Собиратель миров - Илия Троянов

II Aum Shurpakarnaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Вы беспрестанно обзываете их мийя. Какой толк в этом оскорблении?

— Это не оскорбление. Они же делают обрезание, чтобы отличаться от нас. Я уважаю это отличие.

— Вы уверяли, что Бёртон-сахиб вел себя как один из них. Не понимаю, как ему это удалось, ведь он не был обрезан?

— От тебя ничего не ускользнет. Хитер, как лахья, так я буду теперь говорить. Бёртон-сахиб порой ошибался. Часто вел себя так, как не подобает господину. Но не было ничего презренней этого поступка. Я не мог поверить. Он даже не пытался скрыть от меня этот позор. Только представь себе.

— А кто это сделал?

— Не знаю.

— Это должно быть очень болезненно. Для взрослого человека.

— Страшнейшие боли. Я тебе точно говорю. Но он виду не подавал. Несколько недель он был очень тих, почти не выходил из палатки. Так ему и надо. Глупость не заслуживает сострадания.

— Интересно, меняется ли человек после обрезания? Влияет ли это каким-то образом на сущность, на дух человека?

— Я ничего не заметил. Но его маскировка была теперь превосходна. Он был в полном блаженстве. Крестьяне больше не бежали прочь, завидев его. Молодые женщины не прятались по домам, когда он приближался к ним на коне. Попрошайки не донимали его историями своих страданий. Даже собаки перестали его облаивать.

— Так значит, обрезание того стоило.

— Можно и так сказать. Но все-таки это была чрезмерная жертва.

— Почему вы придаете этому столь большое значение?

— Я долго об этом думал. У меня было время. Обрезание не только отвратительно, но и бессмысленно. Почему же это Аллах подарил им что-то ненужное? Зачем он приделал к их телам нечто такое, что требуется отрезать сразу после рождения? Какой в этом смысл? Если бы крайняя плоть была чем-то дурным и бесполезным, то Аллах давно уже устранил бы ее. Но нет. Вот самое лучшее доказательство того, что вера этих мийя лишена смысла. И поскольку она бессмысленна, им приходится защищать ее агрессивно.

Донесение генералу Нэпьеру

Секретно

Сегодня я могу доложить об успехе, который отчасти может быть поставлен нам в заслугу. Наконец-то искоренен обычай бадли, чумной бубон на закаленном теле нашей юстиции. Впервые в истории этой страны мы добились того, что осужденный и казненный являются одним и тем же человеком. Состоятельные люди в Синдхе станут в будущем с большим уважением относиться к нашей правовой системе, страшась нашей смертной казни. Успешное решение этих проблем откроет нам, надеюсь, глаза на дальнейшие недоразумения. Нам не следует предаваться самодовольству, ибо потребуется еще немало времени, пока наше понимание права укоренится в уме и в душе каждого местного жителя. В качестве примера тех задач, которые еще стоят перед нами, может служить случай, произошедший в Верхнем Синдхе, истинность которого я могу удостоверить лично благодаря благоприятному стечению обстоятельств. В Суккуре были захвачены пять отъявленных разбойников, а также часть добычи, отобранной ими у несчастных жертв, которых злодеи потом для удобства закололи. Улики были налицо, и мужчины сознались. Их повесили, и для пущего устрашения оставили на виселицах, причем стражникам строго-настрого было наказано даже близко никого не подпускать. На следующее утро офицер поскакал проверить, как выполняется его приказ. (Я сопровождал его.) Как же мы были озадачены, увидев на холме всего четыре виселицы, притом, словно для компенсации, на одной из них болтались два трупа. Более того, один из этих трупов — одеждой и еще одной малоаппетитной особенностью — явно отличался от разбойников. Мы тотчас же призвали стражников к ответу. Они признались, что в эту ночь крепко спали, а, проснувшись, обнаружили, что у них украли одну виселицу вместе с трупом. Похищенное тело принадлежало главарю банды, что побудило к всевозможным размышлениям. Стражники впали в отчаяние, испугавшись последствий, и потому схватили первого попавшегося человека, который в предрассветный час ехал этой дорогой и без особых церемоний его вздернули. Командующий офицер впал в ярость, как любой нормальный человек, который сталкивается с чем-то совершенно непостижимым. Его гнев распалило вдобавок поведение стражников, не выказывавших ни стыда, ни раскаяния. Офицер с достойной уважения страстностью, хотя, как я должен отметить, без малейшего успеха, прочел им долгую проповедь, заклиная их, что они должны отречься от варварского презрения к чужой жизни, поскольку состоят отныне на службе у самой развитой цивилизации на свете. Когда он, порядком устав, окончил моральное наставление, робко заговорил один из стражников. Простите нас, лейтенант, мы нашли кое-что в багаже этого путника, на что вам неплохо бы взглянуть. Нас подвели к незамеченной нами ранее повозке, и стражник отдернул покрывало. Нашим глазам открылся обезображенный труп. Очевидно, путник, второпях повешенный ими, совершил злодейское убийство. У меня не хватает сил порицать злорадство стражей, когда они объявили: «А теперь скажите нам, кто высший судья? Бог в своем всеведении или какой-то потный чиновник из вашей страны, которому все детали дела переводят люди, имеющие выгоду с правды». Я не преувеличу, если скажу, что в тот момент у офицера не только пропал весь его праведный запал, но он провалился в пучину глубочайшего отчаяния. Он поклялся, что не станет больше ничему учить этих людей, и, боюсь, сдержит клятву. Я оставил его наедине с его лютыми сомнениями, ибо не знал, в каком мнении мне следует его укрепить.

