Пацаны купили остров - Эдуард Скобелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и что? — возразил дядюшка Хосе. — Даже в революциях участвует немало умных и проницательных людей из привилегированного класса. Так было в России, так было на Кубе. Так повсюду.
— Это люди совсем другого сорта, — не уступал Агостино. — Интеллигенты — может быть. Но и тогда некоторые из них тянули не в ту сторону. Не все из них понимали задачи революции так, как понимал простой народ. Это доказано громадным опытом.
— Нет-нет, — горячился дядюшка Хосе. — Мы должны показать, что правду можно отстаивать широким фронтом, для этого вовсе не обязательно быть пролетарием, достаточно быть честным человеком!
Никто не пожелал оспорить категорическое суждение дядюшки, хотя Антонио явно недовольно морщился и качал головой.
— Честный человек — еще не справедливый человек, — пробормотал он.
— Надо спросить, хочет ли сам Сальваторе участвовать в наших делах и как к ним относится? — предложил Алеша.
Мануэль привел Сальваторе.
— Как себя чувствуешь, Сальваторе? — начал дядюшка Хосе. — Как твое здоровье? Все наши люди беспокоятся о тебе.
— Чувствую себя, как новорожденный, — сказал Сальваторе. — Полон благодарности к каждому из вас и хотел бы подтвердить это делом.
— Спасибо, — сказал дядюшка. — Я верю в твою искренность… Ты уже слыхал, верно, что через день мы отплываем на Кубу? К сожалению, нас вынудили отстаивать свое элементарное право с оружием в руках. Есть жертвы. Очень сожалеем о них.
— Не сожалейте, — сказал Сальваторе. — Все, что сделано или не сделано, ушло в вечность, а вечность никого не интересует. Право всегда за силой.
Алеша переглянулся с Педро и выразительно кашлянул, но не решился возразить: собрались ведь не для споров да и время было ночное…
Начали совещание. Довольно быстро обговорили все проблемы, но вдруг споткнулись на той, которой вначале не придали ни малейшего значения: кто останется на острове контролировать выполнение Боссом своих обязательств в течение суток после отплытия?
— Давайте я, — предложил Антонио. — Всем вам хочется домой, а я еще не совсем определился.
— Тебе никак нельзя, Антонио, — сказал Алеша. — Они никогда не выпустят тебя отсюда живым. Точно так же, как и Агостино.
— Можно было бы взять заложников, — сказал дядюшка Хосе и посмотрел вопросительно.
— Нет, — твердо сказал Педро. — Они бы и сейчас дали троих за одного Антонио. Антонио — живой свидетель. Так же, как и Агостино.
— Послушайте, — сказал Сальваторе. — Зачем усложнять простой вопрос? Всем вам нужно попасть на Кубу. Мне на Кубу не нужно. Эти господа, которые препятствовали вашему отъезду, не имеют никаких оснований отнестись ко мне как к своему противнику. В общем, я скорее из их лагеря, чем из вашего. Я заставлю их немедленно связаться с банком отца в Мадриде или с филиалом этого банка в Чикаго, и те люди обеспечат мой отъезд туда, куда я укажу. Если мой папенька действительно приказал долго жить, я становлюсь наследником весьма крупного состояния… И весьма скоро могу появиться на Кубе с какими-либо деловыми предложениями. Теперь это становится частью борьбы за прочность Западного мира — развитие коммерции с коммунистическими странами… Вот тогда и встретимся, и, клянусь, я угощу всех товарищей так, как они никогда не угощались в своей жизни… Правда, Мария?
Мария не подняла головы.
— Такая щедрость вовсе ни к чему, — сказал Педро.
— Да, это слишком большая жертва, — прибавил Антонио. — Встретиться всем на Кубе — прекрасная идея, но ради нее не следует задерживать человека, который ничего не знает об участи своих родственников и, естественно, очень переживает.
— Я, конечно, переживаю, — спохватился Сальваторе. — Но не настолько, чтобы предпочесть свои интересы вашим. Как видите, и во мне пробудился дух этой самой пролетарской солидарности.
— Самое удобное, если на острове останусь я, — сказал Алеша. — Все сделаю как надо. А домой — мне дальше всех, так что потерплю…
И опять дядюшка Хосе все испортил своим авторитетом: он высказался за то, чтобы оставить Сальваторе, и это было принято большинством. Против были только трое: Антонио, Агостино и Алеша. Три «А», как выразился Педро.
Жаркие споры вызвала судьба заключенных тюрьмы.
— Это наша ошибка, что мы сразу не потребовали их освобождения, — сказал Агостино. — Давайте попытаемся сделать это хоть напоследок.
— Не уверен, что Босс уступит, — сказал Алеша. — Но Агостино совершенно прав: надо потребовать освобождения несчастных.
Дядюшка Хосе тяжело вздохнул и развел руками:
— Не будет ли это вмешательством в чужие дела? Все правильно: мы сочувствуем узникам, мы хотим освободить их, но имеем ли мы на то право?
— Вы все убедились, что права не подают на подносе, — хмуро заметил Антонио.
— Мы никогда не простим себе, — воскликнул Мануэль. — Это эгоизм: спасаться самим, не думая о спасении страждущих. Вот это и есть, по моему мнению, настоящая справедливость: справедливость — каждому.
— Мне безразлично, — Сальваторе пожал плечами. — Я не знаю тех людей, никогда их не видел. Жертвы они или преступники, я не знаю. Зато знаю другое: выставив требование о немедленном освобождении заключенных, вы поставите под сомнение собственный отъезд. Стало быть, мир никогда не узнает ни о том насилии, что было учинено над вами, ни о том, что чинится над другими. Вместо помощи получится совсем другое… Я изучал право и скажу так: у вас нет никаких юридических оснований вмешиваться в чужие дела.
— Странно получается, — сказал Агостино, — у тех, кого грабят и мучают, никогда нет никаких юридических оснований защититься…
Против требования освободить заключенных тюрьмы в качестве последнего условия отъезда высказались дядюшка Хосе и Сальваторе. Воспротивился этому решению один Агостино. Все остальные воздержались.
— Разумеется, Босс никогда не пойдет на освобождение заключенных, — заключил Антонио.
— Пожалуй, — согласился Алеша, — и все же я, наверно, изменил сам себе: ум твердит, что наше освобождение лучше всего продвинет дело освобождения узников, а сердце восстает. Босс должен знать, что нам дороже всего не собственная шкура, а правда.
— Не переживай, — сказал дядюшка Хосе. — Наше решение вынужденное. Это реализм.
— Да, конечно. Но иногда реализм ранит правду жизни и убивает поэзию…
СБОРЫ В ДОРОГУ
Утром следующего дня начались спешные сборы.
Люди Босса подвели яхту к причалу. Антонио тщательно обшарил судно, говоря, что негодяи всегда найдут способ упрятать взрывчатку, чтобы потом вызвать пожар и гибель людей.
Научили Сальваторе держать связь с кораблем, предупредили Босса, что любая диверсия не останется без последствий.
После этого начали пополнять запасы продовольствия и воды.
После полудня, оставив на корабле Мануэля и Педро, принимали «капитуляцию» охранников: все они входили в здание тюрьмы с оружием и боеприпасами, лица их не выражали ни страха, ни любопытства.
Отдельной группой проследовала в тюрьму команда вертолета. Эти люди были самоуверенны и тихо переговаривались между собой.
Последним в тюрьму вошел Босс. Он пытался шутить, но шутки плохо удавались ему.
— Все сложности жизни от того, что одна сторона добивается справедливости и равенства, а другая препятствует этому, — сказал Боссу дядюшка Хосе. — Мы были бы уже давно дома, если бы не ваше стремление к диктату и подавлению. Прощайте, но помните: сон тяжел до тех пор, пока черна совесть. Не забывайте, что на острове еще остаются несвободные люди.
— Это не ваш вопрос, сэр, — с усмешкой ответил Босс. — Каждый живет по своим законам и не хочет, чтобы ему навязывали другие законы… Помните и вы, что мы договорились о самом строгом и самом неукоснительном соблюдении договора. Горе вам, если вы попытаетесь хоть в чем-то перехитрить нас и ущемить наши интересы. Мы отомстим на Кубе, в России, где угодно. Повсюду есть друзья моих высших друзей.
— Еще раз даю честное слово, что мы точно выполним условия соглашения. Но мы рассчитываем и на вашу честность. В противном случае и у нас будут развязаны руки.
Дядюшка Хосе и Босс взглянули на часы, засекая время, кивнули друг другу, и Сальваторе, у которого за спиной висел автомат, закрыл железные двери и повернул ключ: время действия соглашения вступило в силу, нельзя было терять ни единой минуты.
— До свиданья, товарищи, — Сальваторе пожал каждому руку. — До встречи в Гаване, а быть может, и в Москве!
— Я живу не в Москве, а в Гродно, — сказал Алеша.
— Сарагоса и Малага начинаются с Мадрида, — подмигнул Сальваторе, и все заторопились к пристани.
— Все тревожит меня, — сказал Антонио, обращаясь к дядюшке Хосе. — Покладистость Босса вызывает подозрение. Он что-то замышляет.