра и не появился. Так что пятиминутка была томной. После того как Татьяна Георгиевна Мальцева доложила о единственных родах за ночь в операционной физиологического отделения и обо всех подробностях неслаженной работы самого первого звена — приёмного покоя и дежурных врачей, Семён Ильич долго и смачно орал. И было за что. Женщина с гипертонической болезнью — что отражено в обменной карте, с тяжелейшей эклампсией… «А вы, Михаил Вениаминович, не знаете, зачем у нас ургентный звонок существует? Вы полагали, он существует для красоты?! Сегодня же рапорт ляжет на стол главному врачу!!!» Никуда, разумеется, рапорт не ляжет. Сёма сор из избы предпочитает не выносить. По мере возможности. Всё нормально с женщиной? Вот и хорошо. Готовьте, Татьяна Георгиевна, случай к клиническому разбору. Ну, спасибо, Семён Ильич, удружили-с… Не делайте ничего хорошего — всё равно ничего хорошего из этого лично для вас не выйдет! Затем ещё Владимир Сергеевич масла в огонь подлил, своим вечно бубнящим тихим голосом сообщив, что у новорождённого, того, что в реанимации, подозрение на родовую травму. Потому как, видите ли, на УЗИ картина кровоизлияний в головной мозг. Ну, было бы удивительно, чтобы при такой эклампсии тех кровоизлияний не было. Что ж ты, Владимир Сергеевич, не подождавши, как себя те кровоизлияния в динамике будут вести, сразу на меня всех чертей вешаешь, а? Тебе что, твоя жена-медсестричка сегодня не дала? «Я не могу пока сказать наверняка, но, скорее всего, имеет место родовая травма. Хотя, разумеется, Татьяне Георгиевне, как обычно, всё сойдёт с рук. Обнаружится букет инфекций группы TORCH, или на эклампсию всё спишут». Ах ты ж, паскуда! И ладно бы, гад, только тут такое говорил — пятиминутка и не такое терпит, но он же сто процентов уже и мужу родильницы сказал: «Я не могу пока сказать наверняка…»

«Как обычно, всё сойдёт с рук…» Нет, ну надо же!

— Вы не слишком-то забывайтесь, Ельский, — холодно отчеканил Семён Ильич. — И родовыми травмами ни во врачей, ни в родственников не разбрасывайтесь без нужды. Я давно за вами эту «любовь» к родовым травмам замечаю. В первые же сутки родне лепите «родовая травма!» — они сами вешаются и врача повесить готовы. А тут вы, рыцарь в серебряных доспехах, сообщаете им, что только ваша забота и лечение… Вы у нас просто гений, Владимир Сергеевич, руками своими золотыми родовые травмы разводите и детей здоровыми выписываете. Разумеется, радостный и не виноватый в своей медицинской неграмотности обыватель благодарен вам по самые… колени. Если узнаю, что вы и мужу рассказали про это ваше — «не могу пока сказать наверняка, но, похоже, родовая травма», — неприятностей не оберётесь. Из заведующих детской реанимацией в момент вылетите. И супруга ваша с работы вылетит. Потому как очень любит спать на ночном дежурстве. Я как-то раз внезапный обход начмеда устроил в её ночное — так даже памперсы на время запретил, чтобы детские медсёстры не забывали, что такое младенцам жопы мыть. Она, конечно, ваша жена, но жена заведующего детской реанимацией и профессия «детская медсестра» — не идентичные понятия. — Ох, не удержался Сёма. — Так что если уже выскочила из вас любимая ваша «родовая травма» с УЗИ-картинками перед носом и без того ничего не соображающего новоявленного папаши — так бегайте теперь за ним и читайте внятные лекции по тяжёлой эклампсии!

Ельский промолчал. А что он мог сказать начмеду? Но выражение морды лица у него было… как у арабского скакуна перед выездкой.

Панин попросил с пятиминутки средний медицинский персонал и интернов, и врачи были преданы такой жестокой сварке… Пардон, разбору полётов.

— Зайди ко мне! — рявкнул Семён Ильич по окончании утренней врачебной конференции.

Татьяна Георгиевна спустилась в подвал, перекурила и только после этого зашла.

— Чтобы история этой бабы была вылизана, как я не знаю что! — начал он без приветствий и расшаркиваний.

— Хорошо, Семён Ильич.

— И обиженную из себя не строй!

А вот это было совершенно лишнее.

— Вам бы этого хотелось, Семён Ильич?

— Где этот пидорас Миронов?! — пропуская мимо ушей, продолжил Панин. — С дежурства удрал! Это уже ни в какие ворота! Я смену в патологии прижал — говорят, весь день был, ушёл вечером, сказал, будет через пару часов — и пропал! Мобильный не отвечает. Домашний никто не берёт. Всё, моё терпение кончилось. При всём уважении — выкину из заведующих на хер! В простые дежуранты у меня пойдёт! В обсервацию!

— Только не в обсервацию, Семён Ильич…

— Что ты мне Семён Ильич, Семён Ильич… Заладила, как попка! Какой я тебе Семён Ильич?!

Татьяна Георгиевна благоразумно молчала.

— Там нет родовой травмы? Ну… на самом деле, не дай бог?

— Извлечение было без затруднений.

— Что ты мне тут односложно отвечаешь? Я что, тебе враг? Я спрашиваю, чтобы твою жопу прикрыть, если что!

— И часто вы мою жопу прикрывали с родовыми травмами? И со всем остальным? — поинтересовалась Татьяна Георгиевна. И, не удержавшись, добавила: — Семён Ильич.

— Тань, хорош уже! Не часто.

— Ты мне скажи, я заведующая, потому что я твоя любовница?

— Нет. Ты прекрасно знаешь, что нет.

— Да. Я прекрасно знаю. Ты прекрасно знаешь. Святогорский прекрасно знает. Даже гад Ельский — и тот прекрасно знает. Потому что они хотя бы помнят, что заведовать обсервацией я стала раньше, чем тебя начмедом сделали. Пусть ненамного, но раньше. А вот молодые доктора и всяческий разнообразный персонал… Так что ты, Семён Ильич, когда в следующий раз захочешь высказаться в ответ на чьи-либо намёки, сто раз подумай и вспомни, что на пятиминутке я тебе не любовница, а заведующая обсервационным отделением. Сама дура, осталась тут на ночь, идиотка… Хотя если бы на ночь не осталась, то… Этот Наезжин понаковырял бы. Я тебя об одном прошу за этот мой бессмысленный и беспощадный подвиг с этой эклампсией, от которого мне теперь одни неприятности, — Михаила Вениаминовича из моего отделения убери.

— Да куда я его уберу?!

— Куда хочешь, Сёма. Должна же я, в конце концов, иметь какие-то выгоды от того, что я твоя любовница!

— Хорошо, я подумаю.

— Подумай. А я пошла работать. И, если ты не против, я накатаю дефектуру той ЖК, где эта баба наблюдалась. Они её с диагностированной ГБ ни разу на плановую госпитализацию не отправили и даже в группу риска по развитию эклампсии не отнесли. Нет, я, разумеется, понимаю, что они ей госпитализацию наверняка предлагали, а она отказывалась. Но ни одной записи об этом нет. Не умеют убеждать — пусть хоть документацию учатся вести. Муж её у меня пока спросил только, сможет ли он забрать бабки из того родильного дома, где его супруга рожать собиралась. Так что он крайне недоволен врачом «Скорой», оказавшимся настолько грамотным, что его жене жизнь спас.

— Так чем именно он недоволен?

— Семён Ильич, ты меня слушаешь? Недоволен тем, что его жену не в тот родильный дом завезли. Врач «Скорой», сообразив, что до заведения, с которым заключён контракт, он довезёт в лучшем случае растение, в худшем — труп, к нам зарулил. А тут этот дебил Наезжин вместо того, чтобы на ургентный жать, коридорами топтался. Инициатива наказуема — все знают, но отсутствие инициативы в иных случаях — преступление.

— Слушаю, слушаю, Тань… — нормальным человеческим голосом сказал Панин. — Мне самому этот Наезжин как кость в горле. Да не мог я его выкинуть, пока не защитился. Документы справлю — и привет. Выкину на хер, мне профессорша теперь никаким боком не упала. Да и её с помещениями подвину… Я, Тань, всё-таки беспокоюсь за Вовика… Доиграется он… Иди работать.

В полночь Татьяна Георгиевна сидела в родильном зале. В родах было двое. Всё было хорошо и спокойно. Зазвонил мобильный. Панин:

— Тань, Миронова убили. Прошлой ночью. Доигрался, пидорас… Нашли в луже крови в пустой хате. Он снимал для какого-то не то Ахмеда, не то Мурата. Нового своего, короче. Следствие, все дела. Так что всех нас вызовут. Наверное… Понятия не имею, кого теперь патологией заведовать назначить. Хоть бы со стороны никого не прислали распоряжением сверху. Надо срочно думать. Ты что молчишь?!

— Я… Я не молчу. — Татьяна Георгиевна вылетела из родильного зала, пронеслась через приём и выбежала на улицу, даже не надев синий байковый халат. — Я не молчу, Сёма. Я плачу! — всхлипнула она и, нажав отбой, прикурила сигарету.

Миронова убили! Владимира Яковлевича. Вовика… Ну да. Ну пидорас. В хорошем смысле слова. Был… Боже, в голове не укладывается. Что был. Может, ошиблись? Да нет. Именно что Мурата. Вовик сам радостно всем рассказывал про нового своего Мурата, которому он даже квартиру снял, потому что к себе пускать не хотел. Мурат и издалека-то сильно ревнивый был, так что под бок пускать и вовсе взрывоопасно. Да всё равно, кем там Вовик… был. Как без Миронова себе этот родильный дом представить?! Он такой же неизменный атрибут этой местности, как кислородный баллон. Или как тот агрегат, что включается в подвале всегда неожиданно, да так мощно, что двадцать лет подряд подпрыгиваешь каждый раз, как в первый. Особенно ночью…