Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт

— Ты же не собираешься разубеждать меня, Гоф, что все, в общем, было не так и страшно? Было еще хуже, чем можно представить! Я видел рыцарей-христиан — многих из них я хорошо знал еще дома, — потерявших человеческий облик, без всякой цели убивавших детей и женщин. Они тянули за собой тюки, набитые трофеями, — столь тяжелые, что дюжим рыцарям было не под силу нести их. Я сам убил одного знакомого, рыцаря из Шартра: он насиловал девочку, которой на вид не было и семи лет! Он еще успел смерить меня безумным взглядом и выкрикнуть, что он совершает богоугодное дело, изгоняя из нее дьявола. Я одним ударом снес ему голову, и его мертвое тело придавило ребенка, который к тому времени уже тоже испустил дух. Да, он ее сначала убил, а потом уж принялся насиловать! Потому что так повелел Господь, Гоф… Господь так распорядился устами Своих священников и прочих последователей. Не говори мне больше о Боге, прошу тебя.

— Не буду. Обещаю.

Что-то в голосе друга насторожило де Пайена, и он снова с любопытством поглядел на него искоса:

— Почему ты рассердился на меня в тот день? Мне что-то не верится, что так было.

Тот покачал головой:

— Было, было, но сейчас многое прояснилось для меня.

Сент-Омер замолчал, ковыряя мизинцем в ухе. Достав катышек серы, он пристально его изучил, а затем щелчком отправил в костер.

— Ты, наверное, удивишься еще больше, если я скажу, что теперь я сержусь на тебя куда больше, чем в тот день. — Годфрей повернулся к Гугу и окинул его надменным взглядом: — Как у тебя язык повернулся сказать, что ты один в тот день чувствовал себя нечестивцем? Как тебе только в голову такое взбрело? Да ты… откуда в тебе столько… как старик Ансельм называл то, что хуже всякой гордости?.. Ага, ячество! Откуда в тебе столько ячества, а, Гуг? Обидно все-таки! Так можно и затрещину схлопотать. Этим ты оскорбляешь и меня, и Корку, и барона твоего отца, и его светлость графа, и всех членов нашего ордена, которые в тот день были в Иерусалиме. Вспомни хорошенько и согласись, что никто из нас не мог избегнуть этого сражения. Мы прошагали пешком полсвета, чтобы исполнить здесь свой долг, — мы все пришли сюда по доброй воле, но не все обрадовались тому, что здесь случилось. От того, что предстало здесь нашим глазам, занедужили многие доблестные воины. И иерусалимское сражение повергло в отчаяние не одного тебя; я назову тебе сотню таких — поименно, если хочешь — тех, чье сердце жестоко страдало при виде бесчинств. Но что они могли поделать? Награбленное добро осело в сундуках епископов и вельмож… Бывшие владельцы этих ценностей убиты, а сам город мертв в нем стоит зловоние, словно в склепе, и я держу пари, что в ближайшие десять лет никто не захочет селиться в нем. Двенадцать столетий назад Тит разрушил Иерусалим, а теперь это сделала Церковь во имя Иисуса Христа — иудея, некогда жившего в этом городе. И ты до сих пор считаешь, что только твои глаза были способны узреть происходящее в нем? Вот оно, ячество, и с меня хватит! Спокойной ночи, друг мой.

— Подожди, Гоф… Ну, постой же! Посмотри на меня, пожалуйста, посмотри мне в глаза и прости, если можешь, хотя бы ради нашего старинного ордена. Ты прав — в большом и малом прав — а я действительно увяз в гордыне по уши… потонул в ней и не вижу дальше кончика собственного носа — я, тупица и нытик… Ну, посиди же со мной рядом, дружище!

Проговорив с Годфреем по душам целый час и обсудив с ним чувства и ощущения, которые испытали и другие удрученные бесчинством воины, Гуг промолвил:

— Спасибо тебе, Гоф, за этот разговор. Мне значительно полегчало оттого, что кто-то разделяет со мной мои гнев и печаль. Но ведь есть и те, кто думает иначе…

— Что же с ними можно поделать, Гуг?

— Поделать? Ничего! Если они оставят меня в покое, то просто перестанут существовать для меня.

— Вот как? — Годфрей изо всех сил сдерживал улыбку. — Что, все до единого?

— Без исключения. А чему ты улыбаешься?

— Звучит забавно. А если они не захотят оставить тебя в покое — что тогда?

Гуг де Пайен ответил равнодушно, без тени юмора или сожаления:

— Тогда придется начать их убивать — как они поступали тут, в Иерусалиме. Тогда они сразу согласятся отступиться от меня — тем более что я без колебаний выполню свое намерение, если предстанет такая необходимость. В моих глазах они уже давно не люди, какими еще могли считаться до прихода в эти земли, и я не хочу иметь с ними ничего общего. Пока я нахожусь в Палестине, моим сеньором считается граф Раймунд — ему я вручу свою жизнь и служение, как поступал и прежде. Если завтра ему угодно будет послать меня куда-либо, я немедленно туда отправлюсь и выполню любое его поручение, и, если окажется, что я должен воевать или исполнять иной долг плечом к плечу с теми другими, я покорюсь. Во всех остальных случаях я не буду иметь с ними никаких сношений.

— Все же…

Что, Гоф? — Гуг широко улыбнулся и впервые за целый месяц стал прежним. — Подумай сам, дружище, — обо мне и о своих же недавних словах. Так или иначе, я ни с кем из них и раньше не соприкасался без крайней нужды… Я все свое время посвящаю друзьям, а все мои друзья — члены ордена.

Он помолчал и спросил:

— А что же вы с Коркой? Что будете делать вы теперь — после того как повидали чудесное избавление Святого Града ради добрых братьев-христиан?

Сент-Омер пожал плечами и надул губы:

— То же, что и ты, — посвятим себя служению нашему сеньору графу во имя данной ему клятвы. Кстати, я вспомнил, что должен явиться к нему на рассвете, поэтому мне, пожалуй, пора. Подозреваю, что он решил куда-то отправить меня — без Корки, одного. Не знаю, откуда такое чувство, но, если оно не подтвердится, завтра мы с Коркой тебя снова навестим.

— Ладно. Пусть тебе сопутствует удача везде, куда бы он тебя ни послал. Будь осторожен и возвращайся невредим.

Сент-Омер кивнул и уже собрался уходить, но вспомнил что-то и обернулся к Гугу.

— Мы скоро отправимся по домам, потому что поход уже завершен. Войско распускают. Ты слышал об этом?

— Распускают?

Гуг сидел вытаращив глаза, очевидно, не постигая того, что только что услышал. Затем он досадливо потряс головой.

— Как это распускают? Это же чистое безрассудство, иначе не скажешь! Войско нельзя распустить: как только это случится, сюда нахлынут толпы турков. Этих злорадных бесов никто не сможет остановить, и получится, что мы дрались напрасно! Где ты услышал подобный вздор?

Сент-Омер насупился. Вид у него был удрученный.

— Не помню, где я впервые услышал эту новость… но теперь все только о ней и говорят. О том, что пора домой. Гуг, нам и вправду хочется домой — особенно тем, у кого есть жены и дети. Мы не были там уже четыре года, и если даже мы завтра тронемся в обратный путь, то все равно срок нашего отсутствия составит почти шесть лет. — Годфрей поколебался, потом добавил: — К тому же не всем обязательно покидать эти земли. Слишком многое придется поставить под угрозу: пока мы с тобой тут разговариваем, вокруг создаются королевства, герцогства и графства — кто-то же должен остаться их защищать!