Когда герои восстают (ЛП) - Дарлинг Джиана

Она была особенной, моя Козима.

Возможно, Жизель тоже любила меня, но об этом трудно сказать. Она шла по жизни с головой в облаках, совершенно не замечая, как остальные члены семьи из кожи вон лезут, чтобы защитить ее от вреда или чего-то, что могло бы нарушить ее тонкую чувствительность.

Однажды, когда Симус вернулся домой с четырьмя вооруженными до зубов людьми из мафии, их пистолеты были выставлены на всеобщее обозрение, так что едкое желтое солнце сверкало на них, как опасные драгоценности, Жизель не спряталась, как я ее просила. Она была слишком увлечена рисунком мелом на разбитой бетонной дорожке, ведущей к нашему подъезду.

Один из головорезов — я все еще помнила его по отсутствующему переднему зубу, который пробивал его оскал — заметил ее и быстро, с большим интересом, двинулся вверх по дорожке, приседая перед ней.

Я схватила ее под мышки и потащила обратно в тень жаркого, темного дома, прежде чем он успел произнести хоть слово. Она вскрикнула от моего грубого обращения, от того, что я сломала ее драгоценную палочку белого мела, но я проигнорировала ее протесты и засунула ее в шкаф под раковиной на кухне, прежде чем мужчина смог последовать за нами внутрь, чтобы найти ее.

Когда он завернул за угол нашей маленькой кухни, за ним следовали остальные, включая дикоглазого Симуса, он спросил меня.

Я пожала плечами.

Я пожала плечами, зная, что мафиози не принимают отказов и не терпят дерзости, особенно от женщин, особенно от той, которую они едва ли считали итальянкой, потому что мой отец не принадлежал к этой крови.

Я не удивилась, когда он сзади так сильно ударил меня по лицу, что у меня перед глазами закружились созвездия звезд. Я упала на пол, сильно ударившись бедром, агония пронеслась по моим костям, глаза слезились.

Он спихнул меня на пол, когда я попыталась подняться с помощью носка его кожаного ботинка, и жестокая усмешка вырвалась из его губ.

Они оставили меня там, местная команда и мой отец, истекающий кровью из разбитой губы на потрескавшемся линолеуме.

Когда я забрала близнецов и Жизель после их ухода, Жизель плакала перед мамой о том, как я сломала ее мел.

Так что, да, у меня была семья, хоть и маленькая по любым итальянским меркам, но я не пользовалась большим вниманием.

И глупая двенадцатилетняя Елена совершила судьбоносную ошибку, приравняв любовь и внимание к одному и тому же.

Поэтому, когда Кристофер запустил руку в мои волосы, чтобы поцеловать меня в губы, когда я сидела у него на коленях в тот роковой день поздним летом, я была готова сделать все возможное, чтобы угодить ему, чтобы он больше никогда не оставлял меня одну.

— Ты молчишь, — заметил Данте, взяв мою руку, переплетя наши пальцы и положив оба обратно на рычаг переключения передач. — Ты недовольна тем, что Козима и Александр приезжают в гости?

— Нет, — пробормотала я, глядя на наши сплетенные пальцы, такие сильные и шершавые у Данте.

У Кристофера они были длинными и бледными, костяшки пальцев впивались в кожу. В молодости я считала их элегантными, пока они не начали творить жестокие вещи с моим телом.

— Елена. — Данте никогда раньше не говорил со мной таким тоном, резким, почти встревоженным. Я посмотрела на него и увидела, что его глаза темные, как ямы. — Что ты мне не договариваешь?

— Ничего, — заверила я.

Слишком быстро, слишком дешево.

— Я должен остановить машину и вынудить тебя сказать мне, что вызывает этот затравленный взгляд в твоих глазах? — потребовал он тем же голосом, которым допрашивал Умберто Арно в подвале. Голосом безжалостного капо.

— Нет, — ответила я, почти злобно, раздраженная тем, что он так проницателен.

— Тогда скажи мне, сейчас же. И, Лена, если ты даже подумаешь о том, чтобы солгать мне или выдать что бы то ни было за нетривиальное, я не стану отвечать за свою реакцию, понятно?

Я вздохнула, но это не сняло моего напряжения. Мамины слова о том, что нужно говорить Данте правду, и мое собственное желание лучше общаться со своими близкими загнали меня в угол, где я чувствовала, что должна рассказать ему, хотя мне этого очень не хотелось. Я не могла смотреть на него, когда начала говорить, мои глаза были прикованы к размытому пейзажу, розово-золотой монете солнца, опускающейся в лазурное море.

— Когда я была юной, я была с мужчиной по имени Кристофер. Он был моим парнем, можно сказать, потому что даже когда мне было тринадцать и между нами все началось по-настоящему, я называла его именно так. Моим парнем.

После него я больше никого так не называла. Именно поэтому Дэниел всегда был моим партнером, поэтому я теперь думала о Данте как о своем мужчине. «Парень» был запятнан многими другими понятиями после этого человека.

— Он был другом Симуса из Неапольского университета Федерико II. Мы все росли с ним в окружении, и он был добр ко всем нам. Он проявлял особый интерес ко мне, когда я занималась с ним английским. Он сказал, что ему нравится мой ум и то, как я выгляжу, что мои рыжие волосы напоминают ему о доме.

Мой вздох затуманил окно, заслонив красоту за ним.

Рядом со мной Данте излучал темную, пульсирующую энергию, будто был вспыхивающей звездой, которая вот-вот превратится в черную дыру.

— Мы начали тайно встречаться, когда мне было тринадцать, но через три года мы рассказали моим родителям. Я была не так мала, и в Неаполе было не так уж неслыханно, чтобы у шестнадцатилетней девушки были отношения со взрослым мужчиной.

Это было правдой. Это было характерно для нашей культуры, особенно для мафии и ее склонности к бракам по расчету.

— Симус и мама были рады за меня.

— Он изнасиловал тебя, — процедил Данте, его голос дрожал от ярости.

Я сглотнула желчь, которая поднялась у меня в горле.

— Не сначала, недолго. Он начал увлекаться Жизель. Думаю, он был педофилом, а я была для него старовата к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать. Он начал тайно встречаться с ней за нашими спинами. Думаю, он не хотел, чтобы у меня возникли подозрения, поэтому рассказывал мне о ней гадости, о том, что она ниже меня, что она всегда пыталась выставить меня какой-то не такой. Я была удивлена, когда однажды застала их вместе за домом, целующимися в тени кипарисового дерева.

Я до сих пор помню, как раскаленный нож предательства вонзился мне в спину.

— Мне и в голову не пришло, что Жизель не очень-то хотела. Она была молода и наивна, и не знала, как сказать ему «нет». Козима как-то узнала об этом и отправила Жизель учиться в Париж, чтобы она освободилась от него.

— Но не ты, — заключил Данте.

Я бросила на него взгляд, отметив, как побелели костяшки его пальцев на руле, как быстро машина проходила каждый поворот.

Я не сказала ему сбавить скорость. Воздух был наполнен таким гневом, что казалось, будто мы уже разбились, рама горит и быстро наполняется едким дымом.

— Не я, — согласилась я, глядя на руки. — Он спросил маму, могу ли я переехать к нему, и она согласилась. Он все еще был любовью всей моей жизни, хотя и хотел Жизель. Я так отчаянно нуждалась в любви и внимании, что мне было все равно, что я на втором месте. Но он стал злым после ее ухода и начал вымещать это на мне. Он издевался надо мной несколько месяцев, так сильно, что у меня появились синяки, но всегда там, где мог видеть только он.

— Как тебе удалось сбежать? — его зубы клацнули, когда он произносил слова между ними.

— Однажды он попросил меня принести ему пива. Какую-то импортное английское дерьмо, которое он повсюду таскал с собой. В тот день он уже трахнул меня один раз, сказал, что он единственный, кто когда-либо полюбит меня, кто когда-либо примет меня такую жалкую отшельницу, какой, как мы оба знали, я являюсь. — я пожала плечами, но слова прозвучали эхом, которое мой разум никогда не забудет. — Наверное, что-то просто щелкнуло, я даже не помню, о чем думала. Я разбила бутылку пива о край стола и поднесла ее к его шее. Я сказала ему, что ухожу, и если он последует за мной, я расскажу маме о том, как он меня обидел. Я расскажу полиции. Он угрожал мне, но думаю, он верил, что я когда-нибудь вернусь, что ему удалось промыть мне мозги.