II Aum Uddandaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Однажды он взял меня с собой. В Сехван. Но он не переодевался. Наоборот. Его целью было изучить реакцию обрезанных на то, что офицер ангреци решит посетить одну из их святынь. Бёртон-сахиб был твердо уверен, что опасности, которые все расписывали, на деле не так страшны. Он полагал, но вы сами увидите, как симпатия парализует рассудок, что обрезанных якобы напрасно считают агрессивными и нетерпимыми.

— По-моему, ты забегаешь в конец своего рассказа.

— Я просто не хочу, чтобы тебе в голову пришли всякие глупости. В Сехване находится гробница Красного Сокола. Так зовут одного из их дервишей. На месте храма Шивы. Такое бесстыдство должно быть наказано. В один прекрасный день мы освободим то, что изначально было нашим. Этот святой был чужаком. Пришел неизвестно откуда, обосновался в Сехване, общался со шлюхами. Якобы чудеса творил.

— Вы вообще отрицаете чудеса?

— Нет. Я знаю, что некоторые садху обладают силой, которую нам не понять.

— Также и некоторые дервиши.

— Ну уж не дервиши. Я встречал там одних попрошаек. Вонючих попрошаек. Девять из десяти у той гробницы были попрошайками.

— Как и около наших храмов.

— Наши садху терпеливо ждут подаяния, которое мы им даем. А эти обрезанные как вцепятся в тебя, так уже не отстанут. Они сидели повсюду, и все курили, знаю-знаю, как садху, никакой разницы, у каждого в руке — чиллум. Они еще кряхтели, а самое невыносимое — эти выкрики, которые то и дело раздавались. Маст каландар, вот что они кричат. Слышать больше не могу.

— Хорошо понимаю. Хорошо понимаю тебя. У меня такое же чувство.

— Неужели?

— Абсолютно. Мы живем рядом с храмом. Сита-Рам Сита-Рам Сита-РамРамРам. Стоит мне хоть издалека услышать, как подступает тошнота.

— Я понимаю, куда ты клонишь. Понимаю твои штучки. Ты преувеличиваешь похожесть и затемняешь разницу. И что в этом такого хорошего?

— Это не штучки. Я гляжу сквозь ту иллюзию, у которой ты в плену.

— Ах, ты значит, все насквозь видишь? Зачем же я сижу тут? Уж лучше пойду.

— Успокойтесь. Мы спорим так, будто что-то окончательно ясно. Вернитесь к своей истории. А я теперь буду писать. Но не трогайте больше этих обрезанных. Эта примитивная ненависть недостойна вас.

— А знаете что? Вы не совсем неправы. Дервиши носят на теле какие-то грузы, чтобы жизнь стала труднее. Их называют маланги, божьи пленники, которые носят тяжелые цепи. Вот это мне на самом деле напомнило наших садху. Судите сами, обрезанные переняли от нас наше безобразие.

— А что же Бёртон-сахиб? Как его встретили?

— Как друга. Я неохотно говорю это. Обрезанные были очень предупредительны. Всюду водили его. Они гордились его интересом. Только к гробнице ему нельзя было подойти. Но его это не огорчило. Он подмигнул мне, когда они с сожалением ему отказали. А потом, когда мы скакали обратно в лагерь, он сказал, что теперь этому святому месту должен нанести визит мирза Абдулла. Вдвоем увидишь больше, добавил он.

Муэдзин, откашлявшись, выплюнул кусок кофта, всю ночь мешавшийся в горле. Взял на пробу первый слог и растянул его, затем второй, словно натягивал резинку рогатки, прицеливаясь по людскому сну. Бёртон услышал, как ноги прошлепали в ванную. Он плохо спал, видел слишком яркие сны. Он смотрел сзади на человека, закутанного в накидку, который стоял перед могилой среди скудного пейзажа. Мимо проковыляла собака без ноги. На надгробном камне вкривь и вкось было высечено имя, Рич Бартон. К могиле подходили еще другие люди, спокойно, безо всяких эмоций смотрели на камень. Каждый спрашивал, что это за человек здесь похоронен? Никто не знал ответа. Они накрыли надгробье платком, прежде чем отвернуться. Совсем далеко от праха своих предков, сказал один на ходу. Лишь закутанный человек замер перед могилой. Он даже не поднял руки, чтобы почтить покойного, о котором, очевидно, никто больше не помнит. К чему вообще это имя на плите? Один из молодых людей семьи крикнул, что он может совершить ватсу. Молитва лучше сна, убеждал муэдзин весь квартал. Молитва лучше сна. Первая молитва дня была короткой. Спиритуальная форма холодной воды, которую он бросал себе в лицо. Не только ради пробуждения. Но чтобы честно расправлять плечи и искренне кланяться, принять должную форму поведения на весь день. Потом выпил чай с гостеприимным хозяином. Мирза Азиз. Они сдружились. В обличье мирзы Абдуллы он уже несколько недель пожинал плоды своего терпения и харизмы. Его передавали из одного дома в другой. Человек, сполна заслуживший, чтобы ему оказывали почести. Разве не советовал Пророк, да благословит его Аллах и приветствует: будьте в мире подобны путнику. Мирза Абдулла и был этим чужестранным путником. Он тем временем точно знал, как ему вкрадываться в доверие, какой вид юмора и в каком количестве потребен, чтобы взбодрить беседу. Он уже гостил у многих, этот благородный путешественник, прекрасно владевший искусством беседы. В лице почтенного мирзы Азиза, с которым, разумеется, они уже побратались, он нашел наилучшего информатора. Связанный родственными узами с большинством самых важных семейств, он охотно торговал всем, в том числе знанием. Бёртон восхищался им. Понимая, что в один прекрасный день должен будет его предать. Потому что мирза Азиз вел многостороннюю игру, наносившую ущерб интересам Британии. Он всегда был превосходнейше информирован — и Бёртону еще предстояло выяснить, из какого источника — о британских планах и продавал сведения бунтовщикам в Белуджистане. Все это пока было исключительно гипотезой, основанной на намеках, которые все множились. Надо терпеливо выжидать, оставаясь желанным гостем, пока подозрения не укрепятся, поскольку генерал брезговал косвенными уликами. Ему это было не совсем по душе. Мирза Азиз был не только заговорщиком, но и патрицием, проводившим самые блистательные музыкальные вечера во всем городе. Бёртон затянулся кальяном и закрыл глаза, чтобы предаться пению. Потребуется немало времени, прежде чем он узнает все наверняка. Одна строчка прочно засела в его голове. Нельзя сотворить солнце, задергивая полог. В женском голосе звучала хрупкая самоуверенность. Нельзя сотворить солнце, распахивая полог. В обличье мирзы Абдуллы, баззаза из Бушира, Ричард Бёртон чувствовал себя гораздо ближе к счастью, чем в облике офицера Достопочтенного Ост-Индского общества